Мать умерла через год. Умерла так же тихо, как и жила всю жизнь. Вскрытие показало разрыв аппендикса, перитонит, хотя до этого она ни разу ни на что не пожаловалась. Через месяц после смерти матери к ним домой пришла женщина из органов опеки. Это была полноватая дама неопределенного возраста в больших роговых очках, вязаной кофте на пуговицах и с проседью в куцей крысиной косичке. Хвостик сидел в своей комнате и изо всех сил прислушивался, прижимаясь ухом к двери. В дверь были вставлены матовые стекла, через которые он мог видеть силуэты бабушки и этой незнакомой тети. Ему было невдомек, что они тоже могли его видеть.

Бабушка немедленно надела свое любимое выражение лица, как бы говорившее: "Я милая пожилая женщина, попавшая в трудную жизненную ситуацию", предложила гостье чаю и стала усиленно суетиться, накрывая стол в большой комнате лучшей белоснежной скатертью. Хвостик мало что услышал из их разговора, и еще меньше понял. Дама сочувственно говорила ей, что та уже в очень "почтенном" возрасте, и ей будет трудно заботиться о бедном мальчике, а бабушка кивала головой и соглашалась.

После гнетущей атмосферы, царившей в бабушкиной квартире, интернат показался Хвостику не таким уж плохим местом, и он довольно легко там прижился. В самый первый день в детском доме, когда мальчишки в спальне окружили новенького и спросили, как его зовут, он, забыв, что у него есть настоящее имя, написанное в бумагах, которые бабушка отдала женщине из опеки, сказал: "Хвостик". Мальчишки загоготали, и с того дня его звали Хвост и никак иначе. В будущем подросший Хвостик сто раз поблагодарил судьбу за эту детскую ошибку. Ведь чем старше они становились, тем все более жуткими, похабными и унизительными становились прозвища, которыми мальчишки награждали друг друга. А он уже был Хвостом, и никому не приходило в голову придумать ему что-то более ужасное.

В первые два года в интернате Хвостик все ждал, что за ним приедет отец, ведь должны же были ему сообщить о смерти матери. Но отец не приезжал и постепенно он перестал надеяться.

Хвост старался держаться большинства и не высовываться, благо, этому он научился чуть ли не с пеленок. Но все же, его тянуло хоть немного приблизиться к компании заводил, самых сильных и популярных ребят, добиться их дружбы и уважения. И иногда ему это даже удавалось. Когда Сашка Михалев, один из пяти самых крутых парней в параллели, попал в изолятор с ветрянкой на десять дней, Хвост занял его место, и целых полторы недели входил в пятерку лучших. Целых полторы недели он был абсолютно счастлив. Он ловил на себе завистливые взгляды мальчишек и заинтересованные взгляды девчонок. Даже девочки постарше, увидев его в компании его новых друзей, смотрели на него оценивающе, и оценка эта была, по всей видимости, положительная.

Но с возвращением Михалева из изолятора, Хвосту дали понять, что он больше не нужен. Утром Сашки еще не было, и они пришли на занятия впятером. В середине первого урока из лазарета вернулся Михалев, и после звонка пятерка заводил в своем первоначальном составе умчалась на перемену, совершенно забыв про его, Хвоста, существование. Его выкинули, попользовались и выкинули как ненужный хлам, и самое страшное - это видели все одноклассники и смотрели на него с насмешкой и жалостью. Однако, немного успокоившись, Хвост решил, что не все так плохо, ведь все-таки выбрали именно его, пусть пока что в качестве замены. А это значит, что ему нужно совсем немного, и он встанет со скамейки запасных.

В третьем классе он прочитал "Черный корсар" Эмилио Сальгари и просто заболел морем. Он читал все, где есть хотя бы упоминание о морских путешествиях, мечтал стать матросом и дослужиться до капитана корабля. Уже в старших классах Хвост узнал, что в его медицинской карте стоит непонятно откуда взявшийся диагноз: грубая задержка психо-речевого развития, и во флот ему уже никак не попасть.

По окончании интерната всем выпускникам предоставляется жилье. Хвост получил комнату в деревенском доме в шестидесяти километрах от Норильска. Он думал, что ему достанется в наследство бабушкина квартира (Хвост знал, что бабушка умерла лет шесть назад), но оказалось, что наследником той квартиры он не является. Почему - неизвестно.

Он решил съездить и поговорить с новыми хозяевами, узнать, когда и у кого они ее купили, но дома никого не оказалось. Затея изначально казалась ему бессмысленной, столько лет прошло, концов не найдешь, а на адвоката у него денег нет. Он вышел из подъезда и сел на скамейку. Обыкновенная пятиэтажка. За тринадцать лет здесь почти ничего не изменилось, только прибавилось припаркованных машин, да на детской площадке рядом с ржавыми сломанными качелями появилась яркая пластиковая горка.

На противоположной скамейке все так же сидели бдительные старушки. Он решил расспросить их о той квартире, но соседки ничего не знали: семья как семья, молодые. Зато Хвосту пришлось рассказать, кто он такой и почему, собственно, тут ходит. Известие о том, что он тот самый мальчик, которого отправили в детдом, вызвало бурю эмоций. Тогда-то он и узнал, что, по слухам, его отец после развода уехал к родне в Дивноморск. Море. Хвост решил, что это судьба.

2

У подполковника Видного был мандраж. Самый настоящий мандраж. Дело в том, что в их тихом Дивноморске давно не было убийств. Ну как давно... никогда. По крайней мере, на его памяти. В таких городах бывают пьяные драки, потерявшиеся дети, мошенничество самых разных форм и мастей, но убийство... Что с ним делать? Как разговаривать с родственниками? За всю свою жизнь подполковник МВД Семен Сергеевич Видный видел покойника один раз: тесть умер в прошлом году. На похоронах и во время подготовки к ним Семену Сергеевичу было очень неловко. Он не знал, что говорить, а молчать тоже было как-то нехорошо, не знал как смотреть в глаза жене и теще, как будто был в чем-то виноват.

Полицейский уазик остановился во дворе старой пятиэтажки. Дверь подъезда была распахнута настежь, возле нее толпились люди. Половина двенадцатого - самый зной. После слепящего солнца в подъезде, казалось, было очень темно. Видный немного постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, вытер платком влажное лицо и стал подниматься по лестнице. На ступеньках между первым и вторым этажами лежала женщина двадцати двух лет. Хотя он едва ли смог бы определить ее возраст, подобные люди как правило выглядят старше своих лет, если бы очень хорошо не знал ее. Вера Войнич была частой гостьей в районном отделении полиции: проституция, наркотики, мелкое воровство. Глаза открыты, на лице застыла жуткая гримаса, но не страха или боли, а скорее удивления и растерянности. Из-под ее яркого леопардового платья стекала тонкая струйка темной крови и капала на кафельный пол подъезда.

- Что? - Видный хотел спросить "Что тут у нас", но осекся. Очень уж эта фраза отдавала дешевым детективным сериалом.

- Вот, товарищ капитан, зарезали ножом девушку, и, видимо, недавно совсем. - Леша Залицкий тоже был явно не в своей тарелке. - Ждем эксперта из центра.

Дверь одной из квартир на втором этаже была приоткрыта, оттуда доносился какой-то шум: голоса и звон посуды.

- Проживала там?

- Да, - ответил Залицкий и добавил шепотом - там ее мать.

Семен Сергеевич поднялся по ступенькам и, пытаясь собраться с духом, тихо вошел в квартиру. В воздухе ощущался стойкий запах бытовой химии и лекарств. На маленькой кухне находились две женщины. Одна суетилась, вытряхивая какие-то капли в стакан с водой. Вторая, очевидно, мать погибшей, сидела за столом. Вопреки опасениям Видного она не рыдала и не билась в истерике, а просто сидела, подперев голову рукой и прикрыв ладонью глаза, как пассажирка, задремавшая на вокзале в ожидании поезда. Дверь в кухню была открыта, и Семен Сергеевич постучал об дверной косяк:

- Подполковник Видный, добр..., э-э-э, здравствуйте. Вы мать девушки?

Она открыла глаза, часто закивала и стала вставать.