Младшие Каллены были более-менее адекватны, но в последние дни началась какая-то небывалая ломка, от которой хотелось деть себя куда-нибудь наконец, но не получалось. Карлайл предложил им съездить на охоту, дабы отвлечься. Тем более, это нужные меры предосторожности, необходимые в данной ситуации. Сперва вампиры не соглашались, боясь не успеть к часу Икс, но после достаточно убедительных аргументов главы семейства и подтверждений его слов Эсми Каллены все-таки уехали в лес неподалеку, который славился животным разнообразием в морозные зимы. Они обещали, что постараются успеть. Все же навредить маленькому человечку они боялись куда больше, нежели пропустить его появление. К тому же, этот самый предполагаемый день был настолько предполагаемым, что никто не мог точно сказать, когда они должны быть дома.

Остаться вдвоем супруги были безмерно счастливы. Не то, чтобы им было хорошо и радостно без детей, нет. Просто по-настоящему вдвоем они не оставались с месяц, отчего тяга к подобным моментам усилилась в разы. Изначально Эсми подумала, что будет совсем одна в доме, потому что так получалось, что следующая пара дней была заведомо отведена на больницу, так как супруг дежурил в эти числа. Но Каллен обрадовал жену тем, что глав-врач отпустил его на несколько дней домой, заметив рассеянность доктора. К тому же, он был в курсе положения его жены, да и отпусков мужчина почти никогда не брал, что сказалось на доброжелательности начальства. Что греха таить, первый день они провели прекрасно, привычно наслаждаясь обществом друг друга, разговаривая на отвлеченные темы, чтобы чуть снять напряжение и разумом уйти в другую степь. Как ни странно, это помогло бессмертным. В этот же первый день позвонили Денали, посвященные в увлекательную историю Калленов с самого ее начала. Они расспросили супругов, все ли в порядке, сказали пару теплых и подбадривающих слов, а так же пожелали удачи в предстоящем испытании, взяв обещание, что им первым делом доложат о том, как разрешилась ситуация. Разговор получился весьма семейным.

Второй день сперва проходил как обычно, не предвещая ничего, но, как только на пригород Сиэтла опустилась ночь, кое-что превратило обычный день в необычный. Несмотря на то, что доктора Каллена отпустили с работы, на домашний уже второй раз звонили из больницы, срочно нуждаясь в уточнении Карлайла. Он обыкновенно ответил и, все еще осмысляя слова коллеги, вернулся в гостиную, где он оставил жену. Все было хорошо, только вот ее взгляд смел все мысли в голове вампира в совочек и выкинул, испуганный, отчаянный взгляд, который очень не понравился ему. Хватило пары слов и прикосновений, чтобы понять, что произошло и происходит, но, чтобы успокоить девушку и убедить, что схватки — это хороший знак, как бы глупо это не звучало, пары слов было уже недостаточно. Все страхи Эсми вылезли наружу, отчего вера в хороший исход растаяла, словно маленькая льдинка у пылающего обогревателя. Но теплые, заботливые объятия и нежные, как его любовь, слова слишком хорошо действовали на нее, заставляя довериться мужу, о чем, она точно знала, не пожалеет никогда.

Доктор Каллен сетовал на то, чтобы девушке не было в крайней своей степени больно, что он смог усвоить за годы практики в медицине. Но, как понял он сам, его надежды не оправдались. И мужчина снова понимал, как мало может сделать для своей единственной, что угнетало покруче всякой относительной ерунды. Как он не пытался, отнестись к происходящему с холодностью и невозмутимостью врача на полную силу не удалось. Но, тем не менее, он смог подчинить свои чувства и эмоции, тем самым оставаясь спокойным и решительным. Это был не тот момент, в который Эсми должна была узнать, как он боится ужасного исхода, как он боится остаться один. Осознание, как больно его любимой, обжигающе кололо сознание, и каждый раз Карлайл мысленно замирал. Сказать по правде, выдержка девушки поражала его, и он знал, что никогда не перестанет восхищаться ею. Скорее всего, к счастью, все изначально подсказало доктору, что изменчивый в последнее время организм Эсми готов к тому, чтобы она родила прямым путем. Но, чего и следовало ожидать, в голове будущего отца не исчезло ни одного сомнения или опасения в связи с этим фактом. Казалось, что только в его голове наступает суматоха, не подлежащая усмирению, а все, что нужно ей, чтобы успокоиться, — всего лишь его ладонь, которую она крепко сжимала в своей, и он сам с его ласковыми напоминаниями, что делать в следующее мгновение. Он не устанет восторгаться ею.

Но, видимо, солнце все-таки решило окончательно выглянуть из-за суровых туч бессмертного существования, и, не буду таить, все разрешилось хорошо. В нелетную, заметенную декабрьскую ночь на свет появился маленький Каллен, огласив своим криком весь особняк. Карлайлом завладел шок в первые мгновения, как он взял-таки на руки своего сына, но вскоре он все же осознал суть происходящего и был безмерно счастлив в этот момент. Что может быть лучше после почти четырехсотлетней мысли о том, что ребенок невозможен, ощутить на своих руках вес маленького, скукоженного тельца, беспрерывно верещащего и изворачивающегося? Не это ли счастье? А как же, хоть и пылающие усталостью, но полные любви глаза любимой, когда она так трепетно берет малыша в руки, прижимая к груди? И, о, как она жалела, что не может заплакать сейчас. Если бы не это ограничение, девушка пролила бы целый океан слез, ведь услышать первый крик своего родного мальчика было так необъяснимо, но ее разрывало от чувств. Бессмертная, кажется, потерялась в своих мыслях и времени, потому как, почувствовав, что муж уже со всем закончил, не ожидала встретиться с его теплым, любящим взглядом и лучезарной улыбкой. Эсми была более чем уверена, что никогда, ни за что на свете не забудет его слова. «Спасибо тебе за наше солнышко», — она слышала в его шепоте что-то трепетное и необъяснимое, наверное, неповторимое, то, что она не слышала в нем никогда. Супруги слились в недолгом, но крепком и нежном поцелуе, не переставая наслаждаться светящимися счастьем глазами друг друга. Следом мужчина поцеловал в лобик сына, немного успокоившегося в ласковых объятиях матери. Поверить во все произошедшее было нелегко, но стоило. Прийти к осознанию же казалось Каллену вовсе невозможным — годы бездетной голодовки оставили, пожалуй, неизгладимый след, но, по какому-то странному заговору души, он верил, что когда-нибудь все забудется, а сейчас просто нужно не сгущать краски и попытаться отнестись ко всему с человеческой простотой, ведь он, работая в больнице, должен знать…

***

Найти в себе человека было сложно, но через эту трудность каждый должен был пройти сам — от начала до конца — прислушиваясь к тому, кто тихо сидел внутри и терпеливо ожидал долгожданного часа. Чьим-то тягучим мгновением ожидания только-только перевалило за сотню, а чьи-то были неимоверной выдержки, тайну которой с нетерпением хотелось разгадать. Путешествие по чертогам своего разума было личным делом каждого, и, следуя необъяснимой идеальности, каждый благородно и уважительно понимал это, также достойнейшим образом принимая. А принять себя самого было делом, не подлежащим какой-либо оценки, ибо не придумал свет еще такой единицы. Все события вокруг были фатальными, отчего в неприятном свете казалось, будто все вокруг — лишь плод фантазии, работа изощренного воображения, по всей видимости, недопустимо окрепшего за годы выдержки. И оно словно взяло силу в душе. Но в какой-то момент разум подсказывал, что иллюзии вокруг — изворотливые полосы желанной и долгожданной реалии. Такой реалии.

Мистер Каллен уже перестал считать, в который раз его губы растягивались в улыбке, вдруг находя это резко ненужным, сбившись пару мгновений назад. И причиной искреннему счастью была нереальная реальность, встрече с которой были рады все. Время уже перетекло во вторую половину богатого на сугробы снега дня. От белых хлопьев было светло, и этот свет нежно лился сквозь панорамные окна, мягко проникая в кремовую спальню. С затянутого покрывалом туч неба редко падал снег, мерно сливаясь с остальным, уже основавшимся на промерзшей земле. Карлайл тихо укачивал уснувшего сына, медленно прохаживаясь вдоль окна в спальне, не отрывая от малыша взгляда. За прошедшие четыре дня с его рождения мужчина уже устал мириться с мыслью, которая постоянно выпрашивала: «Действительно ли все это?». Поэтому он просто избавился от нее, убедив-таки себя, что это его родной ребенок, и никак иначе быть не может. Весьма сложно было оторвать взгляд от малыша, уютно сопящего в синем махровом одеяльце, на руках отца. Найденный где-то глубоко на полке участливой Розали, белый, хлопковый комбинезончик, казалось, только подчеркивал крошечность маленького чуда: его ножки и ручки, рот, формировавшийся в точеную букву «О» во время сна, голубые глазки-бусинки, скользящие таким неосознанным взглядом, носик, изредка морщившийся, и мягкие, но цепкие пальчики, которые, нет-нет, да успевают ухватить за что-нибудь залюбовавшегося зеваку. Тепло, исходящее от маленького тельца, начиная от рук, пробиралось куда-то глубоко-глубоко в замерзшую душу, стремительно отогревая ее. Мужчина тепло улыбнулся, невесомо проведя пальцем по пухлой розоватой щечке. Так не хотелось будить малютку, но Эсми уже отлучилась на кухню, чтобы приготовить специальную смесь для кормления, которому было сейчас самое время. В глазах горели искорки нетушимого интереса — это чувство, наверное, не исчезнет, со сколькими бы младенцами доктор Каллен не имел дела. Этот малыш был, несомненно, особенным, самым важным, смыслом жизни. И все глубокие чувства, что он питал к новоявленному сыну, лишь подтверждали его привязанность и любовь.