Я было нашла нужный плейлист и предложила брату послушать музыку вместе со мной, как вдруг самолет внезапно снизил уровень атаки неба, и через секунду вокруг образовалась звенящая тишина. Было слышно, как в крошечных динамиках нарастает песенный ритм, как пассажиры переговариваются, как в груди колотится сердце. Несколько десятков секунд мы летели прямо. Планировали, раскинув в разные стороны два белоснежных крыла, а потом нос чуть заметно накренился вниз, и начались настоящие американские горки. Все внутренности оказались прижаты к спине, а из горла вырвался отчаянный крик ужаса. Я было решила, что нас вот-вот начнет крутить в штопоре или произойдет резкое сваливание, как в ужасно увлекательной передаче про расследование авиакатастроф, но самолет снижался волнообразно, постепенно. Все плавнее, все ниже, все ближе к земле и без единого работающего двигателя.
— Пожалуйста, убедитесь, что ваши ремни пристегнуты! — Очередной плавный скачок и стюардесса покинула безопасное место в конце салона, бросаясь в основную часть и не уставая твердить про ремни.
За все это время не было ни одного объявления от пилотов, люди паниковали и взывали к стюардессам, но они словно испарились. От хаотично мигающего света у меня кружилась голова, все кругом тряслось и скрипело, и я безуспешно пыталась вспомнить то безопасное положение, которое миллион раз повторяли перед каждым взлетом.
После очередного волнообразно снижения в иллюминаторе проклюнулись макушки высоких елей. Фюзеляж со скрежетом разорвался от соприкосновения с ними, по салону летал незакрепленный багаж, журналы и сотовые телефоны пассажиров.
Маленькие пальчики Арчи стискивали мою ладонь как пресс, но я не чувствовала боли. Из горла вырывались лишь отчаянные поросячьи визги, над головой болтались кислородные маски.
Мы налетели на что-то крупное и остановились — тело резко бросило вперед, и я приложилась головой о пластиковый экран телевизора, больше не транслировавший начало последнего полета.
От удара в ушах стоял механический шум, голова шла кругом, налилась свинцом. Я не чувствовала боли, хотя по виску тонкой струйкой сочилась горячая кровь, айпод затерялся где-то на полу, между пальцев запутались длинные белые провода от наушников. Перед глазами все плыло, было трудно сфокусироваться даже на выставленной вперед ладони, голоса десятков людей доносились как сквозь толщу воды, а крохотные пальчики все продолжали с огромной силой сжимать мою ладонь. Светлая курчавая голова покоилась на боку кресла, раскрасневшаяся щека пристала к шершавой обивке сидений, и два ошеломленных голубых глаза скользили то по мне, то по салону. Ровный ряд молочный зубов виднелся из-под приоткрытых губ и Арчи хрипло дышал, не произнося ни звука; с каждой секундой голоса вокруг становились все тише.
Мне удалось увидеть, что фюзеляж раскололся на части, и где-то впереди пробивался солнечный свет. По салону плясали солнечные зайчики — настоящий калейдоскоп радужных отблесков, и я завороженно следила за их перемещением, краем сознания понимая, что пахнет топливом, что нужно выбираться как можно скорее. Так странно, но никто не пытался спастись, не взывал к остальным, а весь экипаж словно провалился под землю, точнее, вылетел в форточку. Отвратительная шутка. Так, Бет, возьми себя в руки, нужно отсюда выбираться, если мы не хотим погибнуть.
Солнечные зайчики исчезли почти полностью, и я попыталась сдвинуться с места, когда увидела длинную темную тень, что расхаживала по полуразрушенному салону и склонялась возле каждого ряда кресел. Я обреченно закрыла глаза и почувствовала, как дрожу всем телом, как боюсь смотреть, как пальцы тянутся к ремню и обессиленная, я пытаюсь выбраться с места катастрофы… Ну же, Арчи, приди в себя! Нужно идти! Лишь бы смерть не успела добраться и до нас…
Ледяные ладони обжигали горячую кожу лица, и я слышала свое имя словно сквозь плеск воды — невероятно далеко, едва слышно, так знакомо… Но перед глазами так и стояло мертвенно-бледное лицо с налитыми свежей кровью глазами и узким кончиком ледяного языка, что скользил по алой полоске тонких губ.
— Лиззи! Лиззи! Лиззи… — Из бескрайней пучины ко мне взывал настойчивый голос, а я все так же чувствовала крепкую хватку малыша, видела как к соседнему креслу неумолимо медленно склоняется сама смерть, слышала свое тяжелое, прерывистое дыхание, неистово колотящееся в груди сердце и чувствовала, как глаза застилают горячие слезы.
Я закрыла глаза, не в силах видеть концовку, почувствовала отрезвляющий обжигающий лед, что разлился по моей шее, заплаканным щекам. Назойливый свет в салоне больше не мигал, кислородные маски перестали раскачиваться, стал проступать другой мир — взмокшая кожа липнет к сливочной обивке дивана, и надо мной склонилось лицо, что не спускает внимательных золотых глаз. Его губы шевелятся, но я не могу разобрать ни слова. Арчи все так же крепко держит меня за руку.
Взгляд медленно переместился вбок и вместо теплой крохотной ладони, я увидела длинные пальцы хирурга, что ощутимо сжимали мою руку. Слышала звук его громкого, настойчивого голоса. Он отгонял фантомные ощущения, воспоминания о последних минутах крушения всей моей жизни.
К пересохшим губам прислонился стакан, и я сделала крошечный глоток, закрывая глаза и пытаясь осмыслить происходящее. Новый глоток, и я смогла открыть глаза — кремовые стены, шоколадный стол, разломанный надвое, миллион невысказанных вопросов в глазах окружающих.
Лучше все-таки их закрыть.
Мое тело поднялось над полом, голова безвольно прижалась к ледяной груди — не было сил посмотреть, к чьей именно. Голос не то утешал, не то просил что-то сделать — я была не способна принять это к сведению. Вокруг разлилась непроходимая тишина, слышались отчаянные мольбы и последние крики тех, кого забрала смерть.
Было сложно определить время. В голове стоял навязчивый писк, как после оглушительного взрыва, зрение подводило; то и дело из мягкой постели меня бросало на жесткие кресла, стягивало живот ремнем. Все время я пыталась нащупать ладошку, что стискивала мою руку, поворачивалась к несуществующему брату, но видела лишь смятую подушку, пустое синее кресло и тень, что нависла над нами.
— Лиззи, ты меня слышишь? — тихий голос доктора раздался со стороны иллюминатора, и я неуверенно повернула к нему голову, раскрывая уставшие глаза. Сегодня я увидела слишком много.
Ледяная ладонь осторожно коснулась моей щеки и переместилась к спине — он усадил меня и подтолкнул к губам очередной стакан воды. Она была настолько холодная, что по стенкам стекал конденсат. Я с трудом осушила его целиком и издала усталый вздох, голова безвольно склонилась, глаза закрылись сами собой.
— Только выпей несколько таблеток. Ну же, последнее усилие на сегодня, — мягко произнес доктор, подталкивая к моим губам капсулу и осторожно придерживая мою голову.
То, что он назвал последним усилием оказалось бесконечно долгой экзекуцией — таблетка за глотком, раз за разом — не было сил даже сосчитать их количество.
— А теперь — отдыхай, — он уложил меня обратно и натянул одеяло до самого подбородка. — Отдыхай и помни: что бы там ни было — мы поможем тебе это пережить.
Свет над головой погас. Исчезли лампочки «пристегнуть ремни», двигатели больше не шумели. Что-то приторное обволакивало меня изнутри, пульс не прекращал биться в висках, в пустом желудке булькала вода, лоб покрыла неприятная испарина — становилось слишком жарко для этого места.
— Бет… Я хочу домой, — беззвучный, сломленный голос раздался посреди пугающе тихого салона. Был слышен лишь громкий хруст из-под подошв черных оксфордов; совершенно неуместная обувь для Аляски. Пара круглых, как блюдечки, глаз оглядела длинную мантию, широкий капюшон, что погрузил лицо смерти в вечную тень. Пальцы вновь испуганно сжались на моей руке, всем своим маленьким телом он пытался спрятаться, губы дрожали, еще чуть-чуть, и из глаз покатятся крупные слезы.
Я будто нагишом прыгнула в свежий снег — настолько холодно мне вдруг стало. Обжигающий мороз заскользил вверх по позвоночнику, когда длинные алебастровые пальцы скинули устрашающую мантию с головы… мужчины.
