– Каким бы уставшим ни был, обязательно спросит о других, – вспоминает Луиза Юсуфовна. – И никогда один не сядет за стол…

Вообще, размышляя о привычных для меня свойствах кавказского радушия, мало найти слова. Это надо видеть и чувствовать. Мурат, благодаря родителям, окружению, с ранних лет впитал обычаи и традиции, которыми славен любой адыгейский дом. Ну и, конечно, одна из запоминающихся незыблемых национальных традиций – это трапеза. Давайте назовём этот процесс именно таким ёмким русским словом, думаю, понятным всем. Может быть, несколько старомодным, но зато весьма выразительным для понимания уровня застольного общения, да и качества жизни тоже, прежде всего, градусом дружелюбия.

Вслушайтесь, как славно звучит – трапеза! То есть застолье во всём многообразии народного творчества. Всего, что касается кулинарии и расположенности сотрапезников друг к другу. Заметьте – очень важный элемент национальной культуры и при этом показатель прочности семейного уклада.

Девятиклассница Саида, пятиклассница Зарема, Замира (1 год), второкурсник Мурат с родителями. 1981 г.

Теплота родного очага тем и определяется: умением хозяйки дома накормить всех домашних сытно, вкусно и своевременно. Слава той стране, поскольку это уже было время, когда село наше зажило в обстановке мирного благополучия, и поколение Мурата не знало и доли тех бед, которые лютовали когда-то на сельских подворьях Кубани, от края и до края.

«Что и говорить! – смеётся Луиза. – Муратик любил покушать, хотя и не был избалованным и ел с удовольствием всё, что я готовила. Но и я старалась!

К его приходу всегда исходили жаром свежие лепёшки. Он обожал вареники с адыгейским сыром, жареную картошечку, непременно прямо с огня. А уж как любил шашлык из парной баранины! Тут уж сам возле мангала суетился, особенно когда студентом стал и с друзьями приезжал на каникулы. Там ведь все тонкости надо соблюдать – мясо правильно отбить, непременно деревянным молоточком, раствор из соли, чеснока и перца приготовить, которым поливают раскалённые шампуры, а потом зажаренные куски мяса слегка потушить в кастрюле. Но больше всего любил подавать на стол. Только картошку к шашлыку доверял готовить мне, сам же прямо сиял, когда восторженный хор встречал приготовленное нами блюдо. Там действительно было отчего прийти в восторг! Мурат любил национальную кухню, понимал в ней толк, особенно в четщипсе, круто сваренной кукурузной каше…

Казбек, первокурсник Мурат, Луиза Ахеджак (слева направо). 1979 г.

Живя в ауле, мы, естественно, приросли хозяйственным подворьем. Жизнью наученные, сложа руки не сидели, весной, летом и осенью – особенно. В просторном погребе всегда хранились следы довольствия от огорода и подворья – квашеная капуста, солёные помидоры, лук, чеснок, картошка, свёкла, морковка, капуста. Всё тугое, свежее… Бывало, и арбузы до Нового года лежали в соломке, я уже не говорю о фруктах. Да и коровы мычали, овцы блеяли, а какой адыгейский двор без скота! Чуть свет, мы с мужем – не учителя, а скотоводы: я дою коров, он выгоняет их в стадо. Зато всё своё – сыр, масло, молочко, мясо свежее, экологически превосходное. Муратик часто приезжал домой с друзьями, шумной, весёлой студенческой компанией. Целует меня в щёку, а сам тихонько в ухо шепчет: „Мамочка, ты уж нас покорми… Мы ведь там, в Краснодаре, больше на пирожках да сосисках держимся…“ – Луиза вздыхает каким-то своим далёким думам. – Боже, какая радость была от тех наездов… Мы с отцом и глаз не могли оторвать от них, молодых, здоровых, весёлых, сверкающих юмором, шутками, дружескими подначками. И главный заводила средь них – наш сын… Такая отрада была! Время пролетало, а утром, глядишь, наспех позавтракали и снова, как вихрь, в путь. „Всё, тян цlыкlу (милая мама), труба зовёт!“ – целует меня стремительно, и вот уже, как улетающий ветер…

Ему, да и всем нам, так драгоценны были те короткие наезды, так памятны… Я видела, что жизнь моего сына, словно тугой парус, наполняется ветром грядущих перемен, и вся моя суть пела от ощущения, что это самый родной человек, частица меня, дыхание моей души, биение моего сердца…

Наше поколение, – продолжает Луиза, – вступало в жизнь в обстановке всеобщей беды, шла Великая Отечественная война. Она быстро докатилась до наших благословенных краёв, поэтому мать свою я почти не помню. Мама погибла от разрыва авиабомбы. Это произошло в Краснодаре. День был ясный, казалось, ничто не предвещало беды. Села в трамвай, и вдруг тревожно завыли уличные сирены, предупреждая об авианалёте.

Немец тогда системно бомбил слабо защищенный южный город. Особенно целился по железной дороге, вокзалу и мосту через реку. Вот недавно снова нашли авиабомбу, семьдесят лет пролежала под опорами старого моста. Но не взрывавшихся бомб всё-таки было много меньше, чем взрывавшихся. Под одну из таких чудовищ и угодила моя мамочка. Испугавшись, она выскочила из трамвая, даже не дождавшись остановки, и, зацепившись поясом пальто, угодила под вагон…»

Даже сейчас, через бездну лет, вспоминая мать, Луиза не может сдержать волнения и рассказывает о ней, как о живом человеке. История любви её родителей, Юсуфа Уджуху и Самет Гучетль, заслуживает отдельного рассказа, настолько она необычна, тем более для тех времён, хотя бы потому, что это была любовь учителя и ученицы.

Когда в габукайской средней школе появился молодой педагог, никто и предположить не мог, что пройдёт немного времени, и весь аул станет с тревогой следить за историей, которая разыграется в стенах школы, когда учитель вдруг собрался жениться на четырнадцатилетней школьнице. Понятно, что местные обычаи предполагают подобные варианты – кавказские девочки рано взрослеют. Но одно дело – глухое средневековье, а совсем иное, когда звонкоголосая советская действительность диктует новые правила социалистического бракосочетания. В райкоме партии по этому поводу молодого учителя, что называется, потянули к ответу.

– А я её люблю! – таков был ответ Юсуфа. – И буду любить вечно…

Вообще не влюбиться в Самет было невозможно. Природа наградила её внешностью, словно выписанной кистью Мане. Матовое лицо с классическими линиями лермонтовской Бэлы, огромные глаза, роскошные волосы и стройная фигура многие мужские сердца заставляли биться тревожно.

Когда Самет шла по улице, люди невольно оборачивались ей вслед. А если ещё добавить, что при этом она оставалась удивительно доброжелательным и улыбчивым человеком, одарённым совершенным музыкальным слухом и хорошим голосом, то можно было понять молодого учителя, остановившего свой выбор на ней и преодолевшего, скажем прямо, немалое на пути к своему счастью.

Да вот на этом пути оказалось много сложностей, особенно в стремлении создать полноценную семью. Двое первых детей умерли в раннем возрасте, и только рождение Луизы, ясноглазой и живой, как ртуть, сменило грусть на надежду на то, что всё лучшее только начинается. Так наверняка и было бы, если бы не война…

– Осталась одна – отец на фронте!.. – Луиза говорит об этом спокойно, хотя я вижу, чего ей стоит невозмутимость.

Я знаю, кавказских женщин с детства приучают к сдержанности, все душевные бури им надо таить внутри. Но их глаза часто говорят о скрытой боли красноречивее, чем любой самый горький плач.

«Спрашиваете, почему мама оказалась в Краснодаре? Очень просто, она там училась на бухгалтерских курсах. Другого выхода не было, надо было получать какую-то профессию. Ей помогли поступить на эти курсы, тем более что папа оставил нам свой офицерский аттестат, по которому можно было получать продукты, но только в городе. Каждую неделю она возвращалась в аул, как правило, пешком, чтобы подержать меня на руках, ещё грудную. Моей кормилицей была тогда тётя Цаца, у которой в то время тоже родился ребёнок – мой двоюродный брат Сагид. Но вот однажды мама не пришла, нет её одну неделю, другую… Стала закрадываться тревога – что-то случилось! Никакая сила не могла остановить Самет от встречи со своим дитём! – Луиза надолго замолчала, невидяще глядя в окно… – Словом, поехал в Краснодар её дядя по отцу, он и нашёл следы. Совершенно случайно, в таком же трамвае, услышал рассказ о молодой женщине, поразительной красавице, которую с восхищением рассматривал весь вагон, и надо же, именно она во время налёта погибла.