Сегодня существует пласт литературы о Надежде Васильевне Плевицкой, ее удивительной судьбе и трагической кончине. Я, начитавшись о ней всякого, тоже склонялся думать, что Надя – безвинная жертва, «соловей, нечаянно залетевший в клетку». Ее внучатая племянница Ирина Ракша, жена известного художника Юрия Ракши, написала нежную книгу о своей тете, настолько трогательную, насколько может написать переполненная любовью девочка о легендарной родственнице, которую никогда не видела. Часть нежности «перепала» и Николаю Скоблину. Ирина, глотая слезы, вспоминает их свадьбу: «…Лютая зима в Галлиполи, на берегу Дарданелл, на каменистых голых холмах полуострова, где голодала, замерзала в палатках вывезенная из Крыма на кораблях русская армия. Там, в Галлиполи, состоялось тайное венчание Надежды Васильевны с генерал-майором Николаем Васильевичем Скоблиным, человеком бесстрашным и благородным, горячо ею любимым до конца жизни. Посаженным отцом на свадьбе был генерал Кутепов…». Вы не ошиблись, именно тот самый Александр Павлович Кутепов, что был посаженным отцом на свадьбе у Антона и Ксении Деникиных в Новочеркасске. Знать бы ему, что «благородный и бесконечно героический» Скоблин к тому времени уже вовсю «хороводил» с красными. Так откуда знать! «Паутина» та вязалась такими искусными «ткачами», что простым глазом никогда не увидишь. Честно говоря, я, тоже склонный к местечковому романтизму, считал, что Плевицкая ничего не ведала о коварных связях мужа. Однажды в Москве поделился умозаключениями со своим родным братом Виктором, всю жизнь прослужившим по внешней разведке. Он, воспитанный в традициях основополагающей тезы – «молчание – золото», вдруг усмехнулся и достал с полки книгу под редакцией академика Евгения Максимовича Примакова, тогдашнего руководителя российской внешней разведки и показал мне факсимильный оттиск двух документов. Вот они дословно.

«Постановление Центрального Исполнительского Комитета Союза Советских Социалистических Республик о персональной амнистии и восстановлении в правах гражданства мне объявлено.

Настоящим обязуюсь до особого распоряжения хранить в секрете.

21.1.31 года. Берлин.

Подпись Н. Плевицкая – Скоблина»

«Подписка. Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мной настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21.1.31 г. Берлин.

Подпись Н. Плевицкая – Скоблина»

Обе бумаги написаны рукой Скоблина, но подпись подлинная – Нади. Точно такие документы, с точностью до старорежимной орфографии, отмененной к тому времени в СССР, подписаны и самим мужем Плевицкой – Николаем Скоблиным. А теперь обратите внимание на дату обязательств – 21 января 1931 года. За год до этого исчез генерал Кутепов и только шесть лет спустя – генерал Миллер.

– Да-а-а! – протянул я, испытывая чувство близкое к разочарованию девицы после первой брачной ночи.

– Вот тебе и да! – многозначительно ухмыльнулся мой молчаливый брательник, и добавил: – Как это у вас, у поэтов: «Не лебедей это в небе стая: белогвардейская рать святая белым видением тает, тает… старого мира последний сон: Младость – Доблесть – Вандея – Дон…». Если мне не изменяет память, так писала Марина Цветаева?..

Графиня Кьяпп, урожденная Деникина, большущим российским самолетом ИЛ-86, впервые за свои 86 лет, летела в столицу новой России. Это было событие не только для Марины Антоновны, известной во Франции как писательница Марина Грей, но и неким потрясением части московской публики, ностальгирующей по монархии и в связи с этим рыскающей по пыльным бархатным книгам в поисках подтверждений престижности собственного происхождения.

На свет враз появились пахнущие мышами жалованные грамоты, потерявшие цвет в запечных тайниках муаровые ленты, облупившиеся ордена, позеленевшие медали за Плевну и пленение Шамиля, наградные, еще демидовского серебра целковые и даже литой меди тяжелые пятаки, коими прикрывали очи усопших прорицателей.

Канувшие времена раскрашивались в расцветки георгиевских лент и Андреевских флагов, а на «Горбушке», в километре от Мавзолея, вовсю торговали портретами последнего государя с подарочным текстом «Боже, царя храни!» Как часто у нас бывало, опять плакали по волосам. В безбрежных московских коммуналках, насквозь пронизанных ядовитыми запахами соцбыта: хозяйственным мылом, суточными щами, хлорной тряпкой и дустом от свирепых московских клопов, вовсю судачили о прошлом – кто с гордостью и надеждой, но чаще со злорадством. Социальный водораздел снова стал проходить не по линии единственного на три десятка обшарпанных дверей унитаза, а по возрожденным рубежам классовых «окопов», пока (к счастью!) только виртуальных…

Мелкие статисты советских министерств и ведомств вдруг стали «всплывать» в воскресших дворянских собраниях в образах превосходительств, уездных предводителей, столбовых дворян, стольничьих, постельничьих, конюшных, вельможных псарей, родовитых фрейлин и дворцовых гофмейстеров, корнями аж от боярских соболиных шуб и даже опального Алексашки Меньшикова, не говоря уже о всяких графах Орловых, Шереметьевых, князей Шаховских, Юсуповых, Багратионов, ну, естественно, барона Мюнхгаузена.

Сумеречные времена всегда толкают народ на вранье и выдумки, а в наш информационный крикливый век – так тем более. Половина коренной Москвы, особенно та, что всегда приспосабливалась к любой власти, сразу побежала записываться в новое дворянство. Ну, да Бог с ними! Так всегда было, если жить хочешь, тем более относительно благополучно. Во времена моей удалой репортерской молодости (а она пришлась как раз на расцвет «застоя») высшим выражением обще ственной значимости являлся факт лицезрения живого Ильича. Увидеть «вождя революции», даже издали, приравнивалось к участию в ночном октябрьском набеге на Зимний дворец. Помню, один кубанский дедушка сотворил из своих «воспоминаний» вполне удачную легенду и под ее звучание устойчиво ковылял от юбилея к юбилею, договорившись до того, что якобы растроганный Ленин спустился в зал прямо из прези диума съезда РКСМ и, положив руку на молодое плечо нашего «героя», назидательно произнес:

– Учиться, учиться и учиться!

Люстры Большого театра, где проходил съезд, закачались от восторженного рева. Это неважно, что никогда и никаким делегатом (как потом выяснилось), дед не был, зато «легенда» так удобно ложилась в «красную строку», что и сочинять ничего не надо. Да ладно, не судите строго – ну, не тот дед, так другой был бы, не ему, так такому же говорил Ильич вещие слова! Лучшие умы страны придумывали «исторически правдивые» сюжеты, да какие! Например, штурм Зимнего. Народ до сих пор убежден, что «Аврора» палила по дворцу, а матросы лихо лезли через ворота, которых и в природе не было. Увидишь в кино такое и сам, срывая глотку, поешь со всеми: «Вставай, проклятьем заклейменный…». А какие звучали полновесные, продолжительные, а главное, искренние аплодисменты. Что делать! Людям свойственны подобные слабости, и даже очень известным и очень значимым.

Крупный кинохудожник современности, правнук еще более великого русского живописца, дабы напитаться духом пращура, под блики телекамер втащил в музейные фамильные покои раскладушку и переночевал там в обнимку со светлыми думами, и тенью давно умершего предка.

Право же, в наши «пиаровские» времена (которые мало чем отличаются от пиратствующих), не так просто удержаться от подобных искушений, особенно когда тебе «ни за што – ни про што» титул сулят вкупе с засургученной прошнурованной грамотой, с правом входа «в приличное общество», да еще в треуголке, вицмундире, при шпаге, гусарских лосинах, в золотом плетении аксельбантов, орденах величиной с тарелку, во всяких там галунах-ментиках. Само собой, обращение непривычное: «Милостивый государь!». Ну, не прелесть ли?