Газета «Правда» тогда написала, что товарищ Жемчужная (жена Молотова), руководитель советской парфюмерной промышленности, заключила удачный контракт на поставку в СССР кокосового жира, что даст возможность выпускать для трудящихся туалетное мыло высших сортов. Вскоре трюм поглотил последнюю партию груза и «Мария Ульянова» тут же покинула порт. Диспетчер еще час назад разрешил выход и когда из Парижа поступила телефонограмма о необходимости задержания судна, оно уже на полных парах резало волны Ла-Манша… Полицейский комиссар Гавра господин Шовино срочно потребовал от портовых властей принять меры к задержанию «Марии Ульяновой».

– Вы понимаете, что совершен акт, оскорбляющий достоинство Франции. Похищена важная политическая персона и мы располагаем достоверными сведениями, что она находится на борту этого судна! – горячился Шовино.

Чиновник морской администрации, пожилой, усатый, похожий на старого моржа, лениво отхлебывал из фарфоровой кружки эль, напиток более напоминающий деготь, чем пиво, отвечал, веско усмехаясь:

– Мой капитан, вы зря горячитесь! Во-первых, мы поддерживаем деловые отношения с представителями русских компаний – они хорошо и вовремя платят. Во-вторых… Ну не горячитесь, ради Бога, послушайте меня… Какие эсминцы? Вы в своем уме?! Как только их вымпелы появятся на горизонте, ваш несчастный, если он действительно там, вмиг окажется в топке, и вы получите легкий дым от его бренного существования… Ну и неприятность в международном масштабе от немотивированного задержания в нейтральных водах судна другого государства… Над вами будут плакать ваши начальники, объясняться власти Франции и смеяться русские…

– Что же вы предлагаете делать?

– В данном случае сесть в кресло и попробовать этот замечательный эль. Он хорошо очищает мозги, особенно в минуты принятия важных решений, – «морской волк» снова потянулся к кружке.

– Я этот зверский напиток не пью, – потерянно пробормотал Шовино.

– Зря… – мудро заметил старый моряк.

…Через неделю в одиночной камере особого сектора на Лубянке появился новый узник. В формуляре, подписанном начальником внутренней тюрьмы главного управления госбезопасности НКВД СССР Мироновым, значилось его имя, проще некуда – Иванов Петр Васильевич. На самом деле под ним скрывался Миллер Евгений-Людвиг Карлович, который через несколько часов после похищения очнулся в холодном трюме, среди кромешной темноты, не слыша собственного голоса от чавкающего грохота паровых шатунов, работающих на полную мощность где-то рядом. Тело и душу сдавливал ноющий ужас от тесноты и неизвестности. Осознанность, что с ним произошло нечто непоправимое, заставляла надеяться только на Божье провидение. «Ведь предупреждали, предупреждали…», – стучало в висках.

Предупреждали, конечно, в отношении Скоблина – и знакомства его темные, и деньги немалые. Водились они у Николая Васильевича в то время, когда даже высшие офицеры откровенно бедствовали, многие работали по найму, стыдно сказать, даже на вывозе мусора. Однажды Миллер столкнулся в переулке со штабс-ротмистром кавалергардского полка бароном Раухом.

– Что с вами, голубчик? – воскликнул Миллер, еле узнав в заляпанном краской маляре некогда блистательного Жоржа Рауха, веселого циника, никогда не унывающего повесу, умудрявшегося даже в кубанском походном седле благоухать парижским парфюмом и сиять полированными ногтями. Перед ним стоял заросший недельной щетиной клошар, в разношенных бахилах, отдающий кислыми запахами извести и крепкого табака.

– Со мной, Ваше превосходительство, ровным счетом ничего, кроме того, что я прислуживаю потомку маршала Иохима Мюрата. Клею обои в их опочивальне. Зарабатываю, так сказать, на существование жизни. Слава Богу, хоть у правнучатого племянника, короля неаполитанского, герцога Бергского, Клевского и проча, проча, проча… – Жоржа привычно понесло…

– «Господи! – подумал Миллер. – Какие жуткие гримасы… Маршал, король, герцог… Знал бы тот трактирщик из Фотюньера, родивший Иохима, что отпрыск станет королем, а потомкам будут прислуживать российские бароны, получившие титул из рук самого государя-императора как раз за то, что свернули шею тому Мюрату и другим капралам, ставшим по воле Бонапарта маршалами.»

– Господи, святая твоя воля! – Миллер широко перекрестился на Вондомскую колонну, а Раух, ухватив пакет с бутылкой дешевого вина, плавленым сыром и длинным хрустящим хлебом, сказал с горьким смехом:

– Обед весь здесь!.. На графа и двух баронов… Племянник вчера из Алжира приехал, тоже работает с нами…

Стиснув раскалывающуюся от боли голову и ощупывая щетину на месте грубо содранных бороды и усов он надеялся, что генерал Кусонский поднимет тревогу по поводу его исчезновения. Конверт ведь лежал на видном месте, а два часа давно прошли. «Неужели Павел Алексеевич забыл это сделать?» – мучительно думал Миллер, заключенный в ржавую металлическую коробку, за которой грохотали серые балтийские волны.

Но Кусонский ничего не забыл. Он даже раньше проявил беспокойство по поводу внезапного ухода Миллера. Но вместо того, чтобы обратиться в полицию, попытался разыскать Скоблина. Время было упущено и этого хватило, чтобы вывезти несчастного с территории Франции.

Расслабленные ожиданием политических перемен, будничными хлопотами в поисках хлеба насущного, эмигранты и не подозревая об этом, столкнулись с высокой организованностью советского разведывательного механизма, энергичным коварством его лидеров, исполнительским мастерством рядовых сотрудников, подпитанными щедрым финансированием. Действия генерала Кусонского убедительно это подтвердили. Пока он топтался возле дверей квартиры Скоблиных, сам злодей уже был на пути в Испанию. Его предупредили, что «ровсовцы» располагают запиской Миллера, но хотят сами «разобраться» с изменником. Скоблин тут же исчез, не сказав ни слова Плевицкой… Она бродила по Парижу, безотчетно заглядывая в зеркальные витрины магазинов, рассматривая собственное отражение. Из стекол на нее глядела старая приземистая женщина с одутловатым, нездоровым лицом, беззвучно и беспрерывно плачущая.

– Мадам! Я могу чем-то помочь? – участливо спрашивал таксист, везший ее в Сен-Клу.

– Мерси! Ничего не надо… – еле слышно шептала Плевицкая, всхлипывая и глотая слезы.

Она колесила от Булонского леса до Монмартра. Расплачиваясь, отдавала шоферам сумочку, и те сами отсчитывали франки, полагая, что дама не в себе. Наверное, так и было. Ее мысли заполняло одно – куда делся Николай, где ее единственный и драгоценный Николай? Нет, он не мог ее бросить! Не мог! Ночь Плевицкая просидела в зале ожидания вокзала Сен-Лазар, а утром неожиданно пришла в Галлипалийское собрание. Первым, кого встретила, был капитан Григуль, адъютант Скоблина.

– Надежда Васильевна! – ахнул он. – Куда вы запропастились? Вас же ищут… Перевернули весь Париж, – обескураженный Григуль не знал, как себя вести – то ли звать полицию, то ли рассказать Плевицкой, что муж причастен к исчезновению Миллера. Он усадил ее в таксомотор, довез до дому и из ближайшего автомата позвонил в полицейский участок – за сведение о местонахождении певицы уже была озвучена премия – десять тысяч франков. Сумма не очень значительная, но бывший капитан Григуль был человеком нуждающимся – жена постоянно болеет, две дочки в загородном пансионате… Деньги оказались как нельзя кстати…

Скоблин же, переждав ночь похищения в одном из рыбных пакгаузов, утром летел в Барселону на оплаченном Шпигельгласом частном самолетике. Там его встретил Александр Орлов, резидент НКВД в Испании. Они по-дружески обнялись, посидели в кафе, хотя в девятнадцатом году вполне могли пристрелить друг друга. Орлов (правда, тогда Лев Лазаревич Никольский, а еще раньше – от папы и мамы – Лейба Фельбинг) противостоял Добровольческой армии в составе Особого отдела двенадцатой армии красных. Ключевой агент Шпигельгласа, он активно работает в Центральной Европе, хорошо владеет ситуацией, особенно в отношении РОВСа, но задание конкретно по Скоблину заставляет его впасть в сложные размышления, тем более что в самой России сталинская «молотилка» уже перемолола многих его сослуживцев. Поручение простое – разместить Скоблина на конспиративной квартире, но (Шпигельглас особо подчеркнул) непременно неподалеку от порта.