– Выноси на улицу, бери по малой пока, – сказал Коваль.

Трофим взял первую доску. Было удивительно смотреть, как мощная сегментированная лапа хватается за предмет и вне зависимости от его веса изымается из кучи. Единственно, что если он брался за что-то тяжелое, то экзоскелет накренялся, тогда Трофим переносил одну ногу чуть сильнее вперед, присаживался ниже, и дело спорилось. Он сам не заметил, как отсоединился и исчез Коваль. Увлекшись работой, он пару раз включал продувку для охлаждения своего тела, которое находилось в плохо проветриваемой скорлупе. Воздух подавался через фильтры и выдувался через несколько открывавшихся одновременно отверстий на броне. Он сначала жалел, что Коваль не сказал ему, как снимать маску, но, получив куском арматуры по бронированному стеклу, порадовался, что не знает, как снимать маску. Через пару часов появились Худой и Рваный, таща на буксире из листового железа домашнюю «воронку» и совковые лопаты. К углам железного прямоугольника были приварены металлические клетки, в которых перекатывались черные, негодующие синими искрами артефакты.

– Контрольные испытания! – торжественно объявил Худой.

Оба стали лопатами забрасывать воронку мусором, остававшимся на месте расчищаемого Трофимом пространства. Ржавчина, куски металла, земля, пыль, щепа и тряпки. Воронка гудела и сминала все в небольшие цветные шары, в зависимости от того, что ей кидали. Трофим остановился отдохнуть и посмотреть на испытания парней.

– Она вроде металл, землю и все такое не принимает, – неуверенно сказал он, поняв, что именно его смущает.

– Пусть только попробует не принять, – погрозил ей кулаком Худой, – я ей так не приму, что сама себя примет, – кидая в нее обломки кирпичей, заявил он.

Кирпичи разбивались в пыль и тут же собирались в плотное, скругляющееся на глазах тело, артефакты в клетках тянулись нитями электричества к воронке, словно подпитывая ее. Воронка раз за разом выкатывала из себя шары, размером чуть больше бильярдных. Куски железа, пробиваемые нитями электричества от угловых артефактов, разогревались в красное и дымящимися шарами сразу по нескольку штук скатывались с наклоненного листа в кучу. Наконец испытания были победно завершены тем, что оба сталкера, и Худой, и Рваный, устали махать лопатами. Трофим попросил оставить утилизатор здесь, чтобы он сам мог кидать туда мусор. Пареньки кивнули и ушли, через минут десять вернулись, таща вдвоем сумасшедший агрегат, собранный из толстого лома, к которому был приварен через уголки широкий и толстый лист броневой листовой стали толщиной чуть ли не в полтора сантиметра. Это была специальная лопата для Трофима.

К позднему вечеру вся правая часть ангара была очищена от складировавшихся там материалов, вынесенных наружу и рассортированных. Мусор скормлен воронке, возле которой скопилась целая куча тяжелых пестрых шаров. Трофим победно оглядел в свете мощного налобного фонаря, который больше был прожектором, и вспомогательных прожекторов, утопленных в плечах экзоскелета, расчищенное место. Он вспомнил, что опять толком ничего не ел. Нажав кнопку распаковки, Трофим выскользнул из скорлупы, подхватил куртку, любезно оставленную ему Ковалем на крюке ангарных дверей, и, пошатываясь от усталости, с дрожью в ногах двинулся к бару, где плотно поел горячего и выпил сладчайший чай. Начав уже клевать носом, он спохватился и, поблагодарив бармена за вкусную еду, отправился к себе в комнату, где, едва раздевшись, завалился и захрапел глубоким сном честно трудившегося человека.

Высокие ели, сосны, дубы и клены внимали своими вершинами благосклонному небу и крикам ворон, в большинстве своем избегающих Рыжего леса, но сейчас вопреки обыкновению облюбовавших несколько черных деревьев, без листьев. Черное племя летунов, десятками орущих чему-то внизу и друг на друга, вдруг разом замолкло, едва на черной поляне внизу появилось движение. Два человека тащили за руки третьего волоком по земле. Его голова безвольно поникла, а серо-зеленый комбинезон с нашивкой оскалившего пасть волка на плече наполовину расстегнут. Ноги в ботинках, сначала цепляющие и волокущие перед собой небольшую кучку желтых и бурых листьев, теперь горнули черную и бурую массу крошащейся старостью и тленом лесной подстилки. Дотащив тело до середины черной поляны, они бросили его рядом с еще одним и, не оборачиваясь, пошли обратно. Несколько птиц, каркнув дурными голосами, поворачивались то одним, то другим глазом, стараясь лучше разглядеть лежащих на поляне. Вот один самый решительный летун, громко каркнув, спикировал на голову стоящего внизу экзоскелета с замершим внутри человеком. Ворон, опасливо посмотрев по сторонам и коротко махнув крыльями, спикировал уже на поляну, практически не выделяясь на ней цветом. Сделав несколько осторожных шагов к лежащему вниз лицом человеку, он пристально осмотрел его и подошел к голове, в волосах которой проглядывались седины. Осторожно вытянув голову, он легонько прихватил его за ухо и тут же, коротко хлопнув крыльями, отскочил в сторону, ожидая реакции двуногого. Тело не реагировало. Осмелев, ворон подошел еще раз и на этот раз сильнее долбанул в ухо, боязливо присев и чуть расправив крылья для прыжка в сторону. По-прежнему никакой реакции. Еще несколько ворон спикировало сверху, на последнем взмахе крыла тревожа измельченную чернь мертвой листвы, устилающей поляну. Первый ворон громко и уверенно каркнул и принялся за работу, острым клювом ударяя лежащего в ухо и отчаянно дергая. Эти пожиратели падали всегда знали, где и когда можно поживиться, они находили и безошибочно определяли трупы даже в тумане, прекрасно отделяли раненого мутанта от мертвого и притаившегося, сколько бы часов неподвижно он ни просидел, но тут они просчитались. Глухо застонав, тело перевернулось, показав лицо, на котором ржавыми отметинами проступали новые, незнакомые ранее воронам пятна. Заорав, падальщики забили крыльями и взлетели, стремительно набирая высоту, чтобы больше никогда не возвращаться на это место.

Человек в экзоскелете зашевелился, приходя в себя. Еще через минуту экзоскелет, зашуршав и защелкав приводами, раскрылся на две половины, оставив стоящего и покачивающегося от слабости Овода. Овод, казалось, все это время был с открытыми глазами, но только сейчас он смог видеть и понимать. После того как медицинский блок выпустил в него все антивирусные препараты и сообщил об этом, он понял, что оказался заражен. Но сейчас его это не волновало. Тело практически не чувствовало боли, но тупая, настырная незнакомая ранее жажда заставляла его трястись. Он увидел два человеческих тела на земле, показавшихся ему чем-то близким и знакомым, но задерживаться он не мог, он даже не попытался искать ПДА или оружие, поскольку жажда, подавляющая разум и волю, требовала большего. Овод сделал несколько шагов, получившихся довольно уверенными, инстинктивно он пошел от черной поляны, окруженной черными деревьями, не оттого, что она ему не нравилась, а оттого, что то ощущение, которое проросло в нем и именуемое жаждой, требовало другого. Поляна закончилась через десяток метров, и он вышел на желтую подстилку, из которой росли и тонкие деревца, и мощные гиганты, закрывающие собой все небо над ним. Отовсюду неслось ощущение прохлады и того самого, чего не хватало ему сейчас и так настойчиво требовало удовлетворения. Не понимая, что он делает, он прислонился к ближайшему дереву, небольшому клену, толщиной с человеческую ногу. Обнял его, закрывая глаза от блаженства, чувствуя, как проходящая через дерево прохлада, уходящая в землю и вместе с деревом поднимающаяся вверх, струится к нему, проникая через кожу внутрь, успокаивая настырное и мучающее ощущение. Вдруг поток прохлады остановился. Овод недоуменно открыл глаза. Вместо крепкого молодого клена он обнимал рассохшуюся черную древесину, с мертвой корой и появляющимися на глазах трещинами. Отступив на шаг, он увидел еще одно дерево, стоявшее рядом, с проходящей по нему прохладой. Прижался. Снова облегчение, снова поток нежной прохлады начал остужать его, но тут же прервался, оставив Овода в смятении. Он открыл глаза, снова черное дерево перед ним, от кончиков корней до самых верхних листов, он был уверен, что только что оно было живое. Все еще чувствуя жажду, но также и некоторое облегчение, он подошел к огромному исполинскому дубу, пышущему здоровьем, мощью и той самой успокаивающей и несущей ему радость энергией. Дерево было настолько огромным, что, даже разведя обе руки в стороны, он не смог обнять и половину его толстого ствола. Приникнув к грубой, шершавой темной коре, он закрыл глаза, чувствуя, как приятно восстанавливаются и заряжаются клетки его тела. Совершенно новое, но ставшее вдруг естественным ощущение. Почти минуту он нежился в успокаивающем его потоке, чувствуя, как постепенно мельчает и пустеет река вливавшейся в него жизни. Овод открыл глаза. Словно под черным снегопадом стоял он, осыпаемый черными, хрупкими листьями мертвого дуба, с едва слышимым перестукиванием черные мертвые желуди, больше никогда не родящие ни ростка, сыпались вниз, ударяясь о ветки дерева. Но жажда, наконец, ушла, оставив равнодушие. Овод поднял глаза, напротив него стоял Ржавый. Что-то поменялось в этот момент. Ржавый больше не казался ужасным, чудовищным существом, он не казался ни чужим, ни далеким, он казался своим. Уже не хотелось узнать, кто он и откуда, это было не нужно, главное, что ему можно было доверять так же, как и себе, и если Овод все еще считал себя человеком, пусть даже не задумываясь об этом, то Ржавый был его старшим братом, исполненным мудрости и силы. Мимо прошли еще двое… братьев с пятнами на лице, отметинами братства, волоча за руки бойца с нашивкой волка на плече, таща его к черной поляне, откуда вышел следующий брат, безумно сотрясаясь от жажды, он прижался к крепкой сосне. Дерево в его объятьях через секунды затрещало ссыхающимися веточками, зашелестело отлетающей вниз хвоей, почернело и умерло. Брат сделал несколько шагов к другому дереву и жадно припал к нему, зажмурив глаза и вдыхая жизнь Рыжего леса.