Но он силой отодрал мои руки и приблизил меня к себе, больно схватив за талию. Его рука забралась под лифчик и больно ущипнула меня за сосок. Мой крик потонул в его грубых губах, неожиданно легших на мои.

Он сминал и покусывал мои губы совсем не так, как делал это раньше. Я чувствовала противный - теперь противный - вкус алкоголя. Чувствовала его руки везде на своём теле. Они причиняли боль, безжалостно, противно лапая меня. Царапая своей грубой кожей. Я была безжизненна в его руках, а когда его пальцы прикоснулись к пуговице на джинсах, внезапно задрожала.

И тогда я поняла, насколько это всё омерзительно. Ужасно, противно, гадко. Слёзы покатились по щекам, и я всхлипнула отчаянно, громко, больше не сдерживая себя. Я тут же оттолкнула его, громко рыдая. Села на колени, торопливо собирая пуговицы отчаянно дрожащими руками. Схватила блузку, кое-как напялила на себя и запахнула полы.

- Так ты готова на всё ради меня, да, малышка? - насмешливый, злой голос догонял меня, когда я уже убегала из его дома.

Я рыдала. Безнадёжно, с пронзительной болью. Слёзы застилали глаза, и потому я не увидела Даню, с которым столкнулась у двери. Он не успел ничего сказать, потому что я тут же убежала в свою квартиру. Но я увидела, как его взгляд скользнул по моему лифчику и зарёванному лицу.

Матери дома не было, а потому я могла не скрываясь забежать в свою комнатку. В свой маленький мирок, который спасал меня от всего. Который спасёт меня и сейчас.

И тогда, уткнувшись в свою смешную мохнатую подушку, я позволила себе понять - над моими чувствами жёстко надругались.

Сожалеть не о чем

Слёзы в подушку не помогали справиться с этой бесконечной болью. Зато подушка помогала заглушить дикие рыдания, чтобы их не услышала мама. Вот только она всё равно пришла.

- Что случилось, доченька? - я слышу её непривычно ласковый и встревоженный голос и сильнее вдавливаю лицо в подушку. Только этого мне сейчас и не хватало. Заботы.

Не нужно обо мне заботиться, ведь я сама во всём виновата.

Я чувствую, как кровать продавливается под маминым весом. Она ложится рядом и кладёт тёплую руку мне на дрожащее плечо. Я всё ещё всхлипываю и не хочу говорить.

- А ты всё-таки влюбилась, - задумчиво и очень грустно говорит мама, поглаживая меня по спине. Меня начинает клонить в сон, но я заставляю себя бодрствовать, чтобы узнать, что ещё она скажет. - Как бы я тебя не оберегала, маленькая Таечка всё же влюбилась в одного из этих плохих мальчиков.

- Мам, ты не виновата, - между всхлипами говорю я, поднимая голову и смотря на неё. Удивляюсь, как много морщин появилось на бледном лице.

Меня снова тянет хорошенько поплакать. Конечно, в этом не виновата мама, это ведь не она бегала за тем, кому она не нужна. Это только я, это всё я.

- Нет, милая, виновата. Моя миссия - оберегать тебя, дать тебе хорошее воспитание и образование. А со всеми этими скандалами с папой я совсем забыла о тебе. Прости меня, моя хорошая.

Она говорила так ласково, так нежно, словно мне ещё три годика. Но сейчас мне это и нужно было. Я почувствовала, что проваливаюсь в сон.

- Когда-то я тоже так была влюблена. Бегала, как дурочка, за тем, кто вновь и вновь отталкивал меня, но мне казалось, что всё ещё не кончено, что он даёт мне надежду, что, может, он полюбит меня когда-нибудь... И вот что из этого получилось с твоим папой. Я как была ему не нужна, так никогда и не буду.

Я хотела что-то ответить, но больше не могла.

* * *

Я делала уроки в своей комнате, когда внезапно прозвенел звонок в дверь. Это был один из тех редких дней, когда отец был дома. Только теперь мама ушла по «делам», потому что не могла выносить его холодное присутствие. Она сказала, что ненадолго, но прошло уже два часа. И я даже не знала, что лучше - быть с папой и совсем не разговаривать с ним или же с мамой, которая постоянно кричит на меня. Хотя сейчас уже гораздо меньше - она даже разрешила мне бросить музыкалку, но репетиторов заставила оставить, потому что экзамены.

- Тая, это к тебе, - закричал отец из прихожей, и я услышала удивление в его голосе.

Кто же это мог быть?

Приподняв брови, я встала, разминая спину, и пошла в прихожую. И тут же чуть не лишилась чувств. В дверном проёме стоял замявшийся Игнат, а рядом с ним отец, прожигавший его подозрительным взглядом.

Я сглотнула вязкий комок слюны и задрожала. Я не могла смотреть на него, просто не могла. Руки снова задрожали, и я сцепила их в замок и резко выдохнула. Успокойся, успокойся. Отец отошёл поодаль и встал там, намереваясь слушать весь наш разговор.

- Папа, ты не мог бы оставить нас? - хрипло спросила я, а потом прокашлялась.

Отец, наградив Игната тяжёлым взглядом напоследок, зашёл на кухню. Я понимала его подозрения. Игнат не внушал доверия. Не у меня точно. Теперь нет. И никогда более.

Передёрнув плечами, я подошла к двери. Но не стала приглашать его внутрь, даже встала чуть подальше от него. Мой взгляд дёргался от моих рук к его ботинкам, и наоборот, но выше я смотреть просто физически не могла. Мне чертовски страшно, а ещё больно, очень больно.

В голове тут же вспыхнули картинки его диких глаз и грубых рук, как он кричал на меня и разорвал кофту.

Снова захотелось плакать. Держись, Тая, только не при нём.

- Тая, я, в общем, я... - он тяжело сглотнул. Его голос всё время прерывался. - Я хотел извиниться.

Я тут же подняла голову от удивления. Рот у меня сам собой приоткрылся. Лицо у него было усталое, печальное, виноватое. Словно бы он действительно раскаивался. Я чувствовала в нём искренность. А может, просто хорошо играл. Я заметила огромный синяк у него на скуле и вопросительно посмотрела на него.

- Ударился об косяк после твоего ухода. Карма, - он криво ухмыльнулся, но тут же снова стал серьёзным. - Я понимаю, что сейчас тебе очень сложно мне это простить. Но, пожалуйста, хотя бы попытайся. В оправдание скажу, что я совсем не хотел этого, вообще. Я мало что помню сейчас из того, что было. Алкоголь - тяжёлый алкоголь, всегда на меня так действует. Я становлюсь невменяемым, творю ужасные вещи, а потом ничего не помню.

Я заворожённо смотрела на его печальные, просящие глаза и понимала, что не могу ему отказать. Но пока не могу простить, только не сейчас.

Но мне стало тепло.

Игнат хотел взять меня за руку, но я отшатнулась. Только не прикосновения. Он усмехнулся с горечью.

- Понимаю, заслужил. Ты можешь дать мне пощёчину, если хочешь. Только не молчи, скажи что-нибудь, хоть что-нибудь, пожалуйста.

Я молчала. Снова не смотрела на его лицо. А потом тихо сказала:

- Просто уходи сейчас.

Я не сказала, что я подумаю. Не сказала, что уже всё решила. Не сказала даже, что я всегда прощу его, чтобы он ни сделал. Особенно, когда он так искренне просит прощения. Моё сердце снова начинало таять, но мне всё ещё было слишком больно. Слишком невыносимо. Слишком холодно и невозможно с ним находиться.

И он понял. Просто ушёл, посмотрев на меня долгим, полным вины, взглядом.

А отцу сказала в ответ на его расспросы:

- Это брат одноклассника, домашку просил...

Вот так легко ложь стала слетать с языка.

* * *

Угольный гриф карандаша со злостью ломается об бумагу, оставляя на ней чёрный след. Одноклассники, сидящие впереди, недоумённо оглядываются. Я вздыхаю, пытаясь унять сердцебиение и разбежавшиеся в разные мысли, уже который урок, уже в который день не дающие мне покоя. Не думать об этом - дома, в школе, на репетиторах - казалось, стало невозможным.

Беру в дрожащие руки стёрку и тру, тру до дырки в тетрадном листе. Закусываю губу, но избавиться от этих чёртовых мыслей не могу.

И если бы я могла - написала бы об этом на каждом миллиметре своей тетради по геометрии, но всё, что мне было позволено - это только держать это в голове. И похоже, зря, потому что это начинало сводить меня с ума. Иначе как объяснить те странные выводы и решения, которые у меня уже давно крутились в башке, ожидая своей реализации?