таких местах, где к ней прежде не прикасался никто и никогда, Ляле казалось, что она взмывает
куда-то в поднебесье. Новые, какие-то взрослые ощущения волновали её и оставались в памяти
на весь день, на всю длинную неделю, вставали перед мысленным взором на лекциях и
семинарах, пугая яркостью видений и неуместностью. А главное, теперь у неё была тайна,
которую никому, кроме Лильки конечно, она не собиралась раскрывать. И ещё: она научилась
быть двуличной! Оказалось, что секс – это тот водопад, излучина двух полноводных рек, где
сливаются воедино два самых сильных потока жизни – искренность и лицедейство, реальность и
игра в неё.
Постепенно втягиваясь в игру, в это шпионское двуличное существование, она откровенно
играла с Романом, изображая страсть. Подставляя под град поцелуев лицо, она внутренне
подсмеивалась над ним: «Прямо-таки Love-maсhine, а не человек». Впрочем, он сам её этому
научил, наверное, ведь все его ласки были хорошо поставлены, отрежиссированы и уж точно
многократно отрепетированы с другими – в этом она не сомневалась! Она пыталась представить
себе, как ведут себя с ним те другие, с янтарными бусами из Прибалтики на шее и шерстяными
свитерами, под которыми плескались их тощие, без лифчика, груди? Снимали они эти бусы перед
этим? Или нет? И как, интересно, он начинал прелюдии с ними? Так же, как и с ней? С конфетных
словесных сладостей, неизменно произносившихся с лёгкой хрипотцой в голосе,
перемежающихся просьбами-наставлениями – что, куда, как быстро? И его ласки и поцелуи во все
эрогенные точки, о существовании которых Ляля, к стыду своему, узнала именно от него, Романа…
А у тех, других – эрогенные точки где? Сильнее или слабее, чем у неё? И соитие – как это выглядит
не с ней, а с другой женщиной? Её подмывало спросить об этом, инстинкт первой ученицы толкал
поднять руку и задать вопрос – но, конечно, это было немыслимо! Да, он был много опытнее её,
как книгочей, через руки которого прошла целая библиотека. А она только-только научилась
читать эту книгу, с книжным же именем «Роман» (ещё одна усмешка судьбы!). Она ещё в
восхищении шевелила губами, произнося строчки и всё ещё поражаясь тому, как из маленьких
буковок складываются слова и фразы. Но внутренний женский гонор шептал ей, что есть и другие
книги, и их тоже предстоит прочесть! С каждой неделей этих сексуальных свиданий в ней росла
уверенность: она уже взрослая, опытная женщина, знающая многое «о них», этих непонятных
существах, этих инопланетянах, так выразительно окидывающих её нескромными взглядами на
улицах и в метро. И она тоже стала смотреть на них другими глазами.
А тут ещё Лилька, неугомонная в поиске идеального самца, приставала к ней с вопросами
в стиле анкетирования: ну, а этот как? в твоём вкусе или нет? а почему нет? а ты-то, дурочка, что –
думала, что они все одинаковы? а для тебя что самое важное?
В довершение ко всему Лилька навязала ей ежедневную игру – просмотр украдкой
гипотетических кандидатов на улице и в метро по дороге домой из института на предмет
интуитивного определения: а каков он в постели? И они, как две норовистые козы, вдруг согласно
начинали отрицательно мотать головами из стороны в сторону в знак полного отторжения
кандидата, или столь же нелепо утвердительно кивали головами, вызывая вопросительные взоры
других пассажиров. Впрочем, сплошь и рядом они расходились во мнениях, чаще всего Ляля,
штудировавшая реалии американской жизни по журналу «Тайм», который ей исправно поставлял
Жора из спецхрана, объявляла что-то типа «коллегия присяжных не пришла к согласию» – ей
претили многие кандидаты, на которых Лилька готова была без колебаний броситься. И Лилька, в
притворном раздражении восклицала:
– Ну, раз нет консенсуса, обвиняемый считается невиновным, то бишь, несмотря на свою
кажущуюся преступную неказистость, весьма и весьма… Ничего ты в мужиках не понимаешь,
росомаха! Это же кусок секса!
***
Всю жизнь приходится делать не то, что хочется, а то, что нужно. Прямо-таки как в той,
давней уже остроте из КВНа: «Чем надои отличаются от удоев? Тем, что в них есть слово “надо”»!
Боже, сколько он за свою жизнь переделал дел по принципу «Не хочется, а надо!» А, с другой
стороны, если подумать, в этом всегда оказывался какой-то потаённый смысл.
А тогда, в 1972-м, это что было? Тоже ведь божий промысел! Ведь не хотел он ехать в
Чегет – тем более что на лыжах стоял, может, второй раз в жизни. В Донбассе снег не норма, а
погодная аномалия. А гор и подавно нет. В общем, ехать и позориться совсем не хотелось. Да и
экипировки не было. Пришлось покупать за последние деньги этот жуткий совковый спортивный
костюм из шерсти, на котором красовалась надпись «Спартак», что ли? Да, именно «Спартак». И
ещё та бежевая польская куртка – совсем не в тон. «Как я одевался тогда… Как вспомню, так
вздрогну!»
И ехать совсем не хотелось, но почему-то было ощущение – «надо». Да и какой смысл
сидеть в Москве в пустой общаге? А в Изотовке три недели после сессии тоже делать нечего. И он
полетел с приятелями на ИЛ-18 – том самом, четырёхмоторном, который теперь только в хронике
увидишь. Кстати, очень надёжный самолёт. И как планер, и по моторной группе. В случае отказа
мог на двух двигателях долететь. Правда, думать о таких вариантах не хотелось. Полувыстывший
на морозе салон, стюардесса из Внуковского авиаотряда с покрасневшим от холода носом,
леденцы «Взлётные»… Боже, да было ли это? Хорошо, что припасли фляжки с грузинским
вермутом за рубль семнадцать. Редкостная гадость. Но тогда они согрелись, и мысли о посадке с
отказавшими двигателями ушли из головы весьма кстати.
Назавтра на склонах, конечно, пришлось приятелям признаться, что горные лыжи – это не
для него. Отмазка вполне уважительная: Донбасс – это, исторически говоря, Дикая степь, и по ней
если кататься, то только на лошади. Этой лошадью, которую почему-то сразу все вообразили, как
живую, он их пронял, конечно, – на лошади верхом никто из них не ездил! Кроме него, как
явствовало из его уверенного тона. Проверить эту ложь никто не мог, и они от него отстали.
Спасибо и на том, что научили лыжные крепления застёгивать да показали, как делать повороты и
тормозить на коротких горных лыжах. Хорош он был тогда – неуклюжий, в этом чёртовом
шерстяном костюме, в той совдеповской куртке… Да ещё неумело скользил не вниз, а поперёк
склона, cтараясь не попадаться на глаза знакомым из МАИ.
Глава 2
«Стою на вершине…»
Новый, 1972-й год и окончание сессии две подружки отмечали в кафе «Крымское» на
«Парке культуры», которое завсегдатаи – сплошь мгимошники и инязовцы – именовали не иначе
как «Крым». В «Крым» сбегали с лекций, там готовились к экзаменам, обменивались
конспектами, списывали задания. В общем, там собирались все свои, за исключением редких
вкраплений цивильной публики.
Признаком «своих» были громкие, без оглядок на окружающих разговоры и здоровый
жеребячий смех без риска получить в ответ осуждающий взгляд кого-нибудь из персонажей
средних лет, которых невоздержанная на язык Лилька в присущей ей манере называла «26
бакинских импотентов», или их сверстниц, растерявших остатки сексуальности, но не утративших
желания осуждать её в молодых. Поскольку ребят там всегда оказывалось больше, чем девчонок,
Лилька постоянно устремлялась в «Крым», как стремится на свежевспаханный луг скворец в
поисках жирных отборных червяков. Вот и сейчас Лилька оценивающе осматривала
присутствующих, одновременно слушая подругу, которая оживлённо и с чувством облегчения
щебетала о своём. И немудрено – сессию сдала на пятёрки, зачёты стали формальностью. А самое
