американской мечты с никелированным «крайслером»-бегемотом у гаража… И мужа с белозубой
улыбкой, возвращающегося к благоверной ровно в полшестого, прямо к обеденному столу.
Мужа… Здесь, на этой части ощущений, рекламное сознание начинало давать сбои. Что-то не
монтировался егерь в эту картинку. И они с ним ни разу, по обоюдному молчаливому уговору, не
трогали тему. А распределение надвигалось…
Отогнав от себя эти мысли, Ляля въедливо впивалась глазами в страницы каталога, пока
наконец не наткнулась на интересную вещичку. Золотая монетка, покрытая эмалью и разделённая
на две части – белую и чёрную. Линия, отделяющая одну часть от другой, была прочерчена не
ровно, а каким-то зигзагом с выемками. На гладкой эмалевой поверхности красовались два
иероглифа – по одному на каждой, причём разные. Иероглиф на белой стороне заметно
отличался от иероглифа на чёрной. Кулон почему-то притягивал взор, таилась в нём какая-то
загадка. Может, эмаль по золоту? Или иероглифы? Их всё время тянуло рассматривать. На второй
картинке, рядом – тот же кулон, но разделённый на две части. Каждая на отдельной цепочке.
Рекламный текст бодро рекомендовал вещицу как символ неувядающей любви, которая не в
силах перенести даже восьмичасовой разлуки белозубого американца и его верной, любящей
жены с буклями на голове и свежим обедом на столе. А посему половинки одной разделённой
души, обозначенные иероглифами, надлежало носить каждому из страстотерпцев, сгорающих от
любви в пригородах Детройта.
Ляля криво усмехнулась в ответ на игрушечное описание американского блаженства.
«Ладно, проехали… Но вещица, несмотря на пошлость рекламы, действительно занятная…». Что-
то во всём этом её цепляло. В контурах кулона и таинственных иероглифах спряталась какая-то
загадка. «Ну, почему разрез неровный, понятно: чтобы каждая половинка могла соединиться
только с той, от которой её отломили. А что же это за иероглифы? И почему чёрный и белый
цвет?» Пришлось снова обратиться к рекламному тексту: «Ян и инь – две противоположные
субстанции, которые едины и неделимы. В данном случае – двое влюблённых, две половинки
целого, которые хотят быть вместе. Ян – мужское начало, светлое и тёплое, оно олицетворяется
белым цветом. Инь – женское начало, тёмное и прохладное».
Она удивилась: логика, по крайней мере тех, белозубых, из Детройта, подсказывала
противоположное: она бы отдала чёрную часть ему, а белую, наоборот, оставила бы себе. Ведь
цвет фаты – белый! А жених, напротив, в чёрном костюме. На Востоке вроде бы всё наоборот; и
страницы книги читаются справа налево и сверху вниз. Странно. Невеста в чёрном платье и чёрной
фате на фоне жениха в белом – это, конечно, сильно! Загадочные Инь и Ян – что это, откуда?
Пришлось притвориться взыскующей эрудиции паинькой и обратиться к отцу. Это, как всегда,
оказался беспроигрышный ход, который повергал Жору в самое благоприятное расположение
духа: «О, моя дочь заинтересовалась древней восточной философией? Отрадно слышать». Он
поспешил в кабинет, где две стены отданы библиотеке, собранной за всю жизнь любовно,
корочка к корочке. Жора торжественно вернулся с толстенной книгой в руках – раритетным томом
«Древней китайской философии». Упреждая её вопрос, поспешил успокоить с нарочитой
армянской иронией: «Нет, всю книгу можешь не читать, о женщина, дщерь моя! Это же не
каталог, который можно изучать часами! А нужное место выделено закладкой».
Удивительно, что Ляля, прочитав заложенную страницу, перешла на вторую, и…
зачиталась. От этого занятия её оторвал отец, увидевший полоску света под дверью её комнаты.
Он постучался, вошёл в пижаме пожелать спокойной ночи, как он это делал ежевечерне, и застыл
в дверях. Ляля ничего не видела и не слышала. Она буквально впилась глазами в мелкий
убористый шрифт и время от времени листала страницы. Жора негромко, очень деликатно
кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Ляля на секунду оторвала глаза от книги,
пробормотала что-то невнятное и опять углубилась в чтение.
Тема снова всплыла на следующий день во время вечерней трапезы. Как истый дипломат,
Жора начал разговор совсем не с того, что его по-настоящему интересовало:
– Что нового в мире китайской философии?
Ляля посмотрела на него новым, каким-то изменённым взглядом:
– Слушай, это феноменально! Там всё не так! Вся картина мира вверх тормашками. Вот
послушай: «Чистая субстанция ян претворяется в небе; мутная субстанция инь претворяется в
земле… Небо – это субстанция ян, а земля – это субстанция инь. Солнце – это субстанция ян, а
Луна – это субстанция инь… Субстанция инь – это покой, а субстанция ян – это подвижность.
Субстанция ян рождает, а субстанция инь взращивает. Субстанция ян трансформирует дыхание ци, а субстанция инь формирует телесную форму». – Сделав паузу, она воскликнула: – Ну как? И это
написано две тысячи лет тому назад!
– Да, сильно, сильно. А если точнее, оригинально. Смотри только – не отдавайся этой
глубине без остатка. В любом океане мысли должны быть берега. – Жора по привычке усмехался
своей двусмысленной улыбкой. – А то я знаю одну-две страны, которые сгоряча погрузились в
философию… с печальными для себя житейскими последствиями. Так что не забывай, что наряду
с этой глубиной есть ещё и такая штука, как критика Линь Бяо и Конфуция. Сейчас у них в полном
разгаре, кстати.
Или развилка пройдена на дне его рождения? Но так незаметно, что она, в простоте своей,
не почувствовала? Она с упорством женщины, одержимой двумя страстями – к нему и к
восточной философии, расстаралась с этим кулоном, обрушив хлопоты по его покупке на голову
отца и, далее, по касательной, его доброго приятеля в посольстве в Сингапуре. И с точки зрения
первой страсти день его рождения стал днём её торжества, как и планировалось. Во-первых, она
встретила его в кимоно и с китайско-японской причёской. Каких усилий стоила ей эта причёска,
знала она одна. Требовалось выпрямить волнистые от природы волосы. Она гладила их утюгом,
вытягивала специальной расчёской, брызгала лаком. Ничего не получалось. Пришлось бежать в
парикмахерскую к знакомому мастеру, который, проклиная все восточные обычаи, всё-таки
соорудил на голове у Ляли нечто напоминающее пагоду. Важно было создать антураж восточной
красавицы – она подвела карандашом глаза и накрасила губы ярко-красной помадой. На её шее
красовался ещё не разделённый кулон, а в красивой коробочке на столике рядом ждала нового
хозяина золотая цепочка, довольно увесистая, с мужским, с точки зрения Ляли, якорным
плетением. Итальянская, мечта столичных модников, не чета кустарным подделкам из мастерских
«Металлоремонта».
Она всё-таки здорово его выдрессировала с момента их знакомства, потому что, с лёту
уловив восточную тематику, он воскликнул:
– Ёксель-моксель, куда делась Красная Шапочка? Что это за незнакомая мне гейша? О,
горе мне, горе! Где мой самурайский меч? Я готов совершить харакири!
Незаметно для Ляли, а тем более для себя, наученный предыдущим опытом, он превратно
истолковал её дебютную заготовку и игриво, совсем не по-самурайски, потянулся к пояску
кимоно, чтобы его развязать; но она буддийским жестом остановила его:
– Нет-нет-нет, не сейчас. Сначала нужно поздравить самурая с днём рождения.
Савченко, понимая, что Ляля приготовила ему какой-то подарок, и невольно гадая,
сколько он может стоить и можно ли его принимать, делано отмахнулся:
– Да ладно уж. Самураи не празднуют дни рождения. Ты же сама говорила, что для них
важнее другое – «мудрость переплытия к иному берегу».
И он опять сделал движение, чтобы развязать заветный поясок. На этот раз кимоно упало
