– У него есть, такой, знаете ли, «Сентиментальный марш». Довольно известный – уверен,
что вы слышали. Так вот, Вадим Борисович, там есть одна несуразность в тексте. Не буду утомлять
вас текстом целиком – достаточно концовки:
Но если целый век пройдёт, и ты надеяться устанешь,
Надежда, если надо мною смерть распахнёт свои крыла,
Ты прикажи, пускай тогда трубач израненный привстанет,
Чтобы последняя граната меня прикончить не смогла.
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я всё равно паду на той, на той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.
Так вот, Вадим Борисович, расшифруйте дома, используя вашу недюжинную
математическую логику, простую загадку, которая в основе этого образа: «Комиссары в пыльных
шлемах…» О чём это? Только чур уговор: решите этот ребус сами, без помощи сокурсников МАИ.
Образы, знаете ли, таят в себе опасные смыслы подчас. И это, мне кажется, тот самый случай.
Савченко снова, как и при упоминании Ульбрихта в начале вечера, почувствовал, что
случайно обнаружил какую-то ведущую в подполье или лаз важную дверь, закрытую на хитрый
замок, – дверь, о существовании которой простодушные обитатели Изотовки не догадывались –
или им было всё равно.
– А когда – не если, а именно когда, – с твёрдой, начальнической ноткой в голосе
завершил фразу Жора, – решите этот ребус, подскажите решение Ляле. Она его, по-моему, тоже
пока не знает, просто не задумывалась над ним. Но и ей будет интересно.
Глава 8
Жизнь состоит из множества мгновений…
Ляля слишком хорошо знала отца, чтобы ждать от него немедленной реакции на
смотрины её первого молодого человека. Но, по той же логике поведения Жоры, которую она так
хорошо изучила с детства, не сомневалась в том, что реакция последует – и не просто реакция, а
аналитический обзор в присутствии Валентины, но без активного словесного участия с её стороны.
Отец, конечно, всегда заранее согласовывал общую позицию с мамой, но на этих семейных
советах, которые он не без юмора называл «малым Совнаркомом», родительскую позицию всегда
оглашал он сам, при молчаливом, подразумевающемся согласии со стороны Валентины. Так
было, когда он давал Ляле инструкции о поведении перед поездкой с поездом дружбы в
Чехословакию, а ещё раньше, в её пионерском возрасте, перед тем, как отправить дочь в «Артек».
Формат был устоявшимся и не менялся в зависимости от тематики: они усаживались за большой
обеденный стол, причём Жора всегда сидел напротив дочери, лицом к лицу с ней, а Валентина –
за тем же столом, на отцовской стороне, но чуть сбоку, словно не имеющий права голосовать член
Политбюро. Когда Ляля подросла до уровня понимания того, какие пружины и каким именно
образом работают в настоящем, том самом Политбюро (Жора весьма обстоятельно и откровенно
просветил её на этот счёт в начале школьных каникул после восьмого класса, на даче, подальше от
стен и потолков, когда они собирали малину, время от времени лениво отмахиваясь от пчёл),
Ляля при следующей оказии предложила родителям переименовать их «малый Совнарком» в
«малое Политбюро». Жора весело рассмеялся, с готовностью похвалил её за то, что она стала
мыслить взрослыми категориями, после чего, всё ещё полушутя, процитировал Алексея
Константиновича Толстого:
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
И умная Ляля поняла, что её идея осуществится, если вообще осуществится, только когда и
если Политбюро разделит историческую судьбу Совнаркома.
На этот раз «малый Совнарком» собрался весьма оперативно – на следующий день после
визита Савченко. Отец шутливо, постучав чайной ложечкой по розетке с айвовым вареньем,
объявил заседание открытым и сказал, что на повестке дня три вопроса: впечатления, которые
оставил о себе юный авиаконструктор, перспективы его карьерного роста и «разное».
Ляля по-детски беззаботно жевала золотистый, неправильной формы кусок айвы из
варенья, пытаясь понять, как бы охарактеризовал егерь его геометрическую форму – додекаэдр
или октаэдр? – и за беспечным хихиканьем пытаясь скрыть волнение. Мнение отца в семье
считалось решающим, и она это знала. Жора, в лучших традициях дипломатического дискурса,
начал, что называется, за здравие:
– Ты знаешь, дочь солнечной Армении, наш вчерашний визитёр меня обнадёжил. Не
перевелись ещё умные головы на Руси! А именно: в провинциях! Я готов отдать десяток
столичных хлыщей из московских спецшкол за одного такого парадоксально мыслящего – но
мыслящего! – Здесь Жора по-лекторски поднял палец вверх, – провинциала-знатока поэзии. Тем
более что он весьма выборочно относится к поэтам. И подчас даёт довольно резкие оценки. Я,
наверное, пристрастен и, грешен, питаю слабость к дерзким и самоуверенным провинциалам. «Из
грязи в князи» – в этом что-то есть! Твой пришелец из Изотовки – это, как выражаются наши
потенциальные противники по ту сторону океана, – классический underdog. Из такого
человеческого материала в условиях загнивающего и умирающего капитализма получаются
министры финансов, а то, глядишь, и президенты. Которые, кстати, силой своего интеллекта и
спасают в энный раз капитализм от неминуемого краха. – На лице Жоры играла сардоническая
улыбка, которая, в более слабой версии, отразилась и на лицах Ляли и Валентины. – И здесь мы
вплотную подходим к нашей проблематике – той, что по эту сторону океана. А именно: каковы
реальные перспективы этого апологета аэродинамики и ярого оппонента тех, кто «с детства не
любил овал, кто с детства угол рисовал»?
Жору, как это часто с ним бывало, увлёк поток вдохновения, и он со скрытой досадой
пожалел, что эти строчки Когана не пришли ему в голову вчера во время поэтического диспута.
– Завод Хруничева – из того немногого, что я знаю, – это космос. Космос – это секретность,
допуски и статус невыездного. Что мало бы меня беспокоило применительно к кому угодно
стороннему. Но у меня зреет и даже вызрел вопрос, о дитя нервной и сторожкой
дипломатической среды! А какие отношения у тебя с этим молодым человеком? – И Жора очень
пронзительно посмотрел на дочь.
Ляля знала этот взгляд отца и была уверена с того момента, как затеяла весь этот визит, что
ей придётся вынести эту непростую очную ставку.
– Отношения? – как можно более ровно эхом откликнулась она. – Дружеские. На уровне
послов. Он ведь интересный, неординарный человек. Ты, по-моему, сам это сказал.
Жора этого не говорил, но Ляля знала, что лучшая защита для неё – это нападение, и
словечко «неординарный» – прямо из лексикона егеря! – пришлось очень даже кстати.
Жору не удалось сбить с темы: он знал, что ставки потенциально могут быть очень высоки:
– Дитя моё, – несколько язвительно среагировал он, – у меня целый отдел интересных
людей. При соответствующем усилии их можно даже назвать неординарными. Но я совсем не
торопился бы открыть им двери своего дома. Или представлять их в объятиях, скажем так, моей
дочери.
Ляля моментально, как в пинг-понге, сообразила, что на «объятия» нужно реагировать, и
причём немедленно. Секундная задержка с ответом с её стороны была бы смертельно опасна: кто
знает, куда могли их завести эти физиологические подробности!
– Причём здесь объятия?! – с хорошо поставленным изумлением воскликнула она. – О них
речь не шла и не идёт!
– Пока, – тут же, без паузы добавил Жора. – Пока не идёт. А дальше?
Ляля решила помолчать в надежде, что отец скажет что-нибудь ещё и ей не придётся
отвечать на вопрос. Но Жора наседал на неё в лучших традициях мидовского переговорщика. –
