сформулировать – для этого есть математика. Не дай бог поэту вообразить и увериться в том, что
любая гипотенуза короче двух катетов! В математике это просто – цифрам не больно! А в жизни
поэзия – это и есть жизнь чувств – гипотенуза сплошь и рядом длиннее двух катетов или хотя бы
равна им. Или стремится быть равной им. А если одному катету хочется стать гипотенузой, а
другому всё равно? В жизни и у катетов, и у гипотенузы есть душа – вот о ней поэты и должны
писать.
Пока Савченко поглощал вторую порцию пельменей, стараясь не торопиться и ловя на
себе ироничные взгляды Ляли, не забывшей его тайных фобий провинциала в том, сколько
подобает есть в гостях, Валентина бесшумно принесла вазу с эклерами, которые всегда были её
коньком, беспроигрышным вариантом в любом застолье:
– Если вы когда-нибудь устанете от точных наук, у вас всегда есть в запасе поприще
литературного критика, – с какими-то новыми, не очень знакомыми Ляле интонациями в голосе
проворковала она. – Вас не будут любить поэты по двум причинам: во-первых, вы одним своим
видом будете напоминать им Есенина, а это уже живой укор. (Ляля с трудом удержалась от
уязвлённой гримасы при этих словах.) А во-вторых, вам всегда будет что им сказать. И я не
уверена, что они найдут что ответить. Но пока вы не избрали такое беспокойное поприще, давайте
поднимем бокалы – при условии, что наш хозяин снова наполнит их, – за разность гипотенуз и
катетов в нашей жизни. За то, чтобы у нас всегда были варианты. У вас ведь, Вадим,
распределение не за горами. Пусть вам сопутствует удача.
– Значит, вы стоите на пороге вполне взрослой жизни, Вадим Борисович, – легко, гораздо
легче и беззаботнее, чем он только что говорил о стихах, – бросил Жора как бы вскользь,
покачивая лёгкими круговыми движениями в бокале недопитое густо-бордовое вино. – Ляля
давеча пообещала вслух, что если все мы проживём достаточно долго, то ещё сможем полетать
на пассажирских самолётах ваших конструкций. Или вас больше привлекает служение богу войны
Марсу – истребители и штурмовики?
Вопрос был, конечно, «с заходом», причём издалека. Савченко, только что аккуратно
осушивший бокал вина и изготовившийся закусить его остатками пельменей, внешне
напоминавшими изящные женские ушки, прервал себя на полудвижении к ножу и вилке, чем
снова вызвал ироническую улыбку у Ляли; она вспомнила, как он сражался на турбазе с
содержимым тарелки при помощи двух алюминиевых вилок. Сегодня, конечно, он был в полной
готовности продемонстрировать застольный этикет – и столовое серебро, слава богу, в их доме
далеко эволюционировало от алюминия.
Савченко мимолётно, хотя и вполне серьёзно, задумался над заданным вопросом, прежде
чем дать, по своему обыкновению, развёрнутый ответ:
– Меня, честно говоря, привлекают новые разработки гораздо больше, чем внедрение уже
существующих. Поэтому хотелось бы заниматься именно этим. Если уж допустить то, о чём
говорила Ляля, то путь к собственной модели самолёта новой конструкции лежит именно через
НИИР. – Столкнувшись с непонимающим взглядом Жоры, он поспешил объяснить: – «научные
исследования и разработки». Именно там непротоптанные дорожки. Именно там можно создать
что-то принципиально новое. А внедрение, как я слышал от выпускников, – это сплошное
расстройство. То того нет, то другого не хватает. Начинают с элегантного решения, а заканчивают
какой-то несуразицей: подгоняют не материалы под техническую мысль, а технические решения
под имеющиеся материалы. А поскольку материалы – это такая… – С уст Савченко чуть не
сорвалось неприличное слово, но он вовремя спохватился.
Жора продолжал молчать, выжидательно глядя на гостя, – простая уловка, которая
работала почти всегда на переговорах в МИДе. Ну, пожалуй, только не с азиатами с Дальнего
Востока: те воспринимали молчание как знак к окончанию переговоров…
Но этот гость, современная инкарнация то ли Есенина, то ли Сикорского, слава богу, не
походил менталитетом на японцев или корейцев, разве что потенциалом честолюбия… Игра в
молчанку дала свои плоды – Савченко продолжил ветвистую цепочку причинно-следственных
связей:
– Но НИИР тоже не мёд. И в этом вся проблема.
– Какая именно? – Жора знал, что на подсознательном уровне лаконичный вопрос
вероятнее даст развёрнутый ответ.
– Проблема в том, что все средства – нет, не все, конечно, но большая часть – выделяются
под военные разработки. Гражданское самолётостроение, если честно, – бедная Золушка на балу,
где в основном пируют оборонные КБ и предприятия. Магистральные самолеты «Аэрофлота» –
это близкие, но бедные родственники стратегической военной авиации или, на худой конец,
бомбардировщиков средней дальности или транспортников. Никто и нигде не будет специально
заниматься разработкой пассажирских самолётов: для этого нет материальных стимулов. В
оборонке и зарплата повыше, и квартиры дают быстрее, и в ведомственный санаторий летом
можно съездить. Отсюда и разница в уровне специалистов. Хорошо ещё, что в авиастроении
можно легко адаптировать планер для гражданских нужд – достаточно установить ряды кресел и
сделать несколько выходов. А в принципе… Корпус тот же, что и в бомбардировщике, двигатели и
навигационные системы менять не нужно. Простое решение. Автопрому, например, гораздо
сложнее. Там та же ситуация. Мой одноклассник собирается распределяться на Минский
автозавод после политеха, он мне рассказывал, как большегрузные тягачи: МАЗы, ЗИЛы, Уралы –
сделаны более-менее на уровне, потому что продукция идёт вначале в войска, а потом уже в
колхозы или стройтресты. А с легковушками беда. С «Запорожцем» бьются уже лет семь, а толку
нет и, кажется, не будет. Автомобилестроители, в отличие от нас, не могут взять шасси, скажем, от
ЗИЛа и посадить на него кузов легковушки. Что, кстати, пример «Запорожца» и доказывает: завод
ведь раньше был тракторный, это его недавно перепрофилировали. А мне хотелось бы
потрудиться над оригинальной гражданской разработкой. Знаете, наш ответ американской
модели «Боинг-747». Двухэтажный пассажирский широкофюзеляжный самолёт – вот это вещь!
Вот бы сделать что-нибудь подобное!
– «Боинг-747»? Как же, слышал и читал в «тассовках», то есть в новостных лентах ТАСС, –
целомудренно поправился Жора в ответ на непонимающий взор гостя, – а мой коллега даже
видел его, что называется, вживую в аэропорту Лондона. Сказал, что впечатляет – этакое
чудовище в небе, и пассажиров в нём столько, сколько в целом поезде. Вам бы, конечно, как
профессионалу было интересно увидеть его воочию… Итак, чего вам хочется, понятно. А что вам
можется? Иными словами, куда на практике лежит ваш путь? – спросил Жора с такими
обертонами в голосе, что Савченко понял: вопрос задан не из праздного любопытства.
– Да, мне, как говорят мои однокурсники, параллельно. Везде есть интересные проекты.
Подозреваю, что в какое-нибудь закрытое КБ. Один из вариантов – КБ имени Хруничева здесь, в
Москве. Если дадут прописку, а потом жильё.
В конце вечера, когда все вышли в большую прихожую, всегда удивлявшую Вадима
яркостью освещения, пока он, нахлобучив шапку на голову и пытаясь одновременно попасть
руками в рукава зимней куртки, а ногами – в ботинки, Жора, с непроницаемым видом
наблюдавший эту сцену, вполне по-отечески сказал:
– На прощание как благодарность за наш такой интересный диспут у меня есть для вас,
Вадим Борисович, интеллектуальный ребус – загадка, если угодно, задание на дом. О Булате
Окуджаве слышали?
Получив утвердительный ответ от Савченко, который одолел-таки свою куртку и сейчас, застегнув молнию, заинтересованно застыл в ожидании, – Жора продолжил:
