Именно это церемонное обращение, как ни странно, и заставило Савченко потерять

сосредоточенность и ощутить себя зелёным первокурсником, впервые попавшим в компанию

доцентов.

– Отчество вовсе не обязательно, по крайней мере в моём возрасте, – несколько сбивчиво

сказал он, когда Жора церемонно обратился к нему с вопросом, что бы гость хотел выпить.

– Позвольте с вами решительно не согласиться, Вадим Борисович, – дружелюбно, но веско

сказал Жора, и Вадим кожей ощутил, что сидящий перед ним человек в стильной рубашке с по-

домашнему открытым воротом не только умеет, но и привык управлять десятками людей и

навязывать им свою волю. – Я по происхождению армянин, у нас отчество не в ходу, но вырос я в

русской культуре и, знаете, научился ценить это замечательное качество русских – при обращении

к человеку как бы автоматически называть не только его имя, но заодно и имя его отца. Есть в

этом какая-то изюминка, какая-то дань уважения предкам. И в армянскую культуру, по крайней

мере здесь, в Москве, это проникло. Ашот, Тигран – эта фамильярность хороша для базара, для

торговцев кинзой. А вот Ашот Тигранович – это уже мини-история рода. Или вы не согласны?

– Отец, не загоняй молодого человека в угол своей риторикой, – встряла в разговор

Валентина, – лучше налей ему и себе вина. Ты открытую бутылку в руке уже минуту держишь. Ещё

немного, и Вадим… – она сделала крошечную паузу, – Борисович подумает, что ты родом не из

Армении, а из Голландии: это там скупо угощают гостей и тут же уносят поднос с едой и

напитками прочь.

Ляля досадливо оглянулась на мать. Та вообще раздражала её в этот вечер, особенно

своим модным, недавно купленным брючным костюмом, который очень её молодил. Она вдруг

вспомнила, что просила у Валентины этот костюм на один раз – сходить на вечер в институт, а та

отказала.

В выборе вина таился подвох – Савченко не знал точно, какое именно вино подаётся к

какому блюду, поэтому он сыграл наверняка, сказав, что будет пить то же, что и Ляля. Что же до

темы разговора, он решил удивить хозяина дома парадоксом:

– Согласен с тем, что отчество – дань уважения отцу. Или подчёркивание иерархии

отношений – отсылка к авторитету родителя. Но когда человек самореализуется и добивается

чего-то в жизни, когда его имя на слуху, использование отчества становится странным. Мне

кажется, есть люди, которым вообще отчество противопоказано.

Жора с интересом слушал этот монолог юного пришельца, который ниоткуда вдруг

появился в жизни его дочери.

– Например? – мягко, но с прежними нотками непоколебимого авторитета подтолкнул он

мысль собеседника.

– Например? – Савченко, ничуть не смущённый вопросом, повторил его вслух, как бы

разгоняясь перед прыжком: – Например, артисты, спортсмены, космонавты, поэты. Эдуард

Стрельцов, Леонид Утёсов, Юрий Гагарин, Сергей Есенин… Было бы странно именовать их с

отчествами. Они самодостаточны сами по себе.

– Ну, а из политиков кто? – Жора испытующе посмотрел на Савченко. – Я имею в виду

наших политиков. Ричарда Никсона или Жоржа Помпиду просьба не называть.

Савченко задумался на секунду. Его ответ озадачил Жору и даже заставил насторожиться:

– Анастас Микоян. Или Лев Троцкий.

– Вот как! Я думал, вы назовёте другие имена, – дипломатично заметил Жора, – впрочем,

согласен. Оба из названных вами персонажей несомненно политики – этого у них не отнять. Хотя

судьбы у них очень разные… – Жора усмехнулся своей восточной улыбкой, в которой органично

переплелись хитрость и грусть.

Валентина, которую после неожиданного ответа Савченко наряду с удивлением обуяла и

сугубо женская осторожность, поспешила снова вклиниться в разговор, чтобы перевести его в

более безопасное русло:

– Тайм-аут в дискуссии. Хозяин дома, за тобой первый тост. А то у меня пельмени почти

готовы.

Валентине очень хотелось в этот вечер соединить воедино армянскую и русскую кухни. Но,

чтобы не повторять одни и те же ингредиенты в разных блюдах, она нашла разумный

компромисс: на закуску приготовила постную долму с начинкой из овощей.

– Да, тост давно назрел, – охотно согласился Жора. – Тост очевидный, что не делает его

менее искренним: За молодое поколение в вашем лице и за то, чтобы в будущем вы оба

добились такой известности, которая избавит от необходимости использовать отчества.

Через некоторое время после тоста, где-то между постной долмой и пельменями,

убедившись, что мужчины утолили голод, Валентина умудрилась снова разозлить Лялю, когда

бесцеремонно спросила Вадима, знает ли он, что похож на Сергея Есенина.

– Мама! – не сдержалась Ляля, – ему, наверное, тысячу раз этот вопрос задавали. Теперь и

ты туда же.

– Нет, почему же? – Савченко беспечно махнул рукой, как будто говорил о несущественной

мелочи. – Вопрос, несомненно, звучал и раньше, но, конечно, не тысячу раз. Мне пришлось

заготовить на него стандартный ответ.

– И этот стандартный ответ? – полувопросительно-полуутвердительно с учительской

интонацией произнесла Валентина.

– Предпочёл бы поменять внешность Есенина на облик Евтушенко при обмене

квалификации Евтушенко на талант Есенина, – без запинки выдал он заготовленную формулу.

Жора, мастерски ведущий разговор за столом таким образом, что легкомысленная

церемонность перемежалась с зондирующими вопросами, ухватился за подвернувшуюся

стихотворную тему, чтобы исподволь выяснить, как сочетается желание быть альтер-эго Есенина с

обучением в МАИ и чем молодой авиаконструктор хотел бы заниматься после распределения.

Пока Савченко добросовестно и подробно, словно третий закон Ньютона, объяснял

специфику распределения в многочисленные «почтовые ящики», одно описание которых

подразумевало статус «невыездного», Жора, профессионально изображающий участливое

внимание, перебирал в уме возможные варианты трудоустройства в экспортные

загранучреждения, при которых можно было бы совместить весьма специфическую

квалификацию этого русича (если, конечно, у Ляли появятся по отношению к нему серьёзные

намерения) с долгосрочной загранкомандировкой – в Ливию, Индию или, на худой конец, в

недавно создавшийся Бангладеш.

– Странно, что с вашим складом ума вам нравятся стихи, – вклинившись в ближайшую

паузу, сказал Жора. По формальным признакам эта ремарка не тянула на вопрос, но, несомненно,

подразумевала ответ. Жора частенько использовал такие словесные удочки-«закидушки», чтобы

разговорить собеседника на интересующую его тему. Приём сработал безотказно и на сей раз:

Вадим посчитал необходимым не только сослаться на своего отца, который привил ему любовь к

стихам, но и стал, сам того не замечая, погружаться в пучину уточняющей терминологии:

– Нравятся – не совсем точное определение, пожалуй. Мне интересны стихи как плод

размышлений или умственных мучений поэта, как главы в его собственной судьбе.

– То есть это может быть вовсе и не поэзия? – подсказал Жора. – «Преступление и

наказание» – чем не плод мучений?

– Нет-нет! – воскликнул Савченко. – Проза – совсем другое дело. Проза – это как

полиэтилен, это бесконечное повторение одной и той же молекулярной решётки. Полиэтилен, то

бишь роман, к примеру, Гончарова или Тургенева никогда не кончается. Герои в нём могут

жениться или умирать, разбогатеть или разориться, но повествование длится бесконечно, как

лента полиэтилена на конвейере. Все эти описания дуба у Толстого, облаков над Аустерлицем,

потёртых сюртуков на героях… Этому нет конца, это можно длить до бесконечности. В математике

тоже это есть – существует такая дробь в периоде. Поделите десять на три – и вы получите такой

математический полиэтилен-прозу – три и три в периоде. И к тому же в прозе низкая плотность