Катя освободила свою руку, и Козюкин отпустил ее нехотя. Она мельком взглянула на него; ее поразил взгляд Козюкина, зеленые глаза, подернутые мутной, маслянистой пеленой.

- А мне не всё равно, - качнула она головой. - А я, например, хочу, чтобы француз, зажигая свет, знал, что лампочка изобретена не американцем, а русским, что радио - изобретение не итальянское, а русское, и паровая машина - создание величайшего русского гения. Дело-то не в том, кто первый сказал «э», а в том, что нас считали до сих пор темными невеждами, а эти «невежды» обгоняли Запад вон еще когда!

- Вы словно на митинг пришли, Катюша, - поморщился Козюкин. - Не будем больше об этом. Вы устали, вам отдохнуть надо…

Он осторожно притянул се к себе. Катя услышала над собой порывистое, горячее дыхание и совсем близко, почти перед глазами, увидала лицо Козюкина. Она ударила его по руке, вырвалась.

- Вы… вы… вы с ума сошли? - задыхалась она.

Козюкин уже не глядел на нее; морщась, он поправил сбившиеся волосы:

- Простите меня… Я сам не знаю, как это… Вы так раскраснелись, были так хороши…

Катя, чуть не плача от обиды, схватила сумочку и выбежала в коридор.

Утром кто-то из конструкторов позвал Катю к чертежам, лежавшим в общей папке.

- Вы просматривали эго, Екатерина Павловна?

- Нет, еще не успела.

- Судя по всему, это делал Козюкин. Очень смело, но… Я тут рассчитал. Он отошел здесь от проекта новых генераторов, утвержденного Москвой.

- Ничего не понимаю, - сказала Катя, беря карандаш.

Через час она позвонила Козюкину по телефону. Ей было очень неприятно звонить ему и вообще разговаривать с ним после того, что произошло вчера в этой комнате.

Голос у Козюкина был недовольный. Он, конечно, сердился, что его подняли в неурочный час, но, услышав, что это звонит Воронова, сменил гнев на милость.

- Да, да, Екатерина Павловна, дорогая, я вас слушаю, - отозвался он.

То ли потому, что это «дорогая» показалось Кате таким же пошловатым, как и весь тон Козюкина, то ли потому, что ей совсем не хотелось звонить, - она разговаривала с ним подчеркнуто сухо.

- Вы изменили расчет статора? - спрашивала Катя. - В первоначальном и утвержденном плане ничего подобного не было.

- Да, изменил. Всё движется, Екатерина Павловна, течет и меняется. Это еще древние греки говорили.

- А зачем вам понадобились эти изменения? Так мы задержим чертежи еще дня на три.

Козюкин объяснял ей терпеливо, мягко, как неразумной, взбалмошной девочке:

- Изменения эти понадобились не мне, а государству. Небольшие изменения конструкции - и мощность генератора возрастает. Разве вы сами не поняли этого? С моими поправками согласятся. Погодите, я сейчас приду сам.

Катя вернулась к козюкинским расчетам. Но сколько ни сидела она над ними, как ни пыталась постичь замысел инженера - это ей не удавалось. В который раз она начинала писать на отдельном листке бумаги формулы, набрасывать схемы - и всякий раз непременно приходила к тому, что увеличить напряжение генератора невозможно. Неужели Козюкин ошибся!

Едва вошел Козюкин, в комнате запахло крепкими духами. Он, вежливо раскланявшись, подошел к Катиному столу, встал сзади и, нагнувшись, упираясь одной рукой в край стола, через плечо Кати смотрел на свои чертежи:

- Что ж вам неясно?

- Вот взгляните, мы тут проворили. При вашем варианте мощность генератора не увеличивается.

- Но остается прежней? - улыбнулся Козюкин.

- Да, и только. Зачем же нам вносить эти поправки, ждать, пока их утвердит техсовет, терять зря время.

- А мы и не будем терять время. Я час назад говорил с директором, звонил ему в Москву. Он обещал созвониться с вами.

Действительно, минут через пятнадцать Катю вызвали к телефону.

- Что там у вас, нелады пошли? - кричал в трубку директор: его было плохо слышно. - Мы же давно решили, еще на прошлом техсовете, что Козюкин дает поправки.

- В этих поправках нет никакой нужды, - кричала в ответ Катя. - Это небольшие изменения, они ничего те дают…

- Да полно вам упираться-то, Екатерина Павловна, я не вижу с вашей стороны никаких принципиальных возражений. Сегодня же сдайте чертежи, а я доложу в министерстве, что генератор пошел… Вы меня поняли? Я требую от вас этого, поняли? Требую. В конце концов, Козюкин не мальчишка.

Катя, не дослушав, положила трубку. Она вошла в отдел и, ни на кого не глядя, сухо сказала:

- Готовьте чертежи к сдаче, товарищи.

Козюкин торжествующе стоял у окна, курил и, поднимая голову к потолку, смотрел, как слоями покачивается там табачный дым.

Вечером Катя пошла в больницу и по пути купила Позднышеву несколько румяных, золотистых помидоров. Июнь, а совхозы уже выпустили первую партию.

Позднышев выздоравливал. Выздоровление у него шло бурно. Как всегда бывает у жизнелюбов, врачам он обещал удрать из больницы, если они его скоро не выпишут.

- Я ведь не подопытный кролик, - жаловался он Кате, а смех, лукавый, яркий, как солнечный зайчик, так и прыгал у него в глазах. - Тем более, что у меня есть опыт моего дядюшки…

- Какой опыт?

- Медицинский. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог», - а это случилось с ним лет в двадцать пять, - начал копить все лекарства, какие ему прописывались. Так вот, милая Катюша, когда ему стукнуло восемьдесят четыре, он созвал консилиум и раскрыл перед врачами два огромных шкафа - а там, представляете: микстуры, порошки, словом, всякая пакость. Мой дядя спросил врачей: «Что бы было, если бы я принял всё это в течение жизни?». Ну, врачи поглядели, покачали мудрыми плешинами и говорят: дали бы дуба лет тридцать назад. Вот и лечись тут…

Да, это был уже прежний Позднышев, и если б не густые, словно наведенные синькой тени под глазами да необычная худоба - можно было бы подумать, что он выздоровел окончательно.

Катя рассказала ему все заводские новости, и казалось, Позднышев сейчас вскочит с постели и в чем есть - пижаме и шлепанцах на босу ногу - побежит через весь город на завод. Он волновался, Катя заметила это волнение и с досадой на себя подумала: «Не надо было идти. Он еще болен».

- Я хотела, чтобы и вы проверили расчеты Козюкина. Но, может, вам трудно, Никита Кузьмич…

- Цыц! - он сделал «страшные» глаза, опять же шутя - под шуткой он скрывал волнение. - Что там, давайте, давайте, Катюша, а то придут сейчас.

И он поспешно схватил принесенные Катей листки.

Вошли врачи. Катя долго вглядывалась в одну женщину-врача - невысокого роста, с глубокими черными глазами. «Где я видела ее?» - спросила себя Катя, рассматривая ее с любопытством. У врача, как и у Кати, были большие, тяжелые косы, они не помещались под белой шапочкой и были сложены на затылке крупным узлом. «Ах да, - вспомнила Катя, - это знакомая Курбатова, как же я ее не узнала сразу. Там, когда мы ездили в Солнечные Горки, она была в легком пестром платье и казалась девушкой-студенткой, а здесь - халат, шапочка, две трубочки от фонендоскопа в кармане…»

- У вас посетители? - сказала она, не глядя на Катю. - Я просила пропускать к вам в установленное время.

- Видите ли, милый мой доктор, это исключительный случай… Понимаете, племянница уезжает надолго и…

- А на поезд ваша племянница не опаздывает?

- Нет, она летит самолетом.

Кто-то из соседей фыркнул в подушку, а врач, пожав плечами, продолжала щупать пульс у Позднышева.

После ухода врача Позднышев разложил листки.

Он хмурился, вглядываясь в цифры, несколько раз порывался что-то сказать, но сдерживал себя. Наконец, он спросил:

- Вы что-нибудь заметили? Я спрашиваю - что-нибудь особенное?

- Да, мне кажется, что…

- Хорошо, - он устало откинулся на подушки. - Простите меня, Катюша, я хочу немного подумать… Сам…

У него на лбу проступила мелкая испарина. «Он утомлен, - подумалось Кате, - или взволнован». Она тихо встала, осторожно поправила под головой Позднышева подушку и на цыпочках вышла из палаты.