День прошел, не успели оглянуться, темнота наступила быстро и рано, вечер безделья был впереди.

Вокруг раскаленных печек, вытянув к огню босые ноги, сушили портянки, рассматривали потертые места.

Сидя на матраце в позе восточного торговца, Петров прикрутил тонкой проволокой оторванную пуговицу, несколько раз, для надежности, обмотал кобуру с пистолетом, достал из-за пазухи круглую жестяную коробочку из-под монпансье с папиросами.

— Неплохо б закурить, товарищ лейтенант, — одинокий голос выразил общую просьбу.

Петров не обратил внимания на унижающее человеческое достоинство попрошайничество, прикурил и ткнул большим пальцем вверх, мол, Бог подаст.

Армейское правило без экивоков утверждало — каждый курит свои.

Наивным идиотизмом было предлагать закурить, в мгновение пачка опустошалась, не отказывался никто, даже уже курящие угощались папироской, пряча про запас. С этим разумным правилом лейтенанты познакомились еще в начале службы и быстро его усвоили. Труднее было отказаться от привычки выкладывать пачку на стол во время офицерских гульбищ. Окружающие рассеянно и часто закуривали, беря исключительно папиросы простофили, хотя в кармане имелись собственные. В конце концов лейтенанты пообтесались, даже в состоянии сильного опьянения никто пачку не вынимал, выуживал двумя пальцами из кармана папиросу и совал в рот…

Поэтому отказ Петрова оскорбить подчиненных милостыней хоть огорчил, но не обидел минометчиков, они печально закопошились, укладываясь, стараясь дышать ртом и не смотреть на лукавый огонек папиросы…

— Дурацкий приказ или нет, значения не имеет! — подытожил Синюк. — Раз приказали, будем выполнять. Идите, собирайте людей!

Никто сломя голову не кинулся, лейтенанты стоя допивали чай, смотрели поверх голов друг друга, давая командиру время одуматься, не смешить народ, не настаивать на явной несуразице.

Капитан потоптался, тщательно вытер рукавицей миску и повторил, уже раздраженно, приказ.

За два дня необходимо оборудовать огневую позицию, полного профиля, как положено, с ходами сообщения, с гнездами для боеприпасов, с окопчиками для командиров…

Солдаты встретили приказ недоверчивым смехом. Шутят товарищи лейтенанты, кто же зимой копает землю, в мороз под сорок градусов, для этого лето есть!

— Разобрать лопаты и ломы! Прекратить разговорчики! — подчеркнуто грубо крикнул Синюк.

Батарейцы опешили.

Это, оказывается, серьезно, никто с ними не шутит, ох мыслители, ох стратеги, ох организаторы, язвили солдаты.

Делай, как я!

Вкладывая в удар всю силу, Казаков бил ломом в мерзлую землю. Лом отскакивал, оставляя след, глубиной с пуговицу лунку.

Взвод с серьезными лицами следил за командиром. Другого результата и быть не могло, скорее удивила свирепая мощь лейтенанта, сумевшего в конце концов отколоть осколок заледенелого грунта.

Казаков бросил лом, трясущимися после напряжения руками достал папиросу.

Приволокли клин, по очереди бухали кувалдой, отбитая за полчаса работы земля поместилась в ладонях.

— Так мы будем мучиться до остопизденения! — сказал Петров. — Выход один. Попробуем отогревать землю.

— Чем ты ее отогреешь? Своей жопой? Костры жечь запрещено, рядом китайцы! — недовольно возразил Синюк. — Да тут и не костер нужен, а лесной пожар! А нас за нарушение маскировки оттянут через хер по-флотски!

— Так не получится, товарищ капитан! Высраться и не надуться! Или позиция, или маскировка. Их дело, в штабе, запрещать, а наше — проявить разумную инициативу, — сказал Казаков.

— Боюсь, как бы это не оказалось очередной комедией! Чтоб занять личный состав. Чтоб служба медом не казалась, — поддержал Теличко.

Синюк махнул рукой и, чтоб успокоить нервы, поехал в штаб…

Роскошные одежды генерала вызывали завистливое ошеломление.

Повара, связисты, писари, шоферы с трудом подавляли желание неотрывно смотреть в сторону начальства, переглядывались, делали большие глаза и одобрительно поднимали брови — вид генерала внушал глубочайшее уважение, чудотворно оживлял образ то ли комиссара, то ли полководца.

Весь в черной на меху коже, без знаков различия, в сероголубой папахе, с большим, невиданным пистолетом на поясе, высокий и издали красивый, генерал беседовал у вертолета с Жигаевым и офицерами штаба.

Жигаев стоял навытяжку, но не по-солдафонски, выкатив грудь и выпучив глаза, а каким-то неуловимым манером наклонившись чуть вперед, положением корпуса выражая необыкновенное внимание, с трудом сдерживаемый восторг общения и самозабвенную готовность сложить, если надо, голову. Позы начштаба и замполита были лишены такого столичного лоска, фигуры их выражали обыкновенное почтение.

Не сориентировавшись, капитан Синюк подкатил прямо к кухням, выскочил с шуточками из кабины, но, увидев вертолет, стушевался и спрятался за водовозку.

Вертолет басисто загудел, быстро-быстро замахал лопастями, поколебался в метре над землей и, шустро стрекоча, полетел прочь.

Люди спохватились, начали нормально дышать, загалдели и развеселились.

Растроганные генеральским рукопожатием, офицеры подошли к кухням.

— Пошли в будку, Синюк, — благостно улыбаясь, сказал майор. — Есть кое-какие новости, товарищ генерал привез из Округа.

В штабной машине развернули привезённую газету.

«Сообщение ТАСС» — в углу, на третьей странице.

«В ноте, представленной… китайская сторона валит с больной головы на здоровую… якобы в районе Благовещенска… с участием тысяч солдат и сотен танков… выдумки, направленные на разжигание… соответствующие компетентные органы… никакие передвижения и тем более маневры не производятся… очевидное желание поставить факты с ног на голову… каждому ясно, что… противоречили бы самой сути внешней политики СССР… еще раз разоблачили себя… как говорит русская пословица…»

— Учениям, видимо, конец, — резюмировал Жигаев. — А сейчас нам приказано всемерно усилить маскировку, свести передвижения к минимуму.

— Да мы и так затаились! Как с водой в жопе! — по-мужицки пошутил Синюк.

— Ты не остри! Езжай и принимай дополнительные меры! Как позиция?

— Оборудуем… Не знаю, что получится…

— Получиться должно то, что тебе приказали! Я приеду проверю!..

Бревна горели уже третий день, ямы углубились на полметра, но Синюк беспокоился, ожидал проверки, всех дергал и понукал, отравлял нервы и себе, и другим.

— Что вы будоражите всех? — не выдержал Казаков. — Ни земля от этого не оттает, ни работа не ускорится.

— Приказ! — кричал Синюк. — Раз приказали, надо выполнять!

— Вы с этим приказом носитесь, как дурень со ступой! Хоть одна блядь приехала к нам за это время? — раздражался Петров. — Никто и не приедет! Сказано же — главное, сидеть тихо! Нашу активность будут оценивать по уровню тишины, а не по степени готовности этих говняных позиций.

Солдаты, встревоженные плохим настроением командира, предложили сделать все из снега. Кто там будет вникать, минометы закопаны, вот и хорошо, молодцы, поработали на славу.

Идея оказалась плодотворной.

Воспользовавшись отсутствием капитана, батарея быстренько соорудила нечто вроде снежной крепости. Из глубоких окопов торчали только дульные тормозы минометов, просторные гнезда для мин и хода сообщения придавали позиции неприступный вид, даже землянки выкопали в снегу, накрыли ветками, запорошили снегом.

На поляне снега не хватило, собранные на сопках большие кучи его подтаскивали волоком на кусках брезента. То там, то здесь рассыпали пригоршни земли, вроде бы она проступает из-под снега, небрежно, мол, замаскировали.

Довольные, забрались чуть повыше, на сопку, посмотреть, как все это выглядит. Издалека позиция производила самое благоприятное впечатление — грозное, с умом сделанное оборонительное сооружение.

Насупившись, Синюк долго смотрел на этот потешный городок, сплевывал и вытирал каждый раз губы, но не кричал и не приказал разрушить, молча ушел в палатку.