- Что?!
- Папа, я сама в ахуе. Думала, он мой парень, привела в гости, познакомить с родителями, так они с мамой меня в супермаркет послали, а когда я пришла - он голый по квартире ходит, а мама в душе!
- Ты всё неправильно поняла, - говорит Чудогорохов. - Мама твоя в душ пошла сразу, как ты из квартиры вышла...
- Это правда, - говорит мама.
- А со мной, между тем, случилась вот какая история...
- Ладно, потом, - юлин папа роздал всем бокалы. - Сейчас новый год!
- Бом! - сказали куранты в телевизоре. - Бом!.. Бом!.. Бом!..
- С новым годом!
- С новым счастьем!
- Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!..
- Сейчас надо пить или когда гимн начнется?
- Когда гимн начнется.
- Да нет, когда хочешь!
- Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!..
- Ладно, давайте помолчим. Торжественный момент, все-таки..
- Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!..
- Что-то они все звонят и звонят...
- Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!..
- А, это же в дверь звонят, - догадывается юлин папа и идет открывать, но его догадка оказывается неверна.
- Бом!.. Бом!.. Бом!.. - это действительно заело куранты, и они никак не опускают старый год - Бом!.. Бом!.. Бом!..
Я же хотел покурить, спохватывается Чудогорохов, взрывает бульбик - и куранты, наконец, замолкают. Наступает новый год.
Юлий Палыч, он же юлин папа, был беспринципным человеком. В детстве он случайно забрел на территорию военной базы, где его облучило, после чего он всю жизнь глушил водкой спонтанно возникающие в себе мутации. Человеческое сознание он утратил еще в самый момент облучения, последней нормальной мыслью в его голове мелькнула догадка - я больше никогда не буду смотреть фильмы с Арнольдом Шварценеггером, подумалось ему, после чего он навсегда перестал быть самим собой. Родители отдали его на актерские курсы, чтоб он научился мимикрировать под социум, и с грехом пополам ему это удавалось. Он видел свою дочь и лисенка, которого Юля называла то мамой, то Сашей, но старался не подавать виду, что его что-то смущает, потому что давно потерял доверие к своей психике. Возможно, это просто галлюцинации, а может, теперь только так и принято вести себя по воскресеньям, у людей ведь такие переменчивые обычаи.
Юлий Палыч осторожно спиздил со стола кусочек сыра и накатил еще стакашек.
- А что же, Сашек, - спросил он Германа, - или мама, или как там тебя, ты, когда со мной разговариваешь, ты веришь, что у меня внутри есть хоть кто-то? Или ты думаешь, что я, возможно, лишь картинка в твоей голове?
- Мне похуй, заморочки все это...
- Да, иногда не мешает поучиться у молодого поколения трезвости мышления, - скорбно трясет головой Юлий Палыч, которому на самом деле не просто тоже похуй - он вообще даже не догадывался о совем разговоре с Чудогороховым, его в это самое время терзали воспоминания о том, что за мгновение до этого все было ровно то же самое, а тело, приученное годами тренировок, разговаривало с Чудогороховым не автопилоте и даже еще стаканчик накатило. Заметив это, Герман поставил перед Юлием Палычем стакан с бутылкой и сказал:
- Побеседуйте пока с ними.
Юлий Палыч - бывалый сталкер, виду сперва не подал и как ни в чем не бывало продолжил разговор, но уже с бутылкой и стаканом, а Герман ушел на кухню к Юле.
- Господа, - сказал Юлий Палыч стакану и бутылке, - кажется, я должен почитать вас, как Шиву и Шакти, лингам и йони, Бога-отца и Сына, Путина и Медведева даже, но, мне стыдно вам признаться, я впервые выступаю перед такой аудиторией, внимательной, молчаливой. Я вижу, вы люди с прозрачной, кристально чистой душой - я, быть может, и не вполне достоин сидеть с вами за одним столом, но дух дышит, где хочет, или, как это по-гречески, короче, пора выпить.
Водка, журча, переливается из "лингама" в "йони", а из "йони"- в Юлия Павловича.
- Да, - согласился он. - Отождествив бутылку с лингамом, нельзя пить из горла и не запятнать репутацию. А стакан, каждый водочный стакан есть грубое физическое воплощение Святого Грааля, вечного архетипа, идеального прообраза всех стаканов, чаш, кубков, кружек, рюмок и фужеров. Вы продолжаете молчать? Значит, вы согласны со мной или вам хотя бы нечего возразить. Давайте выпьем по этому поводу!
Туша Юлия Павловича со знанеим дела косила под хозяина, отработанные годами рефлексы вкалывали, как гастрбайтеры, сам же Юлий Павлович уже превзошел пространство и время, и Юлием Павловичем его можно было назвать, разве что, шутки ради - стерлись границы, на кухне он лисенком спал на коленях у кухни, чтобы в пространстве между домами услышать каждую снежинку, которая опустилась до земли этой ночью.
Юля мнет в своих кулачках Германовы уши
- Ты за папину психику не переживай, - говорит она. - У него там все давно радиоактивному распаду подверглось, так и не вернулся из трипа. Странно осознавать, что ты была зачата чьим-то телом на автомате, без участия хозяина, который, похоже, уже отдал Богу душу. Впрочем, я сама давно мертва, долгая история. История тел и метаморфоз, когда-нибудь я расскажу ее, но не тебе, а кому-нибудь другому, в кого ты превратишься в следующий раз.
Герман вздохнул. Воздух ворвался в его ноздри точно так же, как тысячу лет назад ветер ворвался в пещеру гималайского отшельника Нагарджуны и задул свечу.
- Ни хуя себе, - сказал Нагарджуна, а Герман ничего не сказал, потому что воздух, который вошел в его ноздри, задул свечу его ума, и теперь он мог спокойно смотреть сон про Нагараджуну дальше.
Отшельник как раз собирался хорошенько вздрочнуть после медитации, но заметив наблюдающего за ним лисенка из будущего, передумал - что скажут потомки?
Награджуна нерешительно побродил по своей пещере и словно нехотя уселся в позу лотоса, решив подождать таким образом, пока лисенок не проснется и не заберет свое внимание с собой, но Герман тоже был не лыком шит - он оставил часть своего внимания в пещере как собаку, наказав ей наблюдать за всем, что тут произойдет, а сам с чистой совестью проснулся. Нагарджуна на это только пальцы в мудру сложил и глаза выпучил в точку межбровья - для настоящего отшельника все должно быть поводом для медитации точно так же, как все есть повод выпить для Юлия Павловича, который, как вы уже догадались, и был Нагарджуной, только в прошлой жизни. Заснув неподалеку от Юлия Палыча, Герман случайно попал в его прошлое. Нагарджуна же свое будущее знал давно - он каждый день по кусочку придумывал жизнь Юлия Павловича так, чтобы скучать в будущем воплощении ему уже не приходилось.
Юлий Павлович тем временем тряс бутылкой над стаканом и по чем свет досадовал на вечное единство формы и пустоты.
- Разочарование! - бормотал он. - Еще недавно мне казалось, что вы полны жизни, а теперь я ясно вижу - вы пусты, как и всё во вселенной. Такое же бессмысленное облако из атомов, как и я сам!
Стакан и бутылка виновато молчали.
- И я хорош! - продолжал сокрушаться Юлий Павлович. - Продолжаю беседовать с вымышленными собеседниками. Но сейчас другие времена, меня можно понять - соседа увели на прошлой неделе по доносу, что он разговаривает с кухонной посудой только на людях, а в одиночестве внимания на нее не обращает. Его дом напичкали жучками и видеокамерами - оказалось, так и есть! Бедняга за неделю ни словом не перемолвился ни с чашкой, ни с тарелкой. Теперь его пустят на бульонные кубики, а я вынужден разговаривать со стеклотарой один на один и малодушно подавлять мысли о революции. Может быть, и мой дом напичкан жучками. Я презираю ваш режим! Слышите, вы? Шутка, просто пошутил, не принимайте близко к сердцу, оно у вас такое же пустое, как вот этот стакан. Как бы то ни было, если я не выпью в ближайшие пять секунд, вряд ли меня можно будет удержать от спонтанной мутации, - так сказал Юлий Павлович и превратился через пять секунд в Рояль. Он поднял крышку, выпустил пар в потолок и, перебирая клавишами да набирая обороты, весело застучал колесами по рельсам в сторону Архангельского. Через полчаса туалеты открыли, и возле них выстроилась очередь желающих справить нужду или переодеться.
