– Только и по зубам такие получают чаще всего, – холодно парировала соседка.

– Именно, – спокойно ответила Людмила. – И всегда с пользой.

Галина и до этого с интересом наблюдала результат собственных манипуляций настроением подруги, но тут искренне удивилась.

– Позволь им шаманить дальше, на «уроках», сценах, в книгах, – продолжала Толстова, – будет как в Украине – брат на брата, сын на отца. «Гуляй-поле» как в гражданскую. А потом… «яценюки-то»31 – в Америку.

– Так у него гражданство американское.

– Гражданство у них Иудино! Будь уверена, пока люди стонут от этой мрази, я напоминать им об этом буду … как топтали, губили. Как стреляли в затылок и толкали в ров целую нацию. По смерти покою не дам!.. прости, Господи! – Людмила быстро перекрестилась и откинулась на спинку в каком-то отчаянии.

Галина Андреевна меж тем тонула в удовольствии: во, блаженная! В глазах стояло восхищение: каково! И тоже отодвинулась, сложив руки на груди – так раскрутить подругу редко удавалось. Особенно после замужества.

Толстова махнула рукой, огляделась и, довольная невниманием к ним, бросила:

– Давай о другом… что Полина-то? Кроме зала нерожденных? Ты про Метелицу спрашивала?

Собеседница ухмыльнулась, помня обвинение в «поворотах». Довольство не сходило с лица:

– Да она сама была в таком состоянии… как замороженная. На ходу перебросились – в туалет или куда спешила… а потом я в партер пробралась… чтоб с мужем-то поздороваться – так Полина будто застыла… как не видит. Тот ручку-то поцеловал и плечами пожал. На ее-то реакцию. – Галина назидательно качнула головой. – Меняемся на глазах! Вот от нее всегда была готова услышать: «Стоять насмерть». А сейчас и ты. Не-е-ет, с окружением непорядок, – голова покачалась иначе. – А вчера знакомая говорила, будто Полина вообще тронулась. Сама не своя. Может, и ты? Несколько не в себе?.. – брови с иронией поднялись. – Может, вся драматургия в этом?

– Я же просила!

– Ну, ну, успокойся. Знаешь… а я, пожалуй, пойму вас обеих… с Ермоловой. Нет, для начала, пока с Еленой Борисовной…

– И обниму, и напою… и с перстенька подсыплю, – добавила Толстова. – Эх, Галка, как ты живешь? Надрезаешь ниточки, подпиливаешь корешки… и будто рада. Своих-то уж сколько пообрезала? Не думала?

– Что-нибудь еще? – раздался голос девушки в переднике.

Действие просило недолгого отдыха. И вдруг голоса за столиком в глубине испортили всё:

– Оставь это для тульских девочек! – грубо оборвал соседа парень с короткой стрижкой. – Вторая половина путинского правления – годы максимального потребительского благополучия русского народа за всю его историю. Включая царей, эпоху Сталина и брежневский застой. Россия никогда не жила так сытно, как в эти годы!

– Еще добавь: сейчас нам нужно очень много пленных! – второй пьяно захохотал.

– Не ёрничай. Любому видна открытая пасть. Сожрут и не подавятся! Зубы-то мы обломаем – деды научили. Но, кроме клыков, страшна иудина мораль! Прикладом не помочь.

– Говорю же – очень много пленных!

– Вот ты… опять в бабочке…

– Она не падает в суп, как галстук, если тянешься за салфеткой!

– Я не про то… каждый должен распознать главное дело жизни. Это может быть мгновение, поступок, роль, наконец.

– Роль?

– Ну, к примеру, как у Татьяны Ташковой в «Уроках французского».32 Это тебе не лепить из бандита героя у Бе́зрукова. До сих пор в роли – защитник и борец. Или «вытаскивать» фильм постельными сценами. У Ташковой это пропуск на небеса! Сразу двоим!

– Намек на мои постановки? Я никого силой в койку не тяну.

– Вот видишь… и «приклад» не помог. А ведь бил прямо в зубы. Не ходил, старик, ты на уроки французского. Да и других массу пропустил… впрочем, как и я. Потому и вообразить сложно, откуда возьмется талант, который снимет подобное. То и погубит Россию. А не водка и санкции.

– А защитник и борец? Чего и с чем?

– А вот сними фильм, который общество пополам расколет – сразу беги к нему. К Безрукову. Один балет в полусвинских декорациях представил, отстранили, перенесли премьеру – так самое время в ноги к защитнику – тот Путину уже надоел. Президент ему на ухо, мол, я понимаю, когда «учитель» там… Матильда, с кем не бывает, но здесь, простите, пенис и прочее… А тут и Райкин уже рядом вертится: а я тоже, Владимир Владимирович, «не верю людям, у которых, видите ли, религиозные чувства оскорблены». Так и сказал – «видите ли». Мол, свечку пусть ставят, куда ни шло, а трусы-то нам оставьте.

Обе женщины замерли, следя за диалогом.

– Режиссер! – Галина Андреевна сделала попытку приподняться. – Ну-ка, ну-ка…

Людмила удержала ее:

– Оставь. Пусть выпустят пар.

Соседка, пораженная словами, тихо опустилась на место:

– А ты, слушай, смотрела? Фильм-то? С Ташковой.

– Не могу досмотреть – плачу. Другой там учитель.

Улица меж тем жила иными мыслями, но только двое на набережной принимали ее сочувствие.

– Ты… про Галку спрашивал… – смущение выдавало Бочкарева.

– И чё? Куда тебя поволокло? Ну?

Самсонов замедлил шаг и повернул друга к себе. Тот, пытаясь отстраниться, с напускным равнодушием скользнул взглядом по голым деревьям.

– Ну! Колись! Раз начал. Что у вас? – не отступал новоявленный «Сократ», тыкая спутника кулаком в грудь.

Бочкарев с трудом освободился и пошел дальше.

– Пронюхала чего? – уже настороженно спросил муж Людмилы, лихорадочно взвешивая последствия.

– Да нет. А даже если так, – устало выдавил Бочкарев.

– Тогда чего? Или песочек в Португалии не тот? Ведь только вернулись. Как сёрфинг? Испанские сеньориты подпортили? Так пусть наши «русалочки» о том печалятся. А ты в другой раз «без самовара»! – и со смешком ударил друга по спине так звучно, что заставил пожилую пару обернуться. Мужчина и женщина переглянулись, а две улыбки полетели в помощь нашему герою.

– Да какой сёрфинг?! – Виктор с досадой мотнул головой. – Волны нет, вода холодная – Атлантика. Вон, куртку себе купил, – и тронул лацкан синей замши, – с овцы хоть шерсти клок. Поехали… думал, всё устаканится, притрется. А вышло… Эта «забота», внимание… как-то натянуто… искусственно всё. Как душит. Пальчики, понимаешь, чувствую… вот здесь, – выразительный жест довершил картину. – И сейчас… тоже. А я покувыркаться в океане ехал, двух парней с «академгородка» кинул – собирались-то втроем. Отвлечься, развеяться – думал, в усталости дело. Оказалось, угадал… только не от работы усталость.

– Отель «Атланти́к», говоришь? «Двухкуешный нумер»? – приводя слова известного комика, бросил Самсонов. Улыбки делали свое дело. – Опасается отпускать тебя одного, брат, и доложу, если понимать, с кем водишься, – он хлопнул себя в грудь, – обоснованно!

– Не… к тебе настроена мирно. В жизни, говорит натаскан. Или жизнью… Хоть и позволяет чего, но безвредный. А от вина, мол, отважу.

– Похвальное наблюдение. Но готов побороться и оправдать! «Поскольку истина в вине, то часть ее уже во мне»!

– Опять Губерман?

– А кто же? Попробую угадать ее следующий комплимент: хвалила за женитьбу?

– Точно, – утвердительно мотнул головой друг. – Только не до того мне. Всё Лариса из головы не выходит.

– Ого. Марш-бросок в прошлое? Пригнулся? Или уже сиганул? Вроде сам говорил: нельзя им жить?

– Не мои слова… Галки.

– Ну, спутал!

– Да нет, это я запутался.

– Так поправимо! – бодро среагировал друг. – Распутывают у нас в ЗАГСе! На раз! Зайдем?! – и опять хлопнул Виктора по спине. – На Киевской – рядом! Одна трамвайная остановка! Гильотина такая, в виде печати – враз сомнения отрубает. Ими там весь пол к выходным завален! Готов? Тогда прочь уныние! Или сначала «примем»? – настроение Самсонову испортить было трудно.

Теперь смеялись уже двое студентов – случайные свидетели разговора.