Грин искоса глянул на него и перевел взгляд на зажатые в руке листы:

– Человек? Он в них, надеюсь?

Попытка перекинуть мостик удалась.

– Здесь отблески, оттенки, господин романтик, – рука с листами поднялась к груди. – Но и … ключи к ответам.

Трогательность тона подкупала.

– Что ж, хоть не на поясе у вас, милейший, – Грин примирительно кивнул и повернулся к другу: – Короче, пишущий. Из тех… ломающих, угластых.

– Еще и требую!.. пугаю!

– Значит… ключи к ответам? – Куприна ответ только раззадорил. – В моих заметках их, выходит, не нашли? И у Толстого просмотрели? Браво! – глаза смотрели плутовски. – Снимаю! – шляпа легла на грудь, тулья, словно колокол, закрыла сердце. – Тук, тук, тук, – произнес он, отталкивая в ритм ее рукой. – Что в нем? Там, в сердце? А? Какой подходит ключик? Откройте, он с какой страницы?

– Тук-тук, Александр Иванович – у вас, и… скажем, у Антон Палыча. А у меня бом, бом… – незнакомец грустно улыбнулся. – А вот у друга вашего, как и у Толстого – только стонет. Последний больше всех раздал долгов.

– Даже так? – играл словами «белый костюм». Ответ уколол.

– Ваш покорный слуга, не только пишущий, – гость обратился к соседу. – Он просто замечательный.

Друзья переглянулись.

– Я ж говорю, наглец! – Куприн кивнул.

– И вы – причина этих замечаний… в огромном перечне других в тех дневниках оттенков, – страницы снова колыхнулись. – Оттенков боя внутренних часов, что спали и… однажды вдруг проснулись. Нам время указав, другое – низвержений! Открыли!

– Ну-ка, ну-ка, батенька… – Куприн уже играл растерянностью. – Кому? И что?

– Как некая «бегущая по волнам» смотрит не в ту сторону. А подпоручики еще и заблудились. Виновно – намере́нье авторов. Но коли уж «бегущая» не щит и не опора, что говорить о шествующих по земной тверди нынче, где каждый рвется время обольстить. Где выставки и сцены аж скрипят. Где попрана мораль, в безумстве «самовыражения». А книги маскируют самомнение. Иные вовсе лгут и держат на крючке порока жертвы. Намеренно, доходно и с размахом. Вот ту намеренность нам надо обличить. С легатов тьмы сорвать заботы маску. С предателей души, что объявили плод запретный жизнью, корёжа и ломая человека. Забыв про совесть, аппелируя к свободе.

Он вдруг тряхнул головой и добавил похожим слогом:

– Как змей когда-то подменил цензуру заповедей полною свободой, которой нет и быть не может в этом мире. Ради нее позволив убивать.

– Стоп, стоп, стоп! – Куприн вытянул вперед руку. – Это слова другого героя! Не путайте, милейший!

– Спасибо, – неожиданно бросил тот. – Герой и виноват, поверьте. – Глаза гостя нездорово заблестели, румянец выступил на щеках. – И сегодня, сейчас, эти легаты, новые Иуды заманивают нас ею, втаптывают в грязь, уже, казалось, смытой памятным потопом. Новый замес – из костей и крови наших поколений – готовятся залить они в фундамент будущих постаментов. Будущих имен, будущих идолов, с единственной целью – пленить наших детей, напоить зельем, растлить и погубить.

Тут он будто очнулся, замолчал, глаза потухли.

– Ну, ну… что же вы? Продолжайте геройствовать и корчевать. С поправкой, конечно, – Грин оглянулся на друга. – И, кстати, уж не нас ли, грешных, в легаты?

– Простите, – снова на удивление спокойно реагировал гость. Глаза уже смотрели прямо. – Я случайно махнул страниц семьдесят… увлекся. Хотя, тут правы… вас тоже.

Грин даже слегка опешил: незнакомец не пытался быть вежливым. Он уже набрал воздуха в грудь, чтобы ответить на дерзость, но тот опередил.

– И себя. Себя туда же и конечно тоже.

Грин выдохнул:

– Бог с вами…

– Что до «бегущей»… Не уловил тот взор системы в череде уроков безрассудства. Приходится вправлять хрусталик.

Друзья снова переглянулись.

– Семьдесят страниц назад? – лицо Куприна, уже без улыбки, вытянулось в притворном удивлении. Шансы гостю оставляла привычка искать оправдание прежде вопроса.

Незнакомец заметил это, но твердо повторил:

– Приходится вправлять… – и поморщился. Было видно, мужчина старается что-то преодолеть: – И постаменты надо бы сдвигать, и темы. Удерживать на нужном месте силой: одних – в отхожем месте, других – в урок и опыт, чтобы отрезвить. К предметам сила допустима, – он поджал губы, ища форму помягче, словно боясь упустить шанс. – Я… предлагаю вам добровольно оступиться… вместе, повторяю. В надежде на прощение. Ведь дело вами сделано, стрела попала в сердце. В мое, по крайней мере.

– Наша? – изумление Грина было ожидаемым: романтик сторонился прагматичности, как и резвости мысли.

– Точно в сердце.

– Эх… как приятна лесть, дружище… жаль, не часто, – Куприн всё понял и, уже скоморошничая, потер руки.

– А меня смущает! – настаивал сосед, удивляясь другу.

– Да ладно, Саша! – Грин толкнул его в плечо. – Всё правильно. Неужто не видишь – гость чудит и просит одобрения. Иль помощи?

Он искоса глянул на мужчину. Тот кивнул.

– А вот способ? И откуда сила?! Вправить? А уверенность? Не навредить? – руки Куприна снова нашли карманы и вызывающе оттопырили их. – Развейте сомнения, – он начал раскачиваться на носках: движения тела говорили о привилегии ставить вопросы.

– Нашел в оттенках, я упоминал. И пробовал. Их, если все собрать, чистейший выйдет цвет – белее вашей шляпы. В нем слиты вместе правда и любовь всех площадей, дворцов и подворотен. По белому листу – вот мой подарок людям. Начать сначала.

– А негодяям? А гонителям добра? – вмешался Грин.

– Всенепременно, как вы говорите, им. И первый лист готов – в объявленном герое! Нашего времени! Черед моей стрелы. В то самое болото.

– Ну, ну! Помните – не каждая лягушка может стать принцессой, – автора «Бегущей» посетил сарказм.

– Я знаю, – гость не смутился. – Есть и подтверждение:

– Да, кто не рискует, тот уже не пьет. По нынешнему-то. – Куприн погладил гладко выбритые щеки.

– Согласен. Кто головушку жалеет, каждый день от страха блеет. – Незнакомец опять виновато пожал плечами.

– Ну что ж, оправданная вольность, дружище! – «Костюм» устроило объяснение. Настроение хозяина белой шляпы принимало всё иначе, нежели друга. Тот все еще был подавлен. – Да-а-а! В точку! Покукарекаем? Вроде в тему? – он толкнул Грина в бок. – Годик-то, красного петуха! Давненько я не брал в ручонки шахматишек. Сыграем? – и уже серьезно молвил: – А и впрямь… сегодня что-то новенькое. Как тебе? Всё не Бунин – откроешь, вспомнишь и расквасишься.

– Боюсь и согласиться… – Грин улыбнулся впервые с начала разговора.

Незнакомец меж тем, играя маской смущения, раздумывал над словом «шахматы». Над игрой, где невозможно сделать два хода подряд. Как применить это к страницам.

– Положим, где-то он прав, – Куприн хмыкнул. Руки медленно покинули карманы. – Но только где-то, в чем-то. Как тебе, Саша: «Пора и силой чтобы отрезвить». Сдается, в этом что-то есть от «поединка». Хотя иным бы лучше посидеть в сортире, а не стоять под небом, тень бросая. Скажу как подпоручик прямо: досаден тот убыток от имен – на провокацию толкают постоянно. Меня – вчера. А вас, как понял, нынче. Моя рука здесь с вами. – Он потянул шляпу, отбросил назад волосы и перевел взгляд на море: стая горластых чаек кружила над пеной у бетонных кубов вдоль мола, высматривая добычу. – А вот об экономии деньжат… как помнится… – и снова повернулся к другу, – это по мне… предложение сгодится. Как? Примем?

– Что? Херес?

– Предложение.

Друг растерянно кивнул.

– Знаете, а я люблю «раскваситься», – вставил незнакомец.

– Откуда такое чувство?.. – растерянность отступала. – У вас? И там? – Грин кивнул гостю за спину.