Известно, чем закончилась философия и судьба неадекватного карася.

Повезло М. Е. Салтыкову-Щедрину, что он не живёт в современной России, иначе досталось бы ему пинков от современных агрессивных либералов и патологически лживых правозащитников.

Ещё один пример и аспект темы – Ф. М. Достоевский вспоминал разговор с одним из первых в нашей стране либерал-демократов – В. Белинским, который утверждал:

««Да знаете ли вы, – взвизгивал он раз вечером (он иногда как-то взвизгивал, если очень горячился), обращаясь ко мне, – знаете ли вы, что нельзя насчитывать грехи человеку и обременять его долгами и подставными ланитами, когда общество так подло устроено, что человеку невозможно не делать злодейств, когда он экономически приведен к злодейству, и что нелепо и жестоко требовать с человека того, чего уже по законам природы не может он выполнить, если б даже хотел…»

Кругом меня были именно те люди, которые, по вере Белинского, не могли не сделать своих преступлений». И этих опасных людей, больных «болезнью Белинского», Ф. М. Достоевский показал в своих знаменитых произведениях «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы».

Сегодня в России за слова Гераклита и мудрых эфоров сразу посадили бы в тюрьму по статье 282-й, загремел бы по этой статье и знаменитый Пифагор, Платон, Аристотель – воспитавший величайшего завоевателя стран и народов, а древнюю индусскую священную книгу «Бхагават-Гита» следует назвать экстремистской, ибо в ней Бог Кришна упорно подталкивает Арджуну начать войну против своих же родственников за их морально-нравственное падение, и укоряет его за сомнения и малодушие: «Если, однако, ты не исполнишь свой религиозный долг и не будешь сражаться, то совершишь грех пренебрежения долгом и таким образом потеряешь воинскую честь. Люди всегда будут говорить о твоём позоре, а для уважаемого человека бесчестье хуже смерти…»

Да и первую часть Библии – Ветхий Завет следовало бы запретить как экстремистскую книгу за пропаганду насилия и расизма. И знаменитый мыслитель и мистик Яков Бёме загремел бы по современной «русской статье» за оправдание насилия: «Никакая вещь не может открыться самой себе без злоключения, противодействия… Без злоключений жизнь не имела бы ни чувствительности, ни хотения, не имела бы ни разума, ни науки…» (и т. д.). А наш великий мыслитель 20-го века Елена Рерих, созерцая в горах Тибета, утверждала: «Печально, если кто-нибудь не подвергается нападениям… Испытание есть проверка. Попавший под удар врага по неосмотрительности – не несет чести». В этом высказывании слово «неосмотрительность» можно заменить словами – «неграмотность», «глупость», «наивность».

Досталось бы сегодня за нетолерантность и ксенофобию таким мировым знаменитостям, как Гете, Шопенгауэр, Ницше, Иван Ильин, а уж великий Фёдор Достоевский загремел бы «на всю катушку» за «Еврейский вопрос» и за свои рассуждения о войне: «Нет выше идеи, как пожертвовать собственною жизнию, отстаивая своих братьев и свое отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность.

– Да разве человечество любит войну?

– А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все, встречаясь, говорят друг другу, качая головами: «Вот несчастье, вот дожили!» Это лишь одно приличие. Напротив, у всякого праздник в душе. Знаете, ужасно трудно признаваться в иных идеях: скажут – зверь, ретроград, осудят; этого боятся. Хвалить войну никто не решится.

– Но вы говорите о великодушных идеях, об очеловечении. Разве не найдется великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им еще удобнее развиться.

– Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много-много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела. Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, – главное к богатству и капиталу.

Честь, человеколюбие, самопожертвование еще уважаются, еще ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир – все эти прекрасные великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают всё. Остается под конец лишь одно лицемерие – лицемерие чести, самопожертвования, долга, так что, пожалуй, их еще и будут продолжать уважать, несмотря на весь цинизм, но только лишь на красных словах для формы.

Настоящей чести не будет, а останутся формулы. Формулы чести – это смерть чести. Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скоромных, более близких к делу, то есть к прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость. Вы никак не можете всего этого отрицать, потому что нельзя отрицать главного факта: что социальный перевес во время долгого мира всегда под конец переходит к грубому богатству.

Богатство, грубость наслаждений порождают лень, а лень порождает рабов. Чтоб удержать рабов в рабском состоянии, надо отнять от них свободную волю и возможность просвещения. Ведь вы же не можете не нуждаться в рабе, кто бы вы ни были, даже если вы самый гуманнейший человек?

Замечу еще, что в период мира укореняется трусливость и бесчестность. Человек по природе своей страшно наклонен к трусливости и бесстыдству и отлично про себя это знает; вот почему, может быть, он так и жаждет войны, и так любит войну: он чувствует в ней лекарство. Война развивает братолюбие и соединяет народы.

– Как соединяет народы?

– Заставляя их взаимно уважать друг друга. Война освежает людей. Человеколюбие всего более развивается лишь на поле битвы. Это даже странный факт, что война менее обозляет, чем мир. В самом деле, какая-нибудь политическая обида в мирное время, какой-нибудь нахальный договор, политическое давление, высокомерный запрос – вроде как делала нам Европа в 63-м году – гораздо более обозляют, чем откровенный бой. Вспомните, ненавидели ли мы французов и англичан во время Крымской кампании? Напротив, как будто ближе сошлись с ними, как будто породнились даже. Мы интересовались их мнением о нашей храбрости, ласкали их пленных; наши солдаты и офицеры выходили на аванпосты во время перемирий и чуть не обнимались с врагами, даже пили водку вместе. Россия читала про это с наслаждением в газетах, что не мешало, однако же, великолепно драться. Развивался рыцарский дух.

А про материальные бедствия войны я и говорить не стану: кто не знает закона, по которому после войны всё как бы воскресает силами. Экономические силы страны возбуждаются в десять раз, как будто грозовая туча пролилась обильным дождем над иссохшею почвой. Пострадавшим от войны сейчас же и все помогают, тогда как во время мира целые области могут вымирать с голоду, прежде чем мы почешемся или дадим три целковых.

– Но разве народ не страдает в войну больше всех, не несет разорения и тягостей, неминуемых и несравненно больших, чем высшие слои общества?

– Может быть, но временно; а зато выигрывает гораздо больше, чем теряет. Именно для народа война оставляет самые лучшие и высшие последствия. Как хотите, будьте самым гуманным человеком, но вы все-таки считаете себя выше простолюдина. Кто меряет в наше время душу на душу, христианской меркой? Меряют карманом, властью, силой, – и простолюдин это отлично знает всей своей массой. Тут не то что зависть, – тут является какое-то невыносимое чувство нравственного неравенства, слишком язвительного для простонародия. Как ни освобождайте и какие ни пишите законы, неравенство людей не уничтожится в теперешнем обществе. Единственное лекарство – война.