«Милостивая Государыня,

28-го ноября я нашел коралловые четки у моря, на мысе Ферре. Меня заверили, что они принадлежат вам. В случае, если это указание верно, будьте добры, известите меня, и я пришлю вам четки».

Он хотел подписать, но я удержал его за руку:

— Если вы хотите, чтобы опыт был доказателен, не пишите ни вашего имени, ни адреса; никто, кроме нас двоих, не знает, что вы отправили письмо; если вы получите ответ, мы будем иметь интересное подтверждение.

— Вы думаете, значит, что я не грезил? — сказал Леир дрожащим голосом.

— Я ничего не знаю. Я стараюсь разобраться. Подождем событий.

Я позвонил лакею и велел сейчас же отнести письмо на почту. Леир смотрел на меня в каком-то оцепенении.

— Вы не решились бы послать этого письма, мой друг, если бы я предоставил вам заботу о его отправке. У вас явились бы новые сомнения, новые колебания, новые возражения, и стыд перед собой удержал бы вас.

— Может быть, это и правда! — ответил Леир, прощаясь со мной.

— Вы получите ответ послезавтра. Могу я просить вас уведомить меня о нем?

— Я так и хотел сделать, — ответил химик.

На третий день, в два часа, мне передали его карточку. Я прервал консультацию и принял его в особой комнате; лицо его сияло. Не говоря ни слова, он протянул мне конверт из толстой бумаги с почтовым штемпелем Бализака. На обратной стороне конверта, на его выступе, были напечатаны английским курсивом золотые инициалы — Л. Ф.

Я возвратил ему конверт, но он не взял, пока я не прочел вложенной в него записки.

Я вынул карточку того же цвета, с теми же инициалами, и прочел на ней следующие слова, написанные продолговатым почерком:

«Девица Люси Франшар благодарит г-на Антона Леира за сообщение. Коралловые четки были потеряны г-жой Франшар 28-го минувшего ноября на мысе Ферре. Она позволяет себе приветствовать г-на Леира, работы и бескорыстие которого ей известны; она надеется, что не всегда он будет посылать запечатанные конверты в Академию Наук».

Рука молодого человека дрожала, когда я возвращал ему драгоценное послание. Я заметил тогда, что он так взволнован, что не может произнести ни слова.

— Не давайте воли воображению, — сказал я, дружески хлопая его по плечу. — Требуйте от жизни только возможного, не слишком полагайтесь на будущее, не создавайте себе химер.

— Спасибо за советы, господин Эрто, — ответил он печально.

— Продолжались ли ваши видения в две последние ночи?

— Да. Мы говорили о моих проектах будущего; Тень все так же благосклонна и нежна; но мне кажется, что она избегает говорить о себе. Я узнал, что она получила мое письмо и ответила на него. Теперь я уверен, что не грезил, а был объектом необъяснимого для меня явления. Моя незнакомка, без сомнения, существует; я могу видеть ее иначе, чем во сне. Завтра еду в Бализак. Я знаю, что она должна быть у обедни в 9 часов. Я там буду. Я вас оставляю: знаю, что вы заняты.

— До свидания, — сказал я дружески и грустно. — Да хранит вас Бог!

На другой день было воскресенье. После завтрака я сидел в кабинете, так как это — моя любимая комната. Я сортировал документы, предназначенные для одного обширного труда, который имелся у меня в виду, как вдруг вошел Леир. Лицо его было бледно, расстроенный вид говорил о глубочайшем отчаянии; глаза были красны.

— Она выходит замуж! — сказал он просто.

Я ничего не ответил, а посадил его около себя и дружески взял за руку. Он долго просидел неподвижно, сжав руки на ручках кресла, с осунувшимся лицом, устремив взгляд на огонь.

Я предпочел бы увидеть менее безмолвное отчаяние; я боялся всего, так как знал насколько слезы, крики, слова облегчают все наши горести. Те же, кто хранит мрачное молчание, кто замирает в неподвижности, чаще всего решаются на самые отчаянные поступки. Я так хорошо угадал направление, какое приняли мысли Леира, что сказал ему мягко:

— У вас есть мать, мой друг.

Догадка оказалась верной. Он долго смотрел на меня и ответил:

— Ваша правда. У нее никого нет, кроме меня.

Я ничего не прибавил и закурил папиросу, глядя на несчастного молодого человека, страдающего от сердечной раны. Мы просидели вместе более получаса, не говоря ни слова; потом в дверь постучали. Лакей подал мне телеграмму.

Я раскрыл ее: она была от одного из моих коллег.

«Жду вас с пятичасовым поездом в Лактон. Переночуете в замке Бализак, куда вас просят пожаловать, бросив все ваши дела».

Это было странное стечение обстоятельств. Что я узнаю там?

— Меня спешно вызывают, — сказал я Леиру. — Оставайтесь здесь, сколько хотите. Посмотрите на меня теперь.

И в то время, как молодой человек пристально смотрел мне в лицо своими большими, черными глазами, я сказал ему с намерением, которое он понял:

— В тот момент, когда положение кажется наиболее отчаянным, оно разрешается к лучшему. Доверяйте мне. Я вынужден вас покинуть; нс предпринимайте ничего, прежде чем опять свидитесь со мною.

И я уехал.

Доктор Дюссирон ждал меня в Лангоне: автомобиль-лимузин, на дверях которого переплетались Ф. под баронской короной, увез меня в замок Бализак.

Доктор Дюссирон — бодрый, умный, скептичный старик, превосходный врач и пользуется во всем Базадском округе заслуженной известностью. Его лицо всем знакомо; в своей легкой повозочке, везомой быстрой лошадью, он попадается на всех дорогах той местности, и всякий с удовольствием приветствует этого веселого старца с живыми глазами и седыми усами. В семьдесят два года старый доктор сохранил всю энергию и весь энтузиазм своей молодости. В защиту своих политических мнений он влагает невообразимый жар; он ищет прений, вызывает на спор, и запас возражений у него неисчерпаем. Его убеждения, — если можно употребить это выражение для обозначения мнений доктора Дюссирона, — ограничиваются политическими верованиями. Он — ярый реакционер; однако, даже противники ценят и любят его за добрейшее сердце, неутомимую услужливость и действительную самоотверженность. Не может быть более яростного, но в то же время более симпатичного противника; нет более верного друга. Его ненависть к республике не относится к республиканцам или же распространяется на них лишь формально и чисто теоретически: в самом деле, многие из его лучших друзей находятся в числе этой «ужасной черни».

Помимо политических убеждений, д-р Дюссирон придерживается скептицизма. Он любит священников так же, как ненавидит республиканцев; религия ему кажется необходимой уздой и утешением, но только для других. Даже его профессия не внушает ему никакого доверия: он любит уверять, будто его больные выздоравливают без его вмешательства, что, пожалуй, и неверно, так как деятельный, любопытный и даже проницательный ум старого доктора всегда следит за своевременными способами лечения и за новейшими средствами; благодаря своей громадной опытности, он быстро постигает, что из них следует пускать в дело и чего надо избегать.

В разговоре он чрезвычайно забавен. Речь его отличается красочной живостью; в смелых и умышленно-вульгарных, но живописных выражениях он одним резким штрихом рисует людей и предметы.

— Здравствуйте, дорогой друг, — сказал он, пожимая мне руку. — Я телеграфировал вам, чтобы сообщить о необыкновенном казусе, который вполне по вашей части.

— Расскажите мне о нем поскорее, дорогой коллега: он, действительно, должен быть необыкновенным, раз это говорите вы, так как вас не легко удивить.

— Однако, я сбит с толку, — ответил он, садясь со мной в автомобиль. — Вот в чем дело. Я везу вас в замок Бализак, к барону Франшару, прокурору в отставке. Франшар — превосходный человек: портрет его хорошо бы повесить между Людовиком-Филиппом и Гизо. Он принадлежит к старинной судейской семье; его отец имел значение при июльском правительстве. Мой пациент имеет хорошие средства и проводит три четверти года в своем замке Бализак с женой и дочерью. Он — в стороне от всякого прогресса и даже несколько «бурбон». Да, впрочем, вы сами увидите. Жена его безлична: прекрасная мать семейства, но умственно очень ограниченная; у нее больше доброты, чем ума. Дочь прелестна, и как раз она заболела. Я очень люблю эту девочку, которую я принимал при рождении, и боюсь, что старый дурак Франшар делает глупости по отношению к ней. M-lle Франшар должна скоро выйти замуж. Она — невеста одного из соседей, Делиля, молодого человека хорошего образа мыслей и с хорошим состоянием; воспитывали его отцы-иезуиты. Он — человек приличный и ведет себя сообразно своему званию: охотится, ходит к обедне, причащается время от времени и каждый день читает «Gaulois». Для старого Франшара Делиль, очевидно, — идеальный зять. Этот брак устраивает отец Фюрстер, старый иезуит, хитрый, как обезьяна. Делиля рассчитывают провести в областной Совет. Он, конечно, будет выбран, если женится на Люси. Затем его выставят кандидатом в депутаты. Но это — плохой выбор, так как от Делиля пахнет попом за десять шагов. Тогда уж все равно, что выбрать отца Фюрстера!.. Но это вас не интересует!.. Итак, Люси через неделю должна выйти замуж за Делиля!