Анна с тоской вспомнила, глядя на всю эту суматоху, свое детство, когда они с сестрами обшивали кукол, подаренных княжнам купцами из далекой Византии. Тогда это было девочке очень интересно и любопытно, сидя со старшими сестрами и старательно прикусив язычок, орудовать иголкой. По большей части она тогда себе колола пальцы до крови, а сшитая ею кукольная одежка выходила куцеватой, но ее счастью предела не было. Сидя в светелке со старшими княжнами и теремными девушками, распевая с ними народные славянские песни, слушая рассказы, истории и тайные девичьи мечты, девочка была абсолютно счастлива. Теперь все это развеялось как дымка и осталось жить только в воспоминаниях, ибо девичий терем опустел уже давно, еще до отъезда Анны: руки непокорной и колючей Агаты добился Эдуард, увез с собой в Норвегию Гаральд и прекрасную Елизавету, властная и суровая Анастасия стала женой Андраша. Последней покинула светлицы княжьего терема в Вышгороде Анна. И теперь, с утра до ночи подставляя свое тело под чужие руки, она с горечью понимала, что детство кончилось. И теперь ей суждено надеть корону. Стать правительницей народу, которого она практически не знала, супругой мужу, который не слишком был настроен ей доверять, и матерью будущему королю, который никогда не увидит ее Родины. Это были те три цели, к которым ее готовили с детства, и начать надо именно со второй.
Но уже это оказалось крайне тяжелой задачей: время шло, коронация и венчание близились, а Анну окружали только швеи, башмачники и служанки. Даже епископ Готье к ней не допускался, хотя как никогда ей был необходим его мудрый совет. Самой княжне так же не позволялось даже покидать покои, ссылаясь на то, что в ее комнатах у нее есть все необходимое. С самого утра баронесса будила княжну, после утренней молитвы и завтрака, ее покои наполняли мастерицы и работа кипела. Уже когда всходила Луна измученную Анну и Милонегу отпускали почивать, девушки без сил падали в постели и мгновенно засыпали, чтобы снова подняться ни свет ни заря.
Когда до торжественного события оставалось не больше трех дней, Анну обрядили наконец с головы до ног в свадебное платье, заплели косы, закрепили корону, а на ноги одели расшитые жемчугом туфельки. Княжна стояла перед большим зеркалом во весь рост и рассматривала себя: шелковое платье нежно голубого цвета выгодно облегало изящную фигуру в лифе, подчеркивая приятную округлость небольшой груди, грациозный изгиб талии и бедер обхватывала золотая ажурная цепочка, концы которой спускались спереди, длинная юбка колоколом свободными мягкими складками спадала на пол. Главным украшением платья, конечно, был тонкий дорогой шелк, из которого его сшили, но края широких рукавов, оплечье и кромка подола были оторочены золотой каймой и расшиты жемчужинами. В уши княжны были вставлены золотые серьги с украшениями из белого сердолика, которые ей на прощание подарила мать. Золотисто-медовые косы Анны заплели на славянский манер и закрепили княжеской тиарой с височными кольцами из золота, открывая изящную длинную шею. Планировалось, что венчаться с королем она будет в киевской тиаре и с косами на родной манер, но во время коронации снимет атрибут принадлежности к княжеской семье и архиепископ Реймса водрузит на ее чело французскую корону. Девушка, одетая с ног до головы в небесные цвета, казалась себе сейчас ангелом, о котором так часто рассказывали монахи, но не могла сказать, что в этом наряде чувствовала себя уютно. Слишком уж фасон платья был непривычен и не походил на русские сарафаны и византийские одеяния, которые она носила раньше. Ей казалось, что грудь и бедра слишком нескромно смотрятся в облегающем одеянии, шея чересчур вольно оголена, да и в талии было непривычно узко и неудобно. Анну смущал такой, возможно чересчур откровенный наряд, неподобающей великой княжне Киева. Но все сомнения рассеяла неожиданно баронесса де Сен-Меран. Она день за днем до этого все время скептично рассматривала девушку и ежедневно третирующая бедных мастериц, критикуя их работу, внезапно умилено улыбнулась и произнесла:
– Франция еще не видела столь красивой королевы, как вы, княжна.
– Баронесса? – вскинула брови Анна, а та смущено и грустно улыбнулась и отвернулась, проверяя работу очередной швеи, пришивающей последние жемчужинки на парадное платье будущей королевы.– Вы знали других королев?
– Я была девочкой, когда в Реймсе короновали Генриха, а мой опекун взял меня с собой. В церкви я видела королеву Констанс. – не поднимая глаз, почему-то грустно ответила она, осматривая работу девушки. – Это надо переделать, никуда не годится!
– А королеву Матильду? – спросила Анна и увидела, как все девушки испуганно уставились на нее, словно та стала призраком. Видимо при дворе не принято вспоминать покойную принцессу Фризии, первую жену Генриха. Баронесса перекрестилась и ответила:
– Видела. Но только так же мельком, мой покойный муж сопровождал своего сюзерена на ее свадьбу и взял меня с собой.
– Вы вдова? – удивилась Анна. Она внезапно осознала, что совсем не знает эту суровую и холодную женщину. И то, что она вдова оказалось полнейшей неожиданностью для княжны. Княжна мысленно сделала себе зарубку на память, узнать о своем окружении как можно больше. Тем более что у Анны возникло стойкое ощущение, что баронесса многое скрывает и недоговаривает.
– Мой муж скончался два года назад. – холодно отрезала баронесса.
– Я соболезную вашему горю, баронесса. – Анна постаралась вложить в слова как можно больше участия и тепла, но та невозмутимо ответила.
– Благодарю, княжна. Но меня выдал за своего вассала мой опекун, когда мне было 18 лет, а моему мужу в тот момент было 48 лет. И взял он меня исключительно, чтобы угодить своему сюзерену, ну и разумеется из-за приданного. Я уважала его и почитала, как супруга, венчанного перед Богом. Но, когда он умер, оставив меня без гроша, сами понимаете, особой скорби я не испытала.
– А как же вы оказались при дворе? – удивилась Милонега. – Если ваш муж оставил вас без средств к существованию?
Баронесса побледнела, словно испугалась чего-то, и порывисто схватила вышивку одной из девушек, старательно демонстрируя, что занята делом и отвечать не хочет. Анна с подругой переглянулись, но их отвлек шум из открытого настежь окон покоев княжны. Милонега, повинуясь мгновенному порыву, соскочила с табуретки, на которую ее водрузила Гизела, чтобы подогнать подол платья, и пронеслась к этому узкому проему, больше походившему на расширенную бойницу, и высунулась наружу, с любопытством рассматривая происходящее. Анна усмехнулась – подруга скучала и мучилась не меньше, чем она сама, судя по ее порывистым движениям, не замечая возмущенный возглас Гизелы
– Всадники, княжна. – возвестила она. – Их десять человек, вооружены…
– Кто это? – Анна подошла к подруге, но высовываться как она не стала, а осталась в тени. Во двор через арку действительно въехали десять конников, об их прибытии возвещали трубы герольдов. Двор наполнили звуки цоканье коней, крики и грубый смех мужчин, лязганье и бряцание кольчуг. Они весело переговаривались и громко смеялись. Во главе них ехал высокий светловолосый мужчина. Даже с высоты своего окна Анна видела непомерно горделивую осанку всадника, он высокомерно поглядывал на слуг и расчищал себе путь хлыстом. Рядом с ним ехал герольд со штандартом, на котором красовался герб: серебряная полоса на голубом поле. Слуги сбились с ног, стараясь угодить визитерам, но все равно получали удары охотничьими кнутами и пинки рыцарей.
– Это граф де Блуа, – неожиданно над ухом княжны произнесла баронесса, тихо подошедшая к окну. – Тибо III, граф Шатодена, Шартра, и Сансерра.
– Вот он какой! А я себе его представляла, судя по упоминаниям о нем, как минимум с хвостом и рогами! – усмехнулась Анна, но посмотрела на баронессу и ее улыбка сразу пропала.
– Будьте с ним осторожна, княжна. Это очень опасный человек. Он могущественен и богат, а главное… – она понизила голос почти до шепота, оглядевшись по сторонам, удостоверяясь, что никто не подслушивает их. – Он – один из последних аристократов Франции, кто заинтересован в вашей свадьбе и в возможном вашем потомстве.
