– И граф Валуа? – внезапно вскинула она на него свои чистые серо-голубые глаза. Король еще более растерялся от такой перемены настроения и вздохнул.

– Граф Валуа тут не при чем. Той опасности, о которой я говорю сейчас, он не представляет.

– Он ваш друг, только поэтому я согласилась на эту поездку. Вы же заверяли меня в том, что доверяете ему и графу Бодуэну, как самому себе. – она доверчиво взяла его за руку, он с полминуты смотрел на ее изящную ладонь, словно не понимал что она делает.

– Я не доверяю никому, Анна. – мрачно отрезал он. – Я заявляю это по отношению к ним, потому что это самые могущественные мои вассалы, которые в важный момент перешли на мою сторону и до сих пор демонстрируют лояльность ко мне. Бодуэн, как я уже говорил вам, мой родственник: его поддержку для меня купил еще мой отец, выдав мою младшую сестру Адель за него замуж. А граф Рауль… никогда не думал, что такое дружба, – горько усмехнулся он, – но наверное да – в некоторой степени он мой друг, хотя в свое время он и изрядно попортил мне крови. Но полностью нет, Анна. Я не доверяю никому. Жизнь меня рано научила, что верить можно только себе.

– А мне? Мне вы тоже не доверяете? – внезапно спросила Анна. Она смотрела на этого человека, , годящегося ей в отцы, прожившего бурную и горькую жизнь. Глубокие морщины избороздили его лицо, в волосах и острой бороде блестят седые волосы. Грубая ладонь, покрытая черными полосами от шрамов и ссадин, привыкла сжимать рукоять меча, и гладить только собственного жеребца. Этот человек, пропахший вином, сталью и конским потом, не знал что такое простая человеческая ласка и любовь. Ей стало его снова невыносимо жаль, и она со всей возможной нежностью погладила огрубевшую кожу на руке короля, доверчиво глядя ему в лицо. Он смотрел на нее со смесью самых разных мыслей и чувств. Потом, проигнорировав ее вопрос сказал:

– Княжна, я прошу вас больше не покидать замок до коронации, и ни с кем не общаться и не встречаться, кроме уже очерченного для вас круга лиц. Это для вашей же безопасности. Все свое время посвятите подготовке к нашей свадьбе, которая назначена на Великий праздник Пятидесятницы, а также таинству коронации и миропомазанию.

Он направился к выходу, громко топая по каменным плитам. Анна от чего-то испытала неожиданно гнев и раздражение от этой походки

– Словно кабан по лесу идет! – пронеслось у нее в голове злобно, – Да и воняет так же…

Но в слух сказала совсем иное, перехватив короля у самых дверей:

– Буду ли я иметь счастье видеть вас, Ваше величество до свадьбы? Или вы и своего общества меня лишаете?

– Это неумелая лесть, Анна. – не поворачивая головы отрезал он. – Она вам не к лицу. Сомневаюсь, что мое общество вам так уж важно и интересно. Общество графа Рауля вам понравилось бы куда больше.

– Но я поклянусь в любви и верности перед Богом именно вам, а не графу! – так же резко ответила Анна. – И мне хочется узнать вас как можно лучше.

Король остановился у порога на несколько секунд, но все так же, не поворачиваясь к ней, покинул покои княжны. Анна в смятении чувств опустилась в кресло и швырнула перчатки на стол.

– Милонега! – позвала она, верная служанка появилась, словно из стены. Оказалось, что при ее разговоре с королем присутствовала и она, и Сен-Меран, которая отчего-то была бледнее, чем обычно. – Только вторые сутки в замке короля, а все уже так сложно…– протянула она по-славянски. Милонега присела рядом с ее креслом и взяла ее за руку. Княжна посмотрела на нее, столкнулась с ободряющим взглядом подруги и улыбнулась. – Ты права, надо готовиться к свадьбе.

      На следующий день после памятной прогулки по Реймсу, баронесса де Сен-Меран явилась в покои княжны, всем своим видом напоминая генерала на поле сражения, а за ней спешил выводок мастериц, несущих стопки тканей, пряжи и ниток. Удивленным русинкам баронесса объяснила, что до коронации им необходимо выполнить старинный обычай франков. Согласно ему иностранная принцесса должна оставить все, что ее связывало с родиной, ибо теперь она принадлежит Франции. В связи с этим все наряды княжны были тщательно разобраны по стопкам в зависимости от допустимости кроя и фасона для королевы Франции. Не подходящие по мнению баронессы платья и сарафаны недрогнувшей рукой были распороты и отданы швеям на переделку, которые уже принесли заготовки будущих платьев для молодой королевы. Следующие две недели для Анны слились в один день. Ее окружали белошвейки, обувных дел мастера и ювелиры. Все они суетились и с утра до ночи, примеряя на ней, подшивали, надставляли и подгоняли новую одежду и обувь королевы. Легкий дорогой шелк и золотая порча под их ловкими руками превращались в изящные облегающие платья, непривычного для русинок покроя. Тонкая кожа становилась элегантными туфельками, расшитыми бисером и жемчужинками. Специально для Анны ювелиры Реймса целый год изготавливали миниатюрную копию короны Генриха, а теперь инкрустировали в нее драгоценные камни и заканчивали делать хитрые зажимы, чтобы ее можно было закрепить в густых косах русской принцессы, без риска потерять во время предстоящей церемонии.

Все три ее придворные дамы во главе с баронессой так же были заняты, стараясь по настоянию Анны, точно так же перешить по французской моде и наряды Милонеги. Сама же княжна не знала покоя с этого дня: вокруг нее с утра до ночи крутились десятки людей, все время что-то переделывая и подгоняя под ее фигуру. Она не могла остаться наедине с собой ни на минуту, ее внимания постоянно кто-то искал: то швея подрубала подол очередного платья, то подгоняли по удобству каблучок изящных свадебных туфелек, а то ювелир спрашивал ее пожелания насчет камней, которые надо вставить в украшения. Анне же отчаянно хотелось побыть одной и подумать…Боже, как много ей надо было обдумать! Сколько вопросов скопилось за эти дни ее пребывания во Франции. Плохо разбираясь в путаной политике королевства, девушка ощущала себя словно выброшенная из лодки посреди широкого Днепра: потерянная и испуганная, плохо представляющая себе куда плыть. Дамокловым мечом висел над ней особенно острый вопрос ее сложных взаимоотношений с королем. Еще по дороге во Францию епископ Готье Савейер рассказал ей грустную историю детства Генриха, из которого Анна сделала неутешительный вывод о явном предубеждении стареющего короля к женщинам. Несмотря на это княжне во что бы то ни стало, надо было изменить такое отношение к себе, и Анна старательно применяла с самого начала для достижения этой цели все способы. Но наметившаяся оттепель в его поведении снова сменилась холодом из-за ее опрометчивого поступка. Анна корила себя долгими ночами, когда мастерицы отпускали ее, наконец, спать, за свое неуемное любопытство и детскую глупость. Как можно было ей, дочери Великого князя Киева, которую с детства готовили к роли супруги правителя государства, которую для этого учили византийские монахи наукам, искусствам языкам и прочим премудростям жизни; как можно было ей, словно простой девчонке, так глупо попасться? Само собой, разумеется же, что приезд русской княжны, которая состоит в родстве со всеми монархами Европы, для вступления в брак с последним Капетингом на троне не мог остаться без внимания. Чего удивляться тому, что граф де Валуа выманил ее за городские стены, где с ней могло произойти все, что угодно.

Однако странное поведение и самого графа не добавляло спокойствия мыслей, а скорее вызывало еще больше вопросов. Если он не имел дурных намерений, как убеждал ее, то зачем, так настойчиво звал ее на конную прогулку по окрестностям в то время, когда его родной отец плетет непонятные интриги за спиной короля. Если же это был коварный план, то почему король настолько доверял ему, что отпустил свою невесту с ним? Да и его слова, глаза, наполненные смесью чувств, и дерзкое поведение, едва не приведшее к драке со Столпосвятом, не давали Анне покоя.

В бедной голове Анны роилось такое количество мыслей, от чего ей казалось, что она похожа на пчелиный улей, а в груди боролись странные смешанные чувства. Но для того, чтобы разобраться в этой путанице, у княжны просто не было времени и возможности. Ни одного шанса сбежать от всех этих сорок, которые плотной стеной обступили ее, и как куклу постоянно что-то примеряли на ней. Отчаянно хотелось запереться с Милонегой и поговорить, наконец, по душам, прогнав всю эту стаю. Посоветоваться с ней, обсудить все проблемы, но подругу так же поставив на табуретку, наряжали на французский манер, не давая ни секунды покоя.