Спустя месяц после переезда в новое здание Холмс продал аптеку и заверил нового владельца, что серьезная конкуренция ему не грозит.

К досаде покупателя, Холмс почти сразу же открыл аптечный отдел в своем новом магазине, расположенном практически напротив его прежней аптеки.

Холмс расположил на первом этаже еще несколько заведений, включая парикмахерскую и ресторан. Городские справочные книги указывали, что по этому адресу также находились приемная врача по имени Генри Д. Манн (возможно, это тоже было вымышленным именем Холмса) и центральный офис компании «Уорнер. Производство гнутых изделий из стекла», которую Холмс открыл для видимости – чтобы вскоре начать новый бизнес, а именно изготовление больших листов стекла и придание им требуемой формы, поскольку эти изделия пользовались все возрастающим спросом.

Холмс обставил свои магазины мебелью и различными вспомогательными устройствами, причем все это он приобрел в кредит. Не имея ни малейшего желания выплачивать по кредиту, он был уверен, что сможет избежать судебного преследования благодаря хитрости и шарму. Когда пришли кредиторы и потребовали встречи с хозяином здания, Холмс с угодливой готовностью направил их к вымышленному Х. С. Кэмпбеллу.

«Он был самым обаятельным человеком из всех, кого я когда-либо знал», – вспоминал К. И. Дэвис, которого Холмс нанял на должность заведующего отделом драгоценностей. По словам Дэвиса, «взбешенные кредиторы подбегали к нему, осыпая его всеми обидными именами, какие можно было придумать, а он, улыбаясь, говорил с ними, угощая их сигарами и выпивкой, а потом провожал их на выход, как самых лучших друзей. Я никогда не видел его злым. Вы не могли бы поссориться с ним, даже если бы очень сильно постарались».

Дэвис упомянул и о здании: «Если бы все судебные приказы о праве удержания собственности [81], наложенные на это здание, наклеить на эти три стены, квартал выглядел бы как громадная реклама цирка. Но я никогда не слышал о том, чтобы хоть что-то из его собственности было отчуждено. Холмс говорил мне, что у него был юрист, которому он платил за то, чтобы тот ограждал его от неприятностей, но мне всегда казалось, что все делалось благодаря любезности, оригинальности и мошенничеству того парня, который вытаскивал его из подобных затруднений. Однажды он купил для своего ресторана кое-что из мебели, и, когда вечером все было расставлено по местам, пришел продавец этой мебели, чтобы получить по счету либо забрать свой товар. Холмс выставил выпивку, уговорил его остаться на ужин, угостил его сигарой и, рассмешив веселой шуткой, выпроводил его, обещав на следующей неделе зайти к нему и расплатиться. Через тридцать минут после того, как продавец мебели уехал, у дверей ресторана появился фургон, в который погрузили всю купленную мебель, в результате чего продавец так никогда и не получил за нее ни цента. Ну а Холмс не попал в тюрьму. Он был единственным человеком в Соединенных Штатах, который делал то, что хотел».

У Холмса были деньги на то, чтобы платить по долгам. Дэвис считает, что он заработал на аптеке и других своих коммерческих делах не менее 200 тысяч долларов, причем изрядная часть этой суммы попала к нему в карман мошенническим путем. Холмс, к примеру, пытался продать инвесторам машину, которая якобы превращает воду в природный газ, для чего тайно подключил демонстрационный образец своего изобретения к городской газовой магистрали.

Он всегда выглядел очаровательным и сердечным, но случались моменты, когда даже обаяние не могло успокоить его деловых партнеров. Торговец лекарствами по имени Эриксон вспоминал, как Холмс покупал у него на складе хлороформ – сильнодействующее, но непредсказуемое по своим побочным эффектам анестезирующее средство, которое стало применяться со времен Гражданской войны. «Иногда я продавал ему это лекарство по девять или десять раз в неделю – и каждый раз в огромных количествах. Я несколько раз спрашивал, как он его использует, но так и не получил вразумительного ответа. В конце концов я отказался продавать ему это лекарство до тех пор, пока он не расскажет мне все. Для большей убедительности я притворился, что меня тревожит, использует ли он его так, как положено».

Холмс ответил Эриксону, что использует хлороформ для научных экспериментов. Позже, когда Холмс снова пришел за хлороформом, Эриксон поинтересовался, как продвигаются его эксперименты.

Холмс посмотрел на него отсутствующим взглядом и сказал, что не проводил никаких экспериментов.

«Я так и не мог выяснить, чем он занимался», – сказал Эриксон.

Женщина по фамилии Страуверс по случаю взялась выстирать вещи Холмса. Однажды он предложил заплатить ей 6 тысяч долларов, если она застрахует свою жизнь на 10 тысяч долларов и укажет его получателем страховой премии. Когда она спросила его, чего ради он так поступает, он объяснил, что после ее смерти его прибыль составит 4 тысячи долларов, а пока она не умрет, сможет потратить данные им 6 тысяч долларов по своему усмотрению.

Для миссис Страуверс это было несказанным счастьем, и ей надо было лишь подписать несколько документов. Холмс заверил ее, что все совершенно законно.

Она была здоровой и надеялась прожить долгую жизнь. Она уже почти готова была принять предложение Холмса, когда тот вкрадчивым голосом сказал ей: «Не надо меня бояться».

Его слова повергли миссис Страуверс в ужас.

В ноябре 1890 года Холмс, как и все жители Чикаго, узнал, что совет директоров Всемирной Колумбовой выставки принял в конце концов решение, где будет строиться выставка. К своей великой радости, он прочел, что основной площадкой должен стать Джексон-парк, расположенный чуть восточнее его здания, в тупике Тридцать шестой улицы, упирающейся в берег озера; выставки также разместятся в центральной части Чикаго, в Вашингтон-парке и вдоль всего бульвара Мидуэй.

Холмс хорошо знал эти парки благодаря частым прогулкам на велосипеде. Подобно большинству американцев он стал буквально фанатом велосипеда. В Америке наступила эпоха «безопасного» велосипеда с одинаковыми по диаметру колесами и приводом, осуществляемым цепной передачей. Однако, в отличие от большинства американцев, Холмс нашел способ нажиться и на этом. Он покупал велосипеды в кредит, а затем перепродавал их, не выплачивая даже первоначального взноса. Сам он ездил на «Поупе» [82].

Решение Выставочной компании буквально захлестнуло волной жадности всю южную часть Чикаго. Рекламное объявление в «Трибюн» предлагало купить шестикомнатный дом на перекрестке Сорок первой улицы и бульвара Эллис – примерно в миле от Джексон-парка – и уверяло, что новый хозяин за время выставки сможет без труда получить от сдачи внаем четырех из шести комнат почти по тысяче долларов в месяц (около 30 тысяч по нынешнему курсу). Здание Холмса и земля и так могли бы стать удачным началом, учитывая непрерывный рост Энглвуда, но теперь его собственность, казалось, превратилась в золотоносный пласт.

У него возникла идея, как разработать этот пласт, а заодно и удовлетворить другие свои нужды. Он дал новое объявление, что ищет строительных рабочих, и снова призвал на помощь своих верных помощников Чеппела, Квинланда и Питзела.

Вечером в понедельник 15 декабря 1890 года, день, памятный в Чикаго из-за непомерно высокой температуры, а всем остальным тем, что в этот день выстрел насмерть поразил Сидящего Быка [83], Дэниел Бернэм сел в поезд, идущий в Нью-Йорк, где, как ему было известно, должна была состояться наиболее важная встреча затянувшейся выставочной одиссеи.

Он вошел в ярко-зеленый вагон, изготовленный в компании «Джордж Пульманс Пэлэс», в котором стояла тишина, обеспечиваемая тяжелым плотным гобеленом, покрывающим стены. Зазвонил колокол (и продолжал ритмично звонить), пока поезд поднимался по уклону, ведущему к центру города со скоростью двадцать миль в час, несмотря на то, что вагоны канатной дороги, повозки, экипажи, да и пешеходы находились на расстоянии вытянутой руки. Каждый проходящий по улице останавливался, чтобы посмотреть, как поезд проходит установленные на переездах шлагбаумы, оставляя позади клочья белого пара и черного дыма, которые, переплетаясь и смешиваясь, напоминали хвост енота. Поезд, стуча колесами, прошел мимо скотопрогонных дворов, вонь от которых в этот необычно жаркий день чувствовалась вдвое сильнее обычного, и мимо громадных куч каменного угля, верхушки которых были покрыты тающим снегом, перемешанным с сажей. Бернэм высоко ценил красоту, но мили бесконечно мелькали одна за другой, а за окном он видел лишь уголь, ржавое железо и дым в разных сочетаниях – и ничего больше до тех пор, пока поезд не въехал в прерию, где все казалось совсем другим, а главное, спокойным. За окном стемнело, и в сумерках виднелись только пятна старого снега.