Но и сам Депью не мог предвидеть истинных размеров тех сил, которые воздействовали на Бернэма и Рута. В этот момент и он сам, и они видели задачу лишь в двух ее основных измерениях: во времени и в деньгах – и этого им казалось достаточно.

Только Эдгар По мог бы мечтать об остальном.

Однажды утром в августе 1886 года, когда жара на улицах росла так же быстро, как температура у больного ребенка, какой-то мужчина, называвший себя Г. Г. Холмсом, вошел в здание одного из чикагских железнодорожных вокзалов. Воздух был затхлым и неподвижным, наполненным смрадом гниющих персиков, вонью лошадиного навоза; иногда неожиданные дуновения ветра доносили запах горящего иллинойского антрацита. Полдюжины локомотивов стояли под навесом, накрывающим перрон, испуская пар в уже пожелтевшее небо.

Холмс купил билет до поселка Энглвуд в городе Лейк, муниципальном образовании с населением 200 тысяч жителей, примыкавшем с юга к городской черте Чикаго. Поселок, в который ехал Холмс, окружали скотобойни «Юнион» и два больших парка: Вашингтонский парк с газонами, садами, популярной у посетителей дорожкой для бега, и Джексон-парк, пустынный, невозделанный кусок земли на берегу озера.

Несмотря на жару, Холмс выглядел свежим и бодрым. Проходя по вокзалу, он смотрел на молодых женщин, мелькающих перед ним, подобно лепесткам цветов, гонимых ветром.

Он был хорошо одет и шел твердой, уверенной походкой, производя на окружающих впечатление состоятельного человека с положением в обществе. Ему было двадцать семь лет. Ростом он был пять футов и восемь дюймов, весил всего 155 фунтов. У него были черные волосы и необыкновенные голубые глаза, чем-то похожие на глаза гипнотизера. «Его глаза очень большие и широко открытые, – вспоминал позже один из врачей по имени Джон Л. Кейпен. – Были голубого цвета. У великих убийц, так же как и у великих людей, проявивших себя на другом поприще, глаза голубые». Кейпен также обратил внимание на тонкие губы, закрытые густыми черными усами. Однако наиболее примечательными показались ему уши Холмса. «Его исключительно маленькое ухо четко очерчено на верхнем конце и оформлено по профилю, которым древние скульпторы наделяли созданий, склонных к жестокости и пороку – достаточно вспомнить их скульптурные изображения сатиров. В общем и в целом, – отмечал Кейпен, – он был отлит по очень изящной модели».

Женщины, пока еще не осознавшие полностью его безграничную власть над ними, воспринимали его поведение как своего рода учтивость. Он переходил за рамки существующих правил поведения в случайно складывающихся ситуациях: вставал слишком близко, смотрел слишком долго, прикасался слишком часто. А женщины… женщины боготворили его за это.

Сойдя с поезда в центре поселка Энглвуд, Холмс первым делом осмотрелся. Он стоял на железнодорожном переезде 63-го пути через Уоллес-стрит. На угловом телеграфном столбе в коробке был закреплен пожарный сигнал под номером 2475. Невдалеке виднелись каркасы нескольких трехэтажных домов, на которых трудились строители. Он слышал стук молотков. Недавно высаженные деревья стояли ровным строем, как часовые, но в такой жаре, когда все вокруг утопало в туманной дымке, они были похожи на шеренгу солдат на долгом переходе по пустыне без воды. Воздух был недвижным, влажным, пропитанным свежим запахом горелой солодки, который, казалось, источало только что укатанное дорожное покрытие. Однако на углу он увидел магазин с вывеской «Е. С. Холтон. Аптека».

Он пошел вперед и вышел на Вентворт-стрит, идущую с севера на юг и определенно являющуюся основной торговой улицей Энглвуда. По ее мостовой потоком шли лошади, катились телеги и фаэтоны. Не доходя до переезда 63-го пути через Вентворт-стрит, он поравнялся со зданием пожарного депо, в котором размещалась пожарная команда № 51. Следующая дверь вела в полицейский участок. Несколько лет спустя один из местных жителей, не имевший никакого понятия о происходивших здесь ужасных событиях, писал: «В те времена, когда в районе скотобоен требовалось присутствие значительных полицейских сил, в Энглвуде этот вопрос практически не рассматривался ввиду крайне незначительной необходимости присутствия там полиции, разве что для наблюдения за правильным оформлением ландшафтов и за тем, чтобы коровам не причиняли беспокойства во время выпаса».

Холмс вернулся на Уоллес-стрит, где видел вывеску аптеки. Железнодорожные пути пересекали переезд. Сидевший у переезда дежурный, подставивший свое тело под косые лучи солнца и наблюдавший за поездами, должен был через каждые несколько минут вскакивать и опускать шлагбаум, чтобы пропустить пышущий паром локомотив. Аптека помещалась в доме на северо-западном углу переезда 63-го пути через Уоллес-стрит, за которой простирался пустынный незастроенный участок земли.

Холмс вошел в аптеку, где его встретила пожилая дама, миссис Холтон. Он сразу почувствовал, что у этой женщины сейчас трудные времена, почувствовал это так, как иной мужчина способен уловить едва ощутимый запах духов, исходящий от женщины. Он представился, отрекомендовавшись врачом и фармацевтом, обладающим лицензией, и спросил у женщины, не требуется ли ей помощник для работы в аптеке. Он говорил мягким, располагающим голосом, часто улыбался и не спускал с нее искреннего, открытого взгляда голубых глаз.

Говорить он умел, и вскоре она поведала ему о большом горе. На верхнем этаже дома от рака умирал ее муж. Она призналась Холмсу, что управлять магазином и одновременно ухаживать за мужем стало для нее слишком тяжело.

Глаза Холмса увлажнились, пока он слушал. Расчувствовавшись, он взял ее за руку и сказал, что сможет облегчить ее бремя. Помимо этого, он сможет превратить аптеку в преуспевающее коммерческое предприятие, с которым будет не под силу тягаться конкурентам, обосновавшимся в их квартале.

Взгляд его голубых глаз был необыкновенно чистым и убедительным. Женщина сказала ему, что ей необходимо обсудить это с мужем.

Она пошла наверх. День был жарким. Мухи, отдыхая, неподвижно сидели на окне. Снаружи еще один поезд прогромыхал через переезд. Зола из топки и дым тянулись за окном, словно лоскуты грязной кисеи. Ей, разумеется, необходимо посоветоваться с мужем, но ведь он умирает, и именно она сейчас является тем, кто управляет магазином и полностью отвечает за него, и нужно принять решение.

Сама мысль об этом молодом докторе внушала ей чувство удовлетворения, которого она так давно не испытывала.

Холмс и прежде бывал в Чикаго, но только краткими наездами. Этот город поразил его, говорил он впоследствии, что было удивительно – хотя бы потому, что, как правило, ничто его не поражало, ничто не трогало. События и люди привлекали его внимание так, как движущиеся предметы притягивают к себе взгляд земноводного: на первой стадии – оценка их близости с точки зрения механических параметров тел, затем расчет значимости и ценности объекта и последняя стадия – принятие решения действовать или продолжать пребывать в неподвижном состоянии. Когда он, наконец, принял решение ехать в Чикаго, он все еще носил имя, полученное при крещении: Герман Вебстер Маджетт.

Как и у большинства людей, первым, с чем он встретился в Чикаго, было неописуемое зловоние, которое постоянно присутствовало вблизи скотобойни «Юнион», а в дополнение к этому еще и разложившийся чинук [58] с сожженными волосами, источавший невыносимый трупный запах. «Основной запах, – писал Эптон Синклер [59] о чикагских бойнях, – едкий и пронзительный; густой, тошнотворный, сильный, который воспринимаешь, кажется, всеми органами чувств». Большинство людей находило его отталкивающим и омерзительным. Встречались и такие, кто находил его вдохновляющим на переход «реки смерти» (фраза Синклера), и добывали из него громадные состояния. Так и тянет сказать, что все эти смерти и кровь предрасположили Маджетта к его деяниям, но более реалистичным было бы предположить, что они возбудили в нем чувство, что вот наконец-то нашелся город, который позволяет расширить рамки поведения, которым он был вынужден следовать в Гилмантоновской академии в Нью-Гемпшире [60], в городе, в котором он родился и где провел школьные годы, сначала будучи маленьким, странным и на редкость сообразительным мальчиком, но жестокие сверстники воспринимали его как добычу.