Неожиданно ему подвернулась работа в одной из филадельфийских аптек. Вскоре после того, как он приступил к ней, один ребенок умер, приняв лекарство, купленное в этой аптеке, а Маджетт немедленно покинул город.

Он сел в поезд, идущий в Чикаго, но после недолгих размышлений понял, что не сможет работать аптекарем в Иллинойсе до тех пор, пока не сдаст лицензионного экзамена в столице штата Спрингфилде. В том же 1886 году сэр Артур Конан Дойль представил миру своего частного сыщика. Маджетт изменил фамилию и стал Холмсом.

Холмс понял, что в Чикаго действуют новые мощные силы, порождающие какую-то сверхъестественную экспансию. Город разрастался во всех направлениях, а там, где он упирался в озеро, он рос вверх, в небо, моментально увеличивая стоимость земли внутри Петли. Куда бы Холмс ни глянул, всюду его глаз замечал факты, свидетельствующие о процветании города. Даже дым подтверждал это. Городские газеты любили покаркать о невиданном прежде росте числа рабочих, занятых в чикагской промышленности, в особенности на упаковке мясопродуктов. Холмс знал – как и все остальные, – что, пока поднимаются к небу небоскребы и скотопрогонные дворы наращивают мощность своих убойных цехов, потребность в рабочей силе будет высокой постоянно и что сами рабочие и их начальство будут искать места для проживания в городских пригородах, где им сулят хорошие дороги, чистую воду, приличные благопристойные школы, но самое главное – воздух без отвратительного зловония, источаемого гниющими отбросами скотобоен «Юнион».

По мере роста городского населения поиск жилья превратился в своего рода «квартирную лихорадку». Когда люди не могли найти или позволить себе отдельную квартиру, страждущим приходилось довольствоваться комнатами в частных домах и пансионах, где обычно в арендную плату включалась еще и стоимость еды. Перекупщики земельных участков преуспевали, создавая при этом какие-то зловещие ландшафты. В Калумете [64] примерно тысяча изящных фонарных столбов стояла посреди топкого места, освещая лишь клубящийся вокруг туман и собирая вокруг рои комаров. Теодор Драйзер, добравшийся до Чикаго почти одновременно с Холмсом, был поражен окружающим, в котором угадывались признаки весьма нерадостного будущего. «Город проложил многие мили улиц и канализационных труб через такие места, где пока можно видеть лишь один дом, стоящий в полном одиночестве, – писал он в «Сестре Керри». – Эти места, открытые ветрам, несущим тучи мусора, и проливным дождям, освещались все ночи напролет дрожащими на ветру, мерцающими газовыми фонарями на столбах, которые выстроились в длинную шеренгу».

Энглвуд был одним из самых быстро растущих пригородов. Даже взгляд новоприбывшего, такого как Холмс, замечал, что Энглвуд переживает период экономического бума. Рекламы риелторских агентств пестрели описаниями мест расположения жилья и его оценочной стоимости. Энглвуд и в самом деле рос необычайно быстро после Великого пожара 1871 года. По воспоминаниям одного местного жителя, сразу после пожара «в Энглвуде возник ажиотажный спрос на дома, и население росло столь быстро, что удовлетворить спрос на жилье было невозможно». Старые железнодорожники все еще называли его Чикагский разъезд, или Разъездная роща, или просто Разъезд, имея в виду те восемь железнодорожных линий, которые сходились в его границах, но после Гражданской войны местным жителям вдруг наскучило то, что название их поселка носит чисто индустриальный характер. В 1868 году некая миссис Х. В. Льюис предложила новое название – Энглвуд. Так назывался город в штате Нью-Джерси, в котором она прежде жила и который получил свое имя по наименованию леса в Карлайле, в Англии, где согласно легенде нашли убежище два сподвижника Робин Гуда. Это было именно то место, которое жители Чикаго называли «трамвайный пригород» и которое начальство скотопрогонных дворов выбрало для своего жительства, в то время как административные офисы компаний располагались в небоскребах, построенных в Петле. Начальники покупали большие дома на улицах, которые назывались Гарвард-стрит, Йель-стрит и были обсажены рядами вязов, ясеней, платанов, лип; на них были установлены столбы с дорожными знаками, запрещающими движение всех транспортных средств, кроме тех, которые принадлежали службам оказания экстренной помощи. Они отправляли детей в школы, ходили в церковь, посещали собрания масонов и сорока пяти других тайных обществ, имевших ложи, царства и центры активности в поселке. По воскресным дням они гуляли среди бархатных газонов Вашингтонского парка, а если кому-то из них хотелось побыть в одиночестве, они отправлялись на обдуваемые ветром каменистые гребни Джексон-парка, к которым выходил западный тупик Шестьдесят третьей улицы, или на берег озера.

Они добирались до работы на поездах или на дилижансах и несказанно радовались тому, что ветер со стороны скотопрогонных дворов дует в другую сторону. Застройщик большого земельного участка в Энглвуде настойчиво рекламировал его в каталоге, раскручивая аукционную продажу двухсот компактно расположенных домов. Эту создаваемую им жилищную общность он назвал «Филиалом Бэйтса »[65], поясняя, что «для бизнесменов скотобойни «Юнион» это особенно удобно и необходимо; к тому же здесь абсолютно не ощущается зловоние, которое господствующие ветра гонят в наиболее фешенебельные районы города».

Доктор Холтон умер. Холмс сделал его вдове деловое предложение: он покупает аптеку, а она может продолжать занимать второй этаж дома. Он изложил свое предложение в прозе, но прозвучало оно так, словно предлагаемая им покупка не имела для него самого никакой пользы и преследовала лишь одну цель – освободить убитую горем миссис Холтон от бремени работы. Говоря с ней, он держал миссис Холтон за руку. После того как она подписала подготовленный им документ, он встал и со слезами на глазах поблагодарил ее.

Он оплатил покупку в основном деньгами, которые получил, заложив инструменты и приборы аптеки, а также запасы лекарственного сырья на условиях возврата кредита в сумме ста долларов в месяц (примерно три тысячи долларов в месяц в ценах XXI века). «Моя торговля идет хорошо, – говорил он, – и впервые в жизни я обосновался в бизнесе, который приносит мне удовлетворение».

Он повесил новую вывеску: «Г. Г. ХОЛМС. АПТЕКА». По поселку распространилась молва, что теперь за прилавком стоит молодой, симпатичный и, по всей вероятности, неженатый доктор, и все возрастающее число молодых одиноких женщин, большинству из которых было слегка за двадцать, стали постоянными покупательницами. Они приходили нарядно одетыми и покупали в основном то, что было совершенно им не нужно. Прежним постоянным покупателям тоже пришелся по нраву новый владелец, хотя они скучали по миссис Холтон, приятное общение с которой оказывало на них успокаивающее воздействие. Холтоны всегда оказывались рядом, когда заболевали дети; утешали, когда обнаруженные болезни оказывались смертельными. Они знали, что миссис Холтон продала свое дело. Но почему они не видят ее в городе?

Холмс улыбался и объяснял, что она решила навестить родственников в Калифорнии. Она давно хотела сделать это, но никак не могла выбрать для этого время и собрать необходимую для поездки сумму денег и, конечно же, не могла и думать об этом, когда ее супруг буквально лежал на смертном одре.

Время шло, вопросы о миссис Холтон задавались все реже, и Холмс слегка модернизировал свою историю. Он говорил, что миссис Холтон так понравилось в Калифорнии, что она решила остаться там навсегда.

Ничего… Сколько было энергии, сколько бравады, и вот теперь – ничего. Шел июль 1890 года, и прошло почти шесть месяцев с того дня, когда Конгресс США проголосовал за проведение Всемирной Колумбовой выставки в Чикаго, но сорок пять членов совета директоров выставки все еще так и не приняли решения о том, в каком месте города она должна быть построена. При голосовании в Конгрессе, когда ставкой на кону была гордость города, весь Чикаго, казалось, пел одним голосом. Его эмиссары похвалялись перед Конгрессом, что город выделит больший по размерам и более подходящий для устройства выставки участок земли – по сравнению с тем, что в состоянии предложить Нью-Йорк, Вашингтон или любой другой город страны. Однако теперь каждый район Чикаго настаивал на расположении выставки именно внутри его границ, и ожесточенные споры претендентов завели решение этого вопроса в глубокий тупик.