Вот только она больше не маленькая. Теперь я отчетливо вижу взрослые черты на ее лице: детская припухлость спала, выделились высокие скулы, глаза стали не такие большие, какими я их помню. Не могу понять, почему я не замечал этих перемен прежде, а стоило расстаться на несколько недель – и все очевидно. Я, наверное, туп как пень.
– Дыши, – говорит Джун.
Она втягивает в себя воздух, словно демонстрируя, что от меня требуется.
Я отвлекаюсь от мысли о Тесс и понимаю, что задерживал дыхание.
– Не знаешь, сколько на это уйдет времени? – спрашиваю я Джун.
Уловив напряжение в голосе, она успокаивающе похлопывает меня по руке, и я чувствую укол вины. Если бы не я, она сейчас уже была бы на пути в Колонии.
– Несколько часов.
Джун замолкает, а Рейзор отводит врача в сторону и передает ей деньги – сделка заключена. Тесс помогает хирургу вымыть руки, надеть перчатки и повязать на лицо маску, потом показывает мне большой палец. Джун снова смотрит на меня.
– Почему ты не сказала, что встречалась с Президентом? – шепчу я. – Ты всегда говорила о нем как о совершенном незнакомце.
– Он и есть совершенный незнакомец. – Джун делает паузу, словно тщательно выверяя слова. – Не видела смысла рассказывать – ты его не знаешь, а я не питаю к нему никаких чувств.
Я вспоминаю наш поцелуй в ванной. Потом представляю себе портрет Президента и воображаю повзрослевшую Джун рядом с ним в роли принцепса Сената, за которую поручился богатейший человек Республики. А кто я такой? Грязный уличный хулиган с двумя республиканскими долларами в кармане. И еще надеюсь быть вместе, проведя с ней несколько недель. И потом, неужели я забыл, что Джун принадлежала к элите? Когда я искал еду в мусорных баках Лейка, она общалась на шикарных банкетах с людьми вроде нынешнего Президента. Я впервые думаю о ней как о человеке из высшего общества. Какой же я глупец – надо же было объясниться ей в любви! Словно она обычная девчонка с улицы и я могу надеяться на ответное чувство. Но она промолчала.
Чего я так распереживался? Не стоит. Или стоит? Разве нет проблем поважнее?
Ко мне подходит врач. Джун сжимает мою руку, я не хочу ее отпускать. Она из другого мира, но она бросила его ради меня. Иногда я принимаю ее поступок как должное, а иногда мучаюсь вопросом: как мне хватает совести сомневаться в ней, ведь она готова в огонь прыгнуть ради меня. Она легко могла меня бросить. Но не бросает. «Я сделала выбор», – сказала она.
– Спасибо, – говорю я Джун. – Ничего, справлюсь.
Джун несколько секунд смотрит на меня, потом целует в губы.
– Все пройдет быстро – ты и моргнуть не успеешь. А потом будешь взбираться на дома и бегать по стенам быстрее прежнего.
Она медлит мгновение, распрямляется, кивает хирургу и Тесс. А потом уходит.
Я закрываю глаза и делаю прерывистый вдох, глядя на приближающегося врача. С моего угла зрения Тесс не видно вовсе. Не знаю уж, что мне предстоит вынести, но вряд ли будет больнее, чем при выстреле в ногу.
Врач прикрывает мне рот влажной тряпочкой, и я соскальзываю в длинный темный туннель.
Искорки. Воспоминания о чем-то далеком-далеком.
В свете трех мигающих свечей мы с Джоном сидим за нашим маленьким столом в гостиной. Мне девять. Ему четырнадцать. Столик такой хилый, даже представить себе трудно – одна ножка подгнила, и мы каждый месяц, а то и чаще пытаемся продлить ей жизнь, забивая в нее все больше и больше отрезков картона. Перед Джоном лежит раскрытой толстая книга. Брови его сосредоточенно сведены. Он читает очередную строчку, спотыкается на двух словах, потом терпеливо переходит к дальнейшему тексту.
– У тебя усталый вид, – говорю я. – Ложился бы лучше спать. Мама будет недовольна, если увидит, что ты еще не спишь.
– Давай закончим страницу, – бормочет Джон, слушая меня вполуха. – Если, конечно, тебе не надо ложиться.
От его слов я только сажусь прямее:
– Я не устал.
Мы снова склоняемся над книгой, и Джон зачитывает следующую строку.
– В Денвере, – медленно произносит он, – после… завершения северной стены… Президент… официально… официально…
– Оценил, – помогаю ему я.
– Оценил случившееся… как преступление… – Джон замолкает на несколько секунд, потом трясет головой и вздыхает.
– Против, – подсказываю я.
Джон хмурится, глядя на страницу.
– Ты уверен? Тут нужно другое слово. Ну да ладно. «Против государства войти в…» – Джон замолкает, откидывается на спинку стула и трет глаза. – Ты прав, Дэнни. Пожалуй, мне пора спать.
– А что такое?
– Буквы расплываются по странице. – Джон вздыхает и постукивает пальцами по бумаге. – У меня голова кружится.
– Да ладно. Закончим строчку – и все.
Я показываю, где он остановился, нахожу слово, которое вызвало у него затруднения.
– В столицу, – читаю я. – Преступление против государства войти в столицу без предварительной военной зачистки.
Джон чуть улыбается, слыша, как я без запинки читаю предложение.
– Ты пройдешь Испытание без сучка без задоринки, – говорит он, когда я заканчиваю. – И Иден тоже. Если я еле протиснулся, то ты пройдешь на ура. У тебя есть голова на плечах, малыш.
Я отмахиваюсь от его похвалы:
– Средняя школа у меня не вызывает особых эмоций.
– А хорошо бы вызывала. По крайней мере, у тебя будет шанс сделать карьеру. Если покажешь хорошие результаты, Республика даже может отправить тебя в военный колледж. Разве такая перспектива не вызывает эмоций?
Вдруг раздается стук во входную дверь. Я вскакиваю. Джон усаживает меня на место.
– Кто там? – кричит он.
Стук становится громче, я даже закрываю уши руками, чтобы не слышать его. Из гостиной выходит мама со спящим Иденом на руках и спрашивает, что происходит. Джон делает шаг вперед, видимо собираясь открыть, но не успевает – она распахивается и внутрь врывается спецотряд вооруженных полицейских. Впереди стоит девушка с длинными темными волосами, схваченными сзади в хвостик, и золотым блеском в глазах. Ее зовут Джун.
– Вы арестованы за убийство нашего блистательного Президента, – говорит она.
Она поднимает пистолет и стреляет в Джона. Потом в маму. Я кричу во весь голос. Кричу так громко, что лопаются голосовые связки. Затем все погружается в черноту.
Меня пронзает боль. Теперь мне десять. Я в лаборатории Центральной лос-анджелесской больницы, заперт вместе с другими. Сколько нас здесь, и не сосчитать. Все мы пристегнуты к каталкам, ослеплены ярким светом. Надо мной склоняются доктора в респираторах. Я прищуриваюсь. Почему они не дают мне уснуть? Свет такой яркий – я ощущаю… разум медленно влечет меня по затянутому туманом морю.
Я вижу скальпели в их руках. Они вполголоса обмениваются кучей непонятных слов. Потом что-то холодное и металлическое впивается в мое колено, я чувствую, как выгибается моя спина, и пытаюсь закричать. Но не могу издать ни звука. Я хочу сказать, чтобы прекратили кромсать мне колено, но тут что-то пронзает затылок, и боль разгоняет все мысли. Поле зрения сужается до туннеля ослепительной белизны.
Потом я открываю глаза и понимаю, что лежу в подвале. Здесь слишком жарко. Я жив по какой-то странной случайности. От боли в коленке я чуть не вою, но знаю: надо молчать. Вижу вокруг темные фигуры, большинство из них лежит бездвижно, а взрослые в больничных халатах ходят вокруг и осматривают их. Я тихо лежу с закрытыми глазами, оставив только узкие щелочки. Наконец люди выходят из помещения, и тогда я рывком вскакиваю на ноги, отрываю штанину, чтобы перетянуть кровоточащую ногу. Я бреду в темноте на ощупь, наконец добираюсь до двери, ковыляю по темной улочке. Потом выхожу на свет и вижу Джун – собранная и бесстрашная, она протягивает мне руку помощи.
– Идем, – шепчет она, обнимая меня за талию.
Я прижимаю ее к себе.
– Ведь мы вместе? Ты и я?
Мы выходим на дорогу, и госпиталь остается позади.
У всех людей на улице светлые кудряшки Идена, сквозь которые просвечивают окровавленные прядки. Посреди каждой двери, мимо которой мы проходим, намалеван красный крест с черточкой. Это означает, что все местные жители поражены чумой, вызванной штаммом-мутантом. Мы идем и идем по улицам. Идем, кажется, уже несколько дней. Воздух плотный, как патока. Я ищу дом моей матери. Вдали виднеются сверкающие города Колоний, они манят меня, обещают лучший мир, лучшую жизнь. Я возьму туда с собой Джона, маму, Идена, и мы вырвемся из цепкой хватки Республики.
