— Наш госпиталь разбомбила саальтская авиация кто там находился. Мы здесь собираем аппаратуру и снабжение буквально по кусочкам. Даже обезболивающее для барона приходится забирать из того, что предназначено для остальных…

— Отставить! — прохрипел Эдвард, услышав об этом. — Оставьте лекарства солдатам, я обойдусь. Они заслужили их гораздо больше меня. Спасайте их, а я смогу справиться… И верните мне руку! — он все-таки вырвал правую руку из захвата Квенти, сразу же схватив хирурга за шиворот. — Немедленно верните барону его руку! Сейчас же! Плевать как, но сделайте это! Я должен сейчас быть на фронте!

— Мы… мы могли бы поставить кибернетический имплантат и восстановить мышечный и кожный покровы, но… — врач остановился, — я повторюсь, у нас недостаточно лекарств, а делать подобную операцию в сознании… Человеческий организм просто может не выдержать подобной нагрузки! Я не решусь проводить такую операцию!

— Если нет другого способа, — вздохнул Квенти, — то вы правы, лучше отвести барона в тыл, он и так…

— Делайте! — приказал Эдвард, тряхнув врача так, что у бедняги голова чуть не оторвалась. — Барон не должен быть калекой, так что ставьте имплантат! Я выдержу! Квенти, будьте свидетелем, если что-то случится, я освобождаю хирургов от ответственности! Просто верните мне эту проклятую руку! Это приказ!

— В таком случае оперировать следует немедленно, — сказал второй врач, — У него сейчас в венах стимуляторов больше, чем крови. Это может облегчить процесс… Мы все равно не сможем использовать обезболивающие, они не подействуют. Его сердце не выдержит такой смеси.

— Что ж, тогда нам придется его держать. Господин, нам потребуется ваша помощь, — судорожно втянув в себя воздух, обратился хирург к Квенти, — И позовите еще нескольких солдат! — велел своим помощникам, пока сестра милосердия помогала с настройкой аппаратуры. — Система жизнеобеспечения сейчас помогает поддерживать жизнь в его теле, если отключать экзоскелет, придется отключать и ее, но тогда…

— Я вас понял, — оборвал его Квенти, — просто говорите, что надо делать.

Восстановительная хирургия в Рейнсвальдском королевстве была одной из хорошо развитых медицинских практик, позволявших быстро и качественно восстанавливать поврежденные или утерянные органы и конечности. Широкий спектр имплантатов, начиная от тех, что нельзя было отличить от органики, до сложных, с множеством дополнительных улучшений и элементов, делавших их владельцев похожими на киборгов, позволял удовлетворить даже самых требовательных пациентов. Более тонкое и трудоемкое органическое восстановление, когда специально подобранные колонии нанитов заново собирали по базисной цепочке ДНК всю подлежащую восстановлению часть, занимало гораздо больше времени вместе с процессом привыкания к новым тканям и считалось более изящным и подходящим для дворян. В то время как к имплантации чаще всего прибегали во время лечения рядового состава, возвращая солдат в строй буквально за несколько дней реабилитации.

Имплантат можно было собрать прямо на месте при помощи необходимой аппаратуры, строящей костяной каркас на металлической основе, после чего уже вводились наниты, скрепляющие вставки и формирующие изоляционные слои прежде, чем закрыть их эпидермисом, наращивая его поверх всей искусственной конечности. Это был самый опасный момент операции, поскольку вместе с кожей и мышцами нанитные колонии восстанавливали кровеносную и нервную систему, и прямое подключение нервных окончаний вызывало вспышки жуткой боли, без противошоковой и поддерживающей терапии грозящие пациенту параличом или смертью от болевого шока.

Четверо солдат вместе с Квенти приготовились держать Эдварда, закусившего зубами пластиковую трубку, когда хирург активировал медицинского дрона со множеством тонких и быстрых манипуляторов, снабженных целым рядом медицинских инструментов. Выдвинув сканирующие окуляры, тот запустил стандартную программу восстановления, подключившись к датчикам жизнедеятельности пациента.

Эдвард закричал от боли, когда хирургические лезвия принялись методично зачищать запекшуюся рану на месте обрыва руки. Дрон не реагировал на крики, просто не способный это сделать, и продолжал методично вычищать обломки кости и срезать ткани слой за слоем, анализируя уровень повреждения в поисках чистых окончаний.

— Держите его крепче! — предупредил хирург, контролирующий действия дроида через подключение к нейроинтерфейсу. — Если он дернется хотя бы раз, каркас выйдет неправильным, рука не будет двигаться. Барон останется инвалидом…

Дрон продолжал работать, выстраивая каркасную основу костей, проводя трубки основных кровеносных сосудов, электронные пучки нервной системы, базисные пластины для формы будущей руки, а сверху уже накладывая органическую составляющую будущего имплантата. Боль была адская, когда наниты раздражали нервную систему, наращивая ткань поверх искусственной составляющей слой за слоем, так что тристанский барон уже не мог даже кричать, вцепившись зубами в трубку с такой силой, что из десен начала сочится кровь, но солдаты крепко удерживали его на хирургическом столе, не давая даже пошевелиться.

Провалиться в небытие не давала хлеставшая по нервам боль и осознание, что происходящее необходимо. Позволить себе тратить время, валяясь в госпитале и ожидая, пока все ткани снова срастутся, и рука обретет прежнюю подвижность, он не мог, а боль всегда можно вытерпеть. Боль не то, чего в действительности стоит бояться — так всегда говорил ему отец. За эту мысль он отчаянно цеплялся, не позволяя своему организму отключиться, в то время как система жизнеобеспечения сходила с ума, опустошенная и больше ничем не способная помочь.

Но главное, сейчас она снова была с ним. Изабелла была здесь, держала за руку и смотрела в глаза, умоляя не покидать этот мир, где он еще был так нужен, где еще оставалось столько незаконченных дел. Именно тогда, когда была ему нужнее всего, любимая была рядом с ним. Она касалась полыхающего лба прохладными мягкими ладонями, дарила облегчение, отгоняя подступающий болезненный бред, помогая не сорваться за грань сознания. Он не мог себе позволить не оправдать ее ожиданий, цепляясь за жизнь из последних сил. И тогда она отвечала улыбкой, той, которую дарила только ему, открытой, светлой чуть игривой, заставляющей тянуться следом и вносящей в его слишком логичную жизнь немного легкости и непредсказуемости. Даже сейчас…

— Я хочу к тебе, — обратился он к ней, не понимая говорит ли вслух или это лишь мысль, проскользнувшая в раздираемом болью сознании, но она отрицательно покачала головой.

— Живи… — вздохом пронеслось в его сознании в ответ на немую просьбу объяснить причины отказа. Она слишком любила его, чтобы позволить умереть сейчас, поддавшись слабости, и забрать с собой, когда здесь, в этом мире, у него впереди целая жизнь, судьба, едва начатый путь, на котором предстояло совершить еще очень и очень многое. А она просто будет рядом, разделяя его боль и страх…

***

— Он сделал то, что не смог сделать я, — Вассарий был, кажется, одновременно возмущен и разочарован, потирая еще саднившую фантомными болями щеку, на которой медицинские наниты еще недавно затягивали разорванные ткани. На коже не осталось никаких следов удара, но уязвленная гордость не давала покоя, твердя: — «Три гвардейских полка смогли сделать то, чего не смог сделать ты со всем контингентом гельской армии! Твои собственные вассалы не смогли удержать фронт и бежали, поджав хвосты, ты чуть не погиб, но стоило только появиться этому… все, позабыв о страхе, устремились в бой за тристанским бароном! Тристанским, демон его раздери, бароном!» — Он вскочил, перевернув кресло, в котором сидел, и яростно стукнул кулаками по столу. — Что есть у этого человека, чего нет у меня?!

В личном кабинете претендента на престол они были одни. Флагман фларского флота, где Дэлай разместил свой личный штаб, находился в группе кораблей, охранявших тыловые маршруты союзной армии. И потому в прямых столкновениях корабль не участвовал, оставаясь в относительной безопасности. А большие внутренние помещения линкора позволяли использовать богато украшенные и обставленные адмиральские помещения, где Делай чувствовал себя как дома. Комнату поменьше он выделил под свой личный кабинет, куда допуск остальным был только по специальному разрешению и только в присутствии самого графа. Здесь он мог говорить прямо и без утайки с кем угодно, зная, что ни одно слово из разговора за пределы этих стен не выйдет.