— И вижу ее почти каждую ночь, — признался Эдвард, в этот раз и не думая вырываться, — Она приходит ко мне каждый раз с одним и тем же вопросом. «Зачем?» Зачем я делаю все это… И каждый раз я не знаю, что ответить… я понимаю, что должен так поступать, должен отомстить за ее смерть…
— Михаэль уже мертв, — напомнила Тимья спокойно. — Вам этого мало?
— Респир еще жив, — точно так же напомнил Эдвард, — пока он дышит, я не найду покоя, и потом, качнув маятник, я запустил цепную реакцию, которая теперь уже не остановится. Эту войну надо заканчивать, но миром дело не решить.
— Эдвард, она до сих пор любит вас, — тихо сказала Тимья, — вы не думаете, что она страдает, глядя на то, чем вы становитесь? Месть разрушает, она не может ничего создавать, кто угодно вам это скажет…
— И что теперь мне следует отказаться? — даже как-то зло бросил Эдвард, но тут же пожалел об этом, увидев, как изменилось лицо девушки, — Простите, мне не следует вмешивать вас в подобное. Я должен поговорить с вдовствующей баронессой, это необходимо.
— Я отправлю слугу с сообщением, но не думаю, что ответ будет положительным, — покачала головой Тимья, активируя на журнальном столике пульт и ловко набирая текст пальцами одной руки. — Матушка, как я и говорила, уединилась в своих покоях, почти не выходит и никого не принимает. Думаю, она еще не может прийти в себя после произошедшего. И Квенти…
— А что он? — вспомнил Эдвард о последнем наследнике Карийского дома, — Если память мне не изменяет, то Квенти даже еще не служил в королевских войсках. Сейчас он должен быть…
— Квенти отправился на фронт, — снова опустила голову Тимья, — После того, как пришло известие о смерти батюшки, он при всех поклялся отомстить Вассарию за его смерть. Его не смогли отговорить… И кроме того, он же теперь барон, вассалы его признали, и сейчас он должен быть там…
— Глупый мальчишка, — процедил сквозь зубы Эдвард, — не понимает, что его там ждет… Вассарию же только это и надо, он не остановится ни перед чем…
— Мы пытались ему сказать то же самое, но он теперь барон, — Тимья улыбнулась, — правда, церемонию с клятвой пришлось проводить очень скромно и в спешке. Он таким гордым был… если бы только еще смог от слез удержаться… тоже очень скучает по батюшке…
— Госпожа, — в зал, тихо приоткрыв дверь, вошел паж в ливрее личной прислуги семейства, — Ваше сообщение было доставлено. Мне приказано проводить господина барона Эдварда Тристанского в покои вдовствующей баронессы Фарьи.
— Эдвард, матушка все же согласилась, — улыбнулась Тимья, услышав эти слова, и взяла его за руку, — Думаю, она хочет вам что-то сказать. Можно вас попросить?
— Тимья, сколько раз я просил, чтобы обращалась ко мне на «ты». Право, уже можно было бы запомнить, — улыбнулся Эдвард, — О чем ты хочешь попросить?
— Может быть, после общения с вами она перестанет закрываться ото всех, — Тимья все же пыталась надеяться на лучшее даже после всех несчастий, обрушившихся на эту семью, — Скажите… скажи, что внучки очень переживают. И Квенти она сейчас очень нужна. Нам всем тяжело, но нельзя просто так отказываться от всего.
— Я попробую, — кивнул Эдвард, — но не могу ничего обещать. Он встал, откланялся и направился к пажу, все так же стоявшему у дверей. Молодой мальчишка, не смея поднять глаза, торопливо открыл двери, пропустил знатного гостя вперед и исчез следом, так же тихо прикрыв двери.
Покои баронессы Фарьи находились на три этажа выше первого гостевого зала, в конце длинного коридора, по обе стороны которого располагались двери, ведущие в комнаты ее фрейлин. Около входа в ее покои уже образовалась довольная большая гора букетов с соболезнованиями от многих феодалов и вассалов, вместе с ней скорбящими по Рокфору, но, судя по их уже лежалому виду, особого внимания на все эти жесты понимания Фарья не обращала. Паж тоже не стал останавливаться около них, открыл высокие двери и с поклоном пропустил Эдварда.
Личные покои баронессы сейчас навевали тоску уже одним своим видом. Большая часть помещения утопала в полумраке, тяжелые бархатные портьеры были задернуты, а приглушенное освещение только слегка намечало общие контуры предметов интерьера; единственным ярким пятном был горящий камин, на фоне которого, четко очерченные, выделялись спинки двух кресел. Казалось, что только они одни и остались здесь средоточием жизни, все остальное было праздным, неуместным и потому давно покинутым и забытым.
— Госпожа? — спросил Эдвард в темноту. Зрение практически моментально перестроилось на низкий уровень освещенности, и он увидел Фарью, сидевшую в кресле перед камином. Пока что она никак не реагировала на его появление.
— Эдвард… подойди ко мне, — тихим голосом попросила баронесса, спокойно и словно отрешенно. Каких-то эмоций в ее голосе он даже не почувствовал, только пустота, как при роботизированной речи.
— Как вам будет угодно, госпожа, — Эдвард прошел к камину по мягкому пушистому ковру, поглощавшему звуки шагов, обойдя повернутое к огню кресло, чтобы оказаться перед взглядом баронессы. Встав спиной к огню, он увидел, что баронесса раскладывает гадальные карты. Очередная партия была практически разложена, и Фарья, чуть заметно шевеля губами, водила пальцем по картам, пытаясь разгадать значение разложенной комбинации. Ему пришлось даже снова обращать на себя внимание, отвлекая ее от карт, — Госпожа, мне сказали, что вы сейчас никого не принимаете, но я все же прибыл к вам…
— Эдвард, мальчик мой, — баронесса все-таки отвлеклась от карт и подняла на него взгляд выцветших, словно выплаканных глаз. Смотреть в них было тяжело, Эдвард физически ощутил всю тяжесть скопившегося там горя потерь. Если он смог пережить потерю Изабеллы, вцепившись в выкованный из собственной ненависти к ее убийцам стержень, то у баронессы столь же сильной и надежной эмоции просто не оказалось, утрата старших детей и мужа подкосила ее, и перед ним сейчас была лишь истерзанная горем оболочка некогда сильной женщины. И в этом Эдвард тоже винил себя.
— Госпожа, — Эдвард опустился на одно колено, прежде чем баронесса добавила что-то еще, — я пришел смиренно просить у вас прощения за все случившееся с вашей семьей. Признаю себя виновным и в смерти Изабеллы, столь дорогой не только вашему, но и моему сердцу, и в смерти Рокфора, которому не смог оказать помощи в тот час, когда она действительно была ему нужна. Моя вина в том, что случилось с вашей семьей неоспорима, и я не знаю, существует в этом мире хотя бы ничтожная возможность искупить ее. Я отдаю свою жизнь в ваши руки и приму любое ваше решение.
— Эдвард, встань, пожалуйста, — так же тихо попросила Фарья, положив ему руку на плечо. — Я никогда ни в чем тебя не винила, наоборот, сколько могла, благодарила Небеса за то, что они спасли хотя бы твою жизнь. Ты еще слишком молод, чтобы умирать, тебе многое предстоит сделать…
— Я был бы больше рад, если бы умер там же, на ступеньках храма, — не вставая с колена, процедил Эдвард сквозь зубы, не отрывая взгляд от пола, — но вы совершенно правы, мне еще очень многое предстоит сделать в этой жизни…
— Карты Ода много говорят о тебе, — сказала баронесса, — Эдвард, встань, пожалуйста. Я помню, как Рокфор относился к тебе, и не хочу, чтобы такой достойный человек продолжал стоять на коленях. Я не могу прочитать все то, что карты для тебя готовят…
— Простите, госпожа, но я никогда не верил в подобные предсказания, — покачал головой Эдвард. — Карты Ода вряд ли чем-то могут помочь…
— Рокфор говорил точно так же, — тяжело вздохнула Фарья, — Не верил в них… Все могло бы случится иначе, доверься он тому, что они предсказывали. Эдвард, грядут тяжелые времена… Я хотела просить тебя о последней услуге, которую можешь ты оказать отчаявшейся матери…
— Я готов исполнить все, что прикажете, госпожа, — Эдвард снова опустил голову, боясь услышать ту же просьбу, которую уже когда-то слышал от последнего короля Рейнсвальда, — вы же знаете, что я никогда не посмею вам отказать.
