Эдвард смотрел на героя древности снизу вверх, снаряженный в тяжелый боевой костюм четырехметровой высоты, со шпагой в ножнах на поясе, с которой всего несколько часов назад вел своих людей на приступ вражеских укреплений. Адреналин до сих пор бурлил в крови, а подбитый в нескольких местах внутренний экзоскелет трещал и искрил в сочленениях левой руки, куда угодил бронебойный заряд, чудом срикошетивший и едва не оторвавший ему всю конечность. Забыв обо всем этом, молодой барон спокойно смотрел на одухотворенное лицо Эллэя, пытаясь представить, что мог сказать этот человек, узнав, во что же превратилось королевство, бывшее тогда еще недостижимой мечтой. Думал ли он, что бароны, заключившие договор о вечном мире, все же поднимут друг на друга оружие, бросая в бой многомиллионные армии на территории собственных феодов, вырывая друг у друга из рук землю, которую поклялись защищать. Что забудут о данных изначально клятвах защищать родной народ и королевство, предпочтя им грязь политических игр и дележ собственного могущества и богатства. Вряд ли…
И все же казалось, что его каменные глаза с укором смотрели на молодого тристанского барона, принесшего войну и смерть в феод, который Эллей когда-то создавал, не жалея собственных сил и крови.
- Я не виноват, - покачал Эдвард головой, опуская взгляд, - Не я начал эту войну, лишь был вынужден ее начать… - оправдываться перед памятником довольно глупая затея. И все же барон чувствовал принятую ответственность за те слезы и разрушения, что уже принесла и принесет в будущем развернувшаяся гражданская война, охватившее все королевство, а вместе с ней чувствовал и свою вину за это, - Если когда-нибудь сможешь, прости… видит Небо, я никогда не хотел ничего подобного…
- Господин! – к нему подошел адъютант из порядком поредевшей после штурма свиты, уже успевший снять с себя тяжелое военное снаряжение и облачиться в полевой камзол сопровождающего, - Ждут только вас, все остальные уже собрались.
- Конечно, уже иду, - Эдвард сморгнул появившуюся слезинку, и только после этого развернулся, - Посмотрим, что сегодня преподнес нам этот день.
Домом нельзя называть одну лишь правящую феодом семью, хотя, конечно, она является его основной и главной частью, как общий, соединяющий всех остальных столб с фамилией и привилегиями, но в Дом так же входят и многочисленные боковые ветви, родственники и отделившиеся роды, сохранившие первое родовое имя. Все они были Гористарами, и получалось, что всех их Эдвард поклялся уничтожить, охваченный эмоциями. Людей, принадлежащих к Гористарскому Дому, по генеалогическим книгам, оказывается, насчитывается несколько десятков, из которых лишь немногие действительно входят в правящую династию, но многие занимают важные посты и должности в графстве и его армиях. Отлавливать их всех оказалось довольно сложным занятием, на которое Эдвард уже потратил немалые средства. В тылы графства были заброшены лучшие диверсионные группы, главное задачей которых и был отлов членов дворянской фамилии, на фронте существовали специальные истребительные группы, занятые уничтожением тех офицеров, которые так же имели принадлежность к Гористарскому Дому. Данная клятва требовала исполнения, и Эдвард не собирался оставлять ее невыполненной.
У офицеров и солдат был точный и ясный приказ, и штурм Тартерха принес новые плоды - двенадцать членов Гористарского дома, являющихся кровными родственниками правящей династии, пусть и не самыми близкими, но имевшими право родства и право носить это родовое имя. Восемь из них бежали сюда во время боев за Мыс Харкии, помня о данной Эдвардом клятве и зная, что граф Фларский является его союзником. Один был захвачен во время боев за одну из крепостей второго рубежа городской обороны, до сих пор гордо взирая на всех остальных и тяжело вздыхая, глядя на свой порванный и истрепавшийся мундир генерала сухопутных войск. Взгляд Эдварда встретил с вызовом и яростью, читавшимися в его собственных глазах. Остальные же занимали высшие должности в городской администрации, являясь чиновниками в аппарате управления, теперь трусливо жавшихся от страха за свои жизни. Все они до этого никогда не видели ни Эдварда, ни Изабеллы, да не подозревали о планах старого барона и Респира, столь жестоко разрушивших жизнь молодого правителя Тристанского феода.
Пленным, не прошедшим проверки и теперь подлежащих уничтожению, уготована самая различная судьба. Тем, кто оказался достойным врагом, давали выбор между расстрелом или одиночным выстрелом в затылок, в случае же массовых расстрелов, когда необходимо было уничтожить большие массы народа, использовали только расстрельные команды. Предателям и заговорщикам была уготована виселица, распространителей еретических учений ждал костер. Трусов и мучителей, чьи преступления были доказаны, ожидала плаха, а их головы потом украшали места казни, насаженные на пики, но во всей этой череде многочисленных вариантов смертной казни было одно-единственное исключение, когда-то находящееся вне закона, но теперь вернувшееся само собой, когда Эдвард, барон Тристанский, поклялся в кровной мести.
Он должен был казнить представителей этого рода самостоятельно, глядя им в глаза, в момент исполнения приговора, и это на деле порой оказывалось самым трудным испытанием даже для самого дворянина, вынужденного убивать беззащитных людей, не способных защищаться. Это приговор, после поединка с Тарваилом Эдвард не собирался давать такой шанс каждому. Тарваил был достоин такой участи, показав себя настоящим солдатом, а эти… он даже не запоминал их имена.
Пленных собрали на площади, там, где прежде выходил губернатор города вместе со своей свитой во время торжеств по случаю каких-либо праздников, когда проводился парад гарнизонных войск, маршировавших здесь. Теперь же, среди обломков разрушенных артиллерийскими обстрелами зданий, тут на коленях стояли двенадцать пленников со связанными за спиной руками под охраной личной стражи барона. И, конечно, они знали, что их ждет, но совершенно по-разному на это реагировали. Одни, получившие высокие военные чины и прошедшие необходимую подготовку, гордо держали голову прямо, всем своим видом бросая последний вызов Эдварду, желая показать, что не бояться смерти и его самого. Другие же, напуганные предстоящей судьбой, трусливо жались и глотали слезы, едва сдерживая рвущиеся из груди эмоции. У двоих не хватило выдержки и на это, сейчас почти что бились в истерике, увидев приближающегося Эдварда, моля о пощаде и заверяя о своей непричастности к произошедшему на его свадьбе. У одного, судя по одежде, губернатора города, нервы сдали окончательно и теперь, повалившись на закопченный и запыленный в боях керамит площадки, молил барона о пощаде, заверяя его в своей преданности и обещая отказаться от всего, что связано с Гористарми, лишь бы ему сохранили жизнь.
Даже другие пленники смотрели на него с плохо скрываемым презрением, а Эдварду и вовсе было противно настолько бесхребетное существо, готовое отказаться от данных клятв и чести, лишь бы сохранить свою жизнь, насколько ничтожной она бы после этого не стала. Приказав поднять его, барон взял у адъютанта протянутый легкий пороховой пистолет десятимиллиметрового калибра, практически бесполезный в условиях современной войны и давно снятый с вооружения, но все еще использовавшийся в качестве дуэльного или при оказании «последней милости» раненому, даруя избавления от мучений. Легкая пуля не разрывала плоть и не отрывала конечностей, оставляя только маленькую и аккуратное отверстие в теле, что тоже было немаловажно.
- Поднимите же его! – рявкнул барон, когда губернатор города в очередной раз вырвался из рук солдат и повалился на землю, пытаясь руками схватить сапоги Эдварда, продолжая что-то почти нечленораздельно выть, даваясь собственными слезами. Кибернетически измененные солдаты, давно лишившиеся большей части человеческих эмоций, не понимали такого поведения, беспомощно раз за разом стараясь поднять человека на ноги, но он снова и снова падал на землю, воя от страха. Удержать на ногах получилось только тогда, когда по приказу Эдварда схватили за руки.
