– Чем это его четверка-то не устраивала? – не без зависти протянула Элион.
Галгейта усмехнулась.
– Сказал, что четверки и тройки – удел заурядности, а гении должны учиться либо на двойки, либо на пятерки – среднего не дано!
– А я, оказывается, все-таки гениальна… – снова уставившись в тетрадку, вернее, на лист пергамента, который по привычке продолжала так называть, вздохнула юная королева. Из начерканной там неразберихи глаз могли радовать только нарисованные на полях цветочки и зверюшки (среди последних почему-то преобладали змейки со смазливыми выражениями мордочек!). Элион постоянно, задумываясь, начинала что-то автоматически зарисовывать. – Возобновим мучения? Хотя нет… Ты не в курсе, куда подевался Калеб, или они с Раззом решили объявить мне бойкот?
Разз, кстати, обиделся не без оснований. Вызвала возмущения привычка юной королевы коротать время в яблоневом саду в компании Седрика, и не у одного, кстати Разза. С точки зрения светских манер, которые Элион, по большей части, предпочитала игнорировать, чтобы не свихнуться, незамужней девушке благородного происхождения вообще недопустимо было оставаться с кем-либо наедине. Однако именно Седрик не дал ей окончательно свихнуться – от разговоров с ним как-то иначе получалось смотреть на мир, а когда Галгейта, отчаявшись вразумить Элион, попыталась донести до змеелюда, что его поведение, по меньшей мере, возмутительно, услышала в ответ заявление о том, что дату свадьбы они назначили на третий месяц осени! От неминуемого инфаркта гувернантку спасло только то, что Седрик не сумел выдержать паузу с серьезной миной и расхохотался. Когда Эля случайно узнала про этот разговор, в очередной раз задумалась о новых сапожках и сумочке из натуральной змеиной кожи – причем, собственноручно изготовленных, но до дела, как обычно, ее возмущение не дошло. А Разз обиделся. Не на гада этого, что характерно, а на нее, на Элион! Почему-то молчаливое осуждение, отведенные взгляды и попытки, насколько уж получалось у личного помощника, избегать ее, задевало девушку даже сильнее, чем резкие высказывания и споры со стороны Калеба. А вот теперь и Калеб куда-то провалился… Поскольку именно он сейчас официально возглавлял королевскую армию, соответственно, и окончательно вышедшую из-под контроля проблему с разбойниками считал своей недоработкой, обращение за помощью к князю должно было невероятно задеть бывшего революционера, это юная правительница предвидела. Но чтобы да такой степени, чтобы Калеб тоже перестал попадаться на глаза, вместо того, чтобы, напротив, не отставать и спорить до хрипоты - такое было в новинку.
– Калеб сказал, что ему нужно уехать по своим делам на несколько дней. А «мучения» мы все-таки возобновим: показывай, что ты там нарешала.
========== ГЛАВА ПЕРВАЯ. Еще более давно ==========
Проснулся Фобос, как и следовало ожидать, ближе к вечеру, чем к утру. И тут же об этом пожалел, потому что хотелось умереть на месте, лишь бы только не отрывать голову от подушки. Собственно, принц отнюдь не был до конца уверен, что этот физкультурный подвиг ему удастся: ощущение было такое, словно все его тело было пропущено через мясорубку и небрежно слеплено обратно – ничего не болело, но и пошевелиться было ни сил, ни желания. Даже чтобы запустить чем-нибудь в отчаянную служанку, заглянувшую поинтересоваться, будет ли он обедать. Чтобы выставить нахалку, впрочем, ничего такого не понадобилось – хватило короткого взгляда, от которого девица из буро-зеленой сделалась серой и пулей вылетела вон. Но минут пятнадцать спустя, когда Фобос, едва ли не за шкирку поднял самого себя с кровати, вспомнив не так давно прочитанную забавную историю про путешественника Мюнхгаузена, аналогичным образом будто бы освободившимся из болота, и в крайне нерадужном расположении духа пытался расчесать свалявшиеся волосы, в его покои явилась матушка собственной персоной – такой чести принц редко удостаивался! И не сказать, чтобы это его расстраивало!
От запаха цветочных духов, обычно только раздражающих своей неестественной слащавостью, в висках запульсировала ноющая боль.
– Что случилось? – приглаживая пахнущими сиренью ладонями жесткие волосы сына, мягко спросила королева.
– А в чем дело? – передергивая плечами, хмуро огрызнулся Фобос. Он мало общался с матерью и, говоря по правде, совершенно не знал, о чем с ней разговаривать. Обычно королеве просто дела было не до сына, а принца это вполне устраивало. Ее мягкий выговор, натренированный демонстрацией бесконечной любви к верноподданным, прикосновения, шелковый шелест платья, даже этот отвратительный цветочный аромат – все словно будило какую-то застарелую и давно забытую боль и выливалось в постоянное раздражение.
– В зеркало на себя посмотри, – с ноткой обиды в мелодичном голосе посоветовала королева. Принц фыркнул, но совету последовал… Да-а… что матушка умеет, так это поднять с утра настроение: то, что в зеркале отразилось, очень хотелось немедленно застрелить из кривого арбалета, чтобы не мучилось!
Что же, в фигуральном смысле принц давно уже успел стать пугалом, а содержание, как известно, определяет форму!
– Опять ты устраивал эти свои эксперименты?
– С чего Вы это взяли, матушка?
– Твой резерв истощен до капли. Еще немного, и это могло бы убить, – пальцы мягко сдавили острые плечи мальчишки. – я же просила тебя быть осторожнее. Магия Разрушения – это не игрушки! В первую очередь она опасна для того, кто ею владеет.
– Я сам могу разобраться, что и как мне делать! – Фобос раздраженно высвободился. Как правило, ему удавалось держать свои эмоции при себе, сохраняя прохладную вежливость в редких разговорах с матушкой. – И не хочу слушать пустые советы, о которых не спрашивал! А уж тем более не хочу, чтобы меня превращали в тренажер для Ваших материнских инстинктов только потому, что у Вас еще нет ребенка, которого Вы могли бы любить по-настоящему! Демонстрируйте свою заботу кому-нибудь еще!
Королева отшатнулась. Огромные золотистые глаза, и без того занимающие большую часть эльфийского треугольного личика сделались еще больше и потускнели, словно на весеннее солнышко набежали невесомые облака. Принц, наблюдающий эту пантомиму через зеркало, едва заметно поморщился. Даже в детстве он совершенно не доверял чувствам напоказ, зная, что, чем сильнее боль, тем глубже ее пытаешься спрятать от других, а то, что демонстрируется – притворство или полупритворство. В совсем раннем детстве принцу порой казалось, что это с ним что-то не так, не правильно, однако с возрастом он научился различать эту фальшь и в окружающих. Вот только матушка… она верила самой себе. Но, конечно, эта вера вовсе не делала показные чувства истинными, а говорила лишь о том, что человек лжет не окружающим даже, а самому себе.
– Почему… – королева говорила медленно, словно подбирая каждое слово. – почему ты решил, что я люблю тебя не по настоящему?
– Я не сомневаюсь, что Вы меня любите, матушка. Но вы любите весь этот мир вплоть до самой гнусной и ничтожной из населяющих его тварей, так что такая любовь – в сущности то же самое, что и нелюбовь. А я слышу Ваш страх – с каждым годом все громче и громче – о том, что у Вас никогда не будет дочери. Страх на грани отчаяния. Даже еще не родившись, она уже – Ваша жизнь, Ваш смысл, Ваша душа до самой последней капли. Не мне о таком судить, но это, должно быть, и значит «любить по-настоящему».
– Ты прав… но ты… ты все понимаешь не так.
– Мне все равно, – уже злясь на себя за эту вспышку, холодно отрезал принц. – мне все равно. От любви никакого проку, я на нее и не претендую. Но я не кукла и просто прошу со мной не играть!
Устало вздохнув, матушка молча удалилась. С Галгейтой предстоял разговор посложнее… И, что самое паршивое, чувствующий себя совершено разбитым принц не чувствовал ни малейшего желания эти разговоры вести – не хотелось бы снова сорваться. Однако, если пропустить ДВА урока подряд… В искреннем ужасе представив все излившиеся бы на его голову нравоучения и чтение морали, Фобос передернул плечами. Сказаться, что ли, больным? Ну уж нет!
