Елена

Это было похоже на сон, но не было сном в том смысле, к которому привыкла Елена. Как бы то ни было в тот момент, когда девочка решила примерить подаренную диадему, мир вдруг изменился. А ведь на этот раз она даже не пыталась колдовать! Мгновение назад она стояла в своей комнате перед зеркалом, поднеся обруч из белого золота к голове, а стоило венцу мягко лечь на слегка взъерошенные, как обычно, волосы… Это была другая комната! Довольно небольшая и аскетично обставленная: кровать, письменный стол да многочисленные книжные полки. Здесь царил бы идеальный порядок, если бы не сумка – почти до конца собранная в дорогу – стоящая прямо на застеленной кровати. А еще совсем другая девушка отражалась в зеркале, примеряя украшенную звездчатым сапфиром диадему. Именно девушка – на три или четыре года старше Елены – тоже русоволосая, но не по-мышиному, это был яркий, насыщенный русый – простая, но от того не менее роскошная коса ниже пояса любую женщину сделала бы почти красавицей, а незнакомка и вовсе обладала невероятной, волшебной красотой, словно освещавшей ее изнутри. В пять лет красавицей сочтешь женщину в ярком платье, в десять – безупречно отштампованную куклу Барби, в пятнадцать, как правило, красотой назовут сходство с какой-нибудь модной «звездой экрана»… У незнакомки не было ни того, ни другого, ни третьего. Не было изящной позолоты, которой блистали Сергей и его «не к ночи поминаемая» старшая сестра, не было хищной яркости ведьмы Мары – короче говоря, не было того, что делало их красивыми. Была только сама красота: чистая, как горный родник, ничем не замутненная и, должно быть, как тот же бьющий из глубины камней ключ, холодная. Это не был холод жестокости и властности, как у Великого Князя или, например, Симерзлы – а холод пронзительной чистоты. Елена, не в силах думать о чем-либо другом, восхищенно смотрела в иссиня-зеленые глаза. Однако сама прекрасная незнакомка восхищения явно не разделяла. Досадливо поморщившись то ли отражению – она Елену видеть отчего-то не могла – то ли просто каким-то неприятным мыслям, девушка сняла венец, задумчиво взвешивая его в руках… и едва не выронила от неожиданности, когда раздался стук в дверь. Метнувшись к кровати, незнакомка поспешно завернула диадему в серую шерстяную ткань, кажется, какого-то платья, и запихнула в самую глубину сумки. – Войдите, – голос был под стать внешности: чистый, мелодичный и с холодком. – Милена? – вошедшую девушку тоже можно было бы назвать красивой. Когда-то же благородные дамы пили уксус и закапывали в глаза ядовитый сок белладонны, чтобы достичь интересной бледности и бездонной черноты глаз. Но это «бы» неприятно царапало. Елена подумала, что такой худенькой брюнетке с немного острым личиком пошло бы чахоточно-«готишшное» кружево черного или темно-багряного цвета, а вовсе не насыщено-зеленое платье, стиль которого сложно было определить, но просилось на язык определение «респектабельность». – Милена, что ты делаешь? – Пакую вещи! Знаешь, так их гораздо проще перевозить – и одежда меньше мнется… На какое-то время воцарилось молчание. Потом черноволосая девушка немного медленно, словно осторожно подбирая каждое слово, заговорила: – Если дело в Грише, то не думаю… – Нет. – Но Милена, дело в том… – Дело вовсе не в том! – резко ответила та, которую назвали Миленой. – Плевать на вашего Барина, он – последнее, что меня будет здесь беспокоить! – Может, тогда объяснишь, с какой стати вдруг решила сбежать тайком ото всех?! – поджав губы в тонкую щелочку, сухо спросила гостья. – Ты бы и со мной не попрощалась, если бы я сейчас не решила к тебе заглянуть, да? Ты хоть о матери подумала? Русоволосая бросила взволнованный короткий взгляд на сумку, в которую спрятала венец. – О ком, кроме нее еще можно думать, – процедила она сквозь зубы. – у Василисы «Премудрая» было заслуженным прозвищем, а во что оно превратилось? В переходящую фамилию! Я всю свою сознательную жизнь искала мудрость в книгах… но ее там нет. Полученные знания, сколько бы их ни было… это всего лишь – полученные знания! Я хочу научиться хоть чему-то настоящему, хочу, если я действительно достойна называться «Премудрой», получить это прозвище заслуженно, а не потому, что была дочерью своей матери! Она отбрасывает чересчур большую тень… На вашей кафедре так много внимания всегда уделялось заслугам предков, вот только действие ее на потомков вы истолковываете в корне неверно. Великие предки не делают потомков лучше других фактом своего наличия, они ОБЯЗЫВАЮТ в лепешку расшибаться, но СТАТЬ еще лучше и только этим стать достойными своего рода. Чужие давние заслуги никому чести не делают! – В любом случае сейчас ты поступаешь совсем не мудро. И некрасиво к тому же. – Но, к сожалению, единственно правильно. Сара, пообещай, что меня не выдашь! Ты же сама тут уже долго не задержишься… – Вот-вот. Сбегаешь прямо перед моей помолвкой, а еще единственная подруга! – Не сказала бы, что торжественный переезд из одной золотой клетки в другую – столь знаменательное для тебя событие. – Скорее уж – золотой террариум, – черноволосая Сара хихикнула. – это у вас, птичек, клетки. И только птицы способны рваться в пустое холодное небо, когда «в клетке» и кормят, и ухаживают… К своему отцу и братьям ты же не пойдешь – уж я-то тебя знаю! Окажешься совсем одна в мире, с которым только по книгам знакома! А ты знаешь, сколько птиц на воле гибнет? – Сара, пообещай мне! – Ну, хорошо. Обещаю… Елена, все еще стоявшая, ошеломленно уставившись в зеркало, дернула головой и обернулась – другая, чужая комната, как оказалось, существовала только за зеркальным стеклом – и хотела снять диадему… Но замерла, увидев стоящую посреди ЕЕ комнаты Милену из «зазеркалья»! С любопытством оглядывающаяся по сторонам девушка выглядела как-то немного иначе, словно цветная фотография слегка потеряла яркость и четкость с годами – но не узнать ее было бы просто невозможно. Зеркало, кстати, уже демонстрировало самое обычное отражение «покоев» Елены, причем странной гостьи в этом отражении не было совсем. – Гм… интересно. Не была до конца уверена, что это подействует, – наконец произнесла Милена. Голос тоже стал звучать немного иначе… – Подействует – что? – на всякий случай спросила девочка. – Диадема – якорь. Как и, чтоб его, место смерти, которое изменить нельзя. – Ты Милена Премудрая? – Объективно рассуждая, Милена умерла лет семнадцать назад. Знаешь, так бывает, что человека уже нет, а про него продолжают думать, к нему испытывают какие-то… чувства. Ничто не уходит в никуда, как известно. Как правило, живые обладают очень важной способностью: умеют забывать. Рано или поздно забывают обо всем. Но иногда… кое-кто помнит. – Почему? – Да потому, что он тоже нежить! А мы ничто не способны забыть, ничему не способны научиться, даже в настроении навсегда остаемся том же, в котором умерли, так сказать, оригиналы… а, это пустое! Значит, ты новая Лада? Последний вопрос, видимо, ответа и не требовал, но девочка на всякий случай коротко кивнула. Милена собиралась еще что-то сказать, но неожиданно замерла, словно прислушиваясь к чему-то далекому. – Прости, объяснение немного откладывается, – наконец сообщила она. – черт знает что, и после смерти покоя не дождешься! До скорой встречи, Лада. Ну я им всем…

====== ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 29. Маргарита ======

Вокруг только и разговоров было, что об столь неконструктивно укороченных майских праздниках. Особенно у Евы, которой, вообще-то, без особой разницы по какому поводу, лишь бы выходных побольше. А Маргарита как-то неожиданно оказалась на этих дополнительных выходных без особых дел и почти в полном одиночестве. Виктория неожиданно влилась в теплую, хотя и слегка эксцентричную компанию ролевиков, по ее собственным словам, чтобы присматривать за Мадиной… не исключено, что так оно и было, только Марго немного сомневалась, в чем именно заключался этот «присмотр». Дарья не вняла мольбам Евгении, решившей заменить Мартына в качестве репетитора, и почти в ультимативном порядке предложила дополнительные занятия в свободное время: кажется, пока у Евы не нашлось никакого веского повода улизнуть, тем более, что родители эти занятия еще более ультимативно поддержали. Алину родители увезли на «загородную фазенду», вернее говоря, скворечник на шести сотках, дабы привести в порядок перед летним сезоном и оттранспортировать туда рассаду. А Маргарита, что к полевым играм, что к садово-огородным радостям довольно равнодушная, в очередной раз откололась от компании. И, что особенно обидно, Николаю тоже в очередной раз оказалось не до нее: комичная на первый взгляд революционная деятельность парня без прошлого, бесхарактерного беса-громилы и предприимчивого ховалы неожиданно стала набирать обороты. Коля говорил, что правлением князя даже в его собственной вотчине – Нави – многие были недовольны, а сама девочка совершенно не жаждала с этими «угнетенными» общаться – многие из них, по ее мнению, заслуживали не то, что диктатуры, а банальных ошейников и намордников. Николаю буквально затмевала глаза вера в собственную идею, и ни замечать, с каким сбродом связался, ни слушать чьи бы то ни было советы юноша не желал, какое-то время Марго пыталась до него достучаться, но это напоминало общение с глухим – вскоре даже ее терпение и упрямство иссякли. «Какой угодно чепухой он будет заниматься, лишь бы только не признавать мою правоту!» Маргарита не понимала… или понимала, но не желала принимать – что произошло с их отношениями. Коля был в точности таким, как она хотела видеть… но почему теперь, когда он действительно БЫЛ рядом с ней, теперь почти все, что она считала несомненными достоинствами, теперь почти раздражало? Слишком благородный, слишком неравнодушный, слишком, до безголовости, отважный, слишком правильный и принципиальный. Таких словно бы и не бывает в обыкновенной жизни, только на страницах приключенческих романов! Там, в книгах все эти качества восхищают, но… насколько же этому безупречному романтику трудно оказалось вписаться в реальную повседневность! И сам он этого словно и не желает признавать, живя какими-то иллюзиями. Лезет со своим благородством и неравнодушием в совершенно не свое дело. Рискует со своими принципами и храбростью, бессмысленно рискует – совершенно не задумываясь о том, что его боятся потерять. Не умеет позаботиться о себе сам, так хоть не воспринимал бы, словно оскорбление, заботу с ее стороны! Разве это не естественно, заботиться о близких людях, а не о каких-то там проходимцах?! Но нет, его забота всегда общая и никогда – личная. Личное для него… это что-то сугубо личное, а оттого не важное. И она просто не имеет морального права ставить ему условие вроде «я или… все остальное» – и даже не потому что, как Вика, боится не оставить себе в таком случае никаких шансов, просто это будет… непорядочно… «Но нельзя же вечно жить сегодняшним днем, стараясь не думать о завтрашнем! Летом мы… я уезжаю из Вересково, так что выбор придется делать в любом случае!» – Привет… Ну вот, теперь она уже спит на ходу! Обернувшись, Маргарита немного растерянно встретилась взглядом с карими глазами Петьки Кукушкина. Обычно от его взгляда на душе теплело, словно от чашки горячего шоколада, но сегодня Петр странным образом подстегнул раздражение. Шоколад – не то, с чем стоит перебарщивать, слишком уж просто к нему привыкнуть, чтобы потом, вместо того, чтобы решать проблему, просто отгораживаться от нее мелкими удовольствиями. – Привет. Ты пешком? Колымага наконец-то развалилась окончательно? Петька рассмеялся и помотал головой. – Дарье теперь не до обсуждений происходящего в семье, ага. Впрочем, все верно, у девчонок всегда найдутся более интересные темы для разговоров. В общем, я на какое-то время снова живу с родителями, летом поеду в Москву или в Петербург, поступать. – А как же армия? – автоматически спросила Маргарита и, слегка смутившись, мотнула головой. – Извини, я просто думала… – Я знаю. Это шутка была такая дурацкая… ну подумай, можно с нашей матушкой учинить что-нибудь в обход общих правил? Может, для кого-то родственники и на особом счету… то есть, у нее тоже, на особом, только вот в обратном смысле. Так что все в рамках закона и порядка, – Петр снова солнечно улыбнулся. – теперь альтернативная служба закончилась, так что, как говорится, с чистой совестью! – Извини… – Да перестань, наконец! Мы же эту байку и придумали... Зато теперь, может быть, в Петербурге еще встретимся, я слышал, ты уезжаешь после окончания учебного года? Девочка отрешенно кивнула, глядя мимо Петьки. Она уезжает… И есть ли хоть какой-то способ убедить Колю бросить все эти игры в войну непонятно с кем, непонятно, на чьей стороне, и поехать с ними? Начать настоящую человеческую жизнь… – У тебя проблемы? Маргарита промолчала. – Это, конечно, не мое дело… Может быть, ты теперь не хочешь… или просто тебе не стоит со мной общаться? Я совсем не хочу создавать вам проблемы, если Николай так болезненно реагирует… – Глупости какие-то! Мы с тобой друзья, так же! – коротко встретившись с Петром взглядом, словно ища подтверждения своих слов. – Николай это понимает… или поймет! У Коли порой странные заморочки… Это пройдет! – Скажи еще, что ты его перевоспитаешь! – хохотнул Кукушкин. Девочка, слегка оскорбившись, передернула плечами. – Ну, не обижайся. Просто воспитывают маленьких детей. Ты ведь любишь его… – Люблю, – хоть слова Петьки и не были вопросом, Маргарита почему-то почувствовала необходимость… спрятаться за констатацию факта, что ли? Глупо как-то! Огорчать Петра, если он действительно к ней и неравнодушен, невежливо и просто бессмысленно, но ведь они действительно просто друзья: Коля может чего-то не понимать, но уж Петька-то! Будет лучше, если недосказанностей в их отношениях не будет. Если он сам после этого не захочет с ней общаться – Маргарита готова это понять, но, по всей видимости, парень совсем не против дружеских отношений. Не сложилось – так что теперь, обижаться друг на друга непонятно за что? – Значит, любишь таким, какой он есть. Иначе не бывает. – Вот пусть и он меня любит такой, какая я есть! – раздраженно отрезала девочка. – Петя… у меня скоро День Рождения, если ты не против, приходи… – Ты уверена, что… – Абсолютно!