И тогда ротмистр, не понимая, что происходит, и обезумев от страха, принялся палить неизвестно куда. Пули засвистели по комнате. Я прижал Анну к стене, закрывая ее собой от случайной пули этого вооруженного безумца.

Он выстрелил раз, потом другой, и еще, и еще… И вдруг упал, как подкошенный, выронив револьвер.

В ответ на активную стрельбу с улицы послышались голоса и глухие удары в дверь. Видимо, городовые, пользуясь тем, что по ним перестали стрелять, добрались-таки до двери. И теперь планомерно ее выносили. Денщик Митька, который отвлекся было на стреляющего хозяина, бросился к дверям, похоже, рассчитывая сильнее их заклинить. Я заступил ему дорогу, отвлекая, а сзади на него кинулся Коробейников, и вдвоем мы моментально упаковали чересчур активного денщика.

Мы с помощником собрали оружие и подошли к лежащему Мышлоедову. Он дышал трудно, с хрипом. Пуля попала в область сердца, и понятно было, что жить ему осталось от силы несколько минут.

— Как же это? — растерянно спросил Антон Андреич.

— Рикошет, — пояснил я ему. — Пуля отскочила от часов.

— Судьба — индейка! — прохрипел ротмистр, пытаясь усмехнуться.

— Ротмистр! — опустился я на пол рядом с ним. — Это Вы наняли убийц Ферзя?

Он молчал, захлебываясь дыханием. Но мне очень нужно было его признание. Если ротмистр умрет, так ничего и не сказав, то мне уже никогда не доказать, что он был заказчиком убийства. Все замешанные в этом деле мертвы, и я не смогу оправдаться, снять с себя подозрения. Но если он признается сейчас, то дело закрыто. Коробейников и Анна Викторовна вполне сойдут за свидетелей. Поэтому я продолжал теребить умирающего.

— Признайтесь, это Вы? — я легонько потряс его за плечо, и он открыл глаза. — Мышлоедов, Вы умираете. Облегчите душу.

— Да, это я нанял, — выдавил он с трудом. — Я все проиграл этому шулеру. Имение…

Хриплый вздох прозвучал в последний раз. Ротмистр Мышлоедов был мертв.

В дверь гостиной забарабанили. Видимо, уличная, наконец-то, поддалась стараниям городовых. Пора было навести во всем порядок, снять с себя подозрения и жить дальше.

— Антон Андреич, откройте дверь, — устало скомандовал я Коробейникову.

— Нет! — Анна Викторовна бросилась к двери, загородила ее, раскинув руки. — Если Вас арестуют, я не смогу помочь! И Ферзь убьет Вас.

— Коробейников, дверь! — приказал я твердо.

Не хватало еще мне прятаться от городовых из-за страха перед каким-то духом!

— Ни в коем случае, — поддержал Анну мой помощник.

— Вы слышали приказ?! — развернулся я к нему в бешенстве.

— Здесь я приказываю! — не испугался моего гнева он. — Я веду следствие. Выполняйте то, что говорит Анна Викторовна.

В этот момент в глазах снова потемнело, будто воздух сгустился. Под порывом ветра распахнулось еще одно окно, посыпались стекла.

— Вот! Вы видите? — воскликнула Анна Викторовна. — Это он!

— Помогите мне, — обратилась она к Антону Андреичу.

Вдвоем они с трудом развернули огромное старое зеркало, стоящее у стены, и установили его так, чтобы оно оказалось напротив зеркала каминного.

— Что Вы делаете? — спросил я своих добровольных спасателей.

Несмотря на странные сквозняки и прочие необъяснимые вещи, которым я был свидетелем, эти их манипуляции с зеркалом выглядели уж вовсе нелепо.

— Яков Платоныч! — позвала меня Анна Викторовна, придерживая зеркало. — Идите ко мне! Пожалуйста!

С каминной полки свалились часы.

— Яков Платоныч! — закричала Анна, сама не своя от ужаса. — Ну прошу Вас! Ну пожалуйста!

Оборвался и упал вместе с занавесками еще один карниз. Этот странный ветер так всю комнату разрушит.

Анна Викторовна не выдержала моей медлительной нерешительности, подскочила, схватила за руку, потянула за собой.

Мы оказались вдвоем перед зеркалом, которое Коробейников придерживал с изнанки. Зеркало отражало нас обоих, перепуганную Анну и меня, растерянного и даже, кажется, слегка бледного. А еще оно отражало каминное зеркало, из-за чего казалось, что мы с Анной Викторовной стоим на фоне бесконечного зеркального коридора.

— Дух зловредный, неугомонный, уйди! — повелела Анна, глядя в зеркало широко распахнутыми глазами.

Я взглянул на нее. Она, казалось, собрала всю свою волю, вложив ее в свое приказание.

— Дух зловредный, неугомонный, уйди!!! — Анна еще возвысила голос.

Видимо, события трудного дня сказались на мне, потому что мне вдруг показалось, что зеркало подернулось туманом, в глубине его мелькнуло чье-то искаженное яростью лицо, и откуда-то из немыслимого далека донесся отчаянный вопль боли и гнева. Голова моя закружилась, я отшатнулся.

И в этот момент Анна страшно побледнела и без звука потеряла сознание.

— Анна Викторовна! — я едва успел подхватить ее. Она обвисала у меня на руках в глубоком обмороке.

— Аня, что с Вами! — тряс я ее в страхе. — Очнитесь!

На какие-то ужасные несколько секунд мне почудилось вдруг, что все это правда. И что спиритизм существует, а злобный дух Ферзя преследовал меня. Что, если она пострадала, пытаясь его прогнать? А что если он промахнулся, что если убил ее вместо меня?!

Но вот ресницы ее дрогнули, приподнимаясь, щеки слегка порозовели.

— Живой! — выдохнула Анна, касаясь ладонью моей щеки. Из глаз ее потекли слезы. — Живой.

— Ну что же Вы меня так пугаете! — прошептал я, прижимая ее к себе.

Она все плакала и никак не могла остановиться, и гладила меня по лицу, будто желая убедиться, что я живой, теплый, и со мной ничего не случилось.

Мы стояли, обнявшись, в зеркальном коридоре, и он, казалось, скрывал нас от всего мира. Погруженный в эту отрешенность, я смутно слышал, как вылетела, не выдержав напора, дверь, как кричит на городовых Коробейников, объясняя им, что не допустит моего ареста и позорного препровождения в участок под конвоем. А мы все стояли, обнявшись, хранимые зеркальным коридором. И казалось, мы можем стоять так целую вечность, мир подождет столько, сколько будет нужно.

На самом деле прошло лишь несколько минут. Анна Викторовна успокоилась, перестала плакать и, смутившись, отстранилась от меня. Я отпустил ее и, убедившись, что она крепко стоит на ногах без моей поддержки вышел к городовым. Было легко убедить их в моих мирных намерениях. Ульяшина же я попросил проводить Анну Викторовну домой, а потом вернуться, чтобы зафиксировать все, что произошло в этой комнате. И доктора Милца вызвать, разумеется.

Вместе с городовыми, прихватившими обстрелявшего их денщика, мы с Коробейниковым направились в управление. Предстояло объяснение с Трегубовым, весьма разъяренным, как предупредил меня Ульяшин. Но это все были уже сущие мелочи.

И снова мой кабинет в управлении, ставший где-то уже родным домом. И раздраженный полицмейстер Трегубов. И нужно продержаться еще совсем немножко, скоро можно будет отдохнуть. Уже рассвело, а мы все еще пытались разобраться, кто прав, а кто виноват. С момента возвращения в управление я пытался доказать господину полицмейстеру, что Ферзя я не убивал. Он же был одержим идеей меня немедленно арестовать, будучи уверенным в моей виновности. Мы с Коробейниковым объясняли, рассказывали, доказывали. Постепенно утомился даже полицмейстер, и мы переместились в мой кабинет, где хоть сесть было можно.

— Ну хорошо, хорошо! — все еще раздраженно, но уже куда тише, чем, прежде, сказал Трегубов. — Как Вы объясните, что эта кружка оказалась у Вас в камине?

Я только устало вздохнул. Кружку в камине нашли, когда обыскивали мой кабинет. Кто-то из двух провинившихся дежурных, пока сидел в заключении, вспомнил, что этого важного предмета не обнаружилось в камере убитого Ферзя. Как уж в результате был сделан вывод, что если пропала кружка, то, стало быть, убийца именно я, для меня так и осталось тайной. Но в результате этих выводов последовал обыск моего кабинета и — о, чудо! — обнаружение искомого предмета в камине. И у меня не осталось сил объяснять Трегубову, что если бы я, усыпив предварительно дежурного, шарахнул Ферзя кружкой по голове, то уж точно не стал бы ее прятать в собственном камине. Просто бы вынес в кармане, да и выбросил где-нибудь.