— Это Вам спасибо, — ответил я ей. — О Ваньке только не забывайте. Дикий он, пугливый еще. Сирота, что скажешь.

— Ничего, — улыбнулась мне Антонина Марковна успокаивающе, — обогреем. А Вы, может быть, еще чайку? С вареньицем?

— Нет, — отказался я с улыбкой. — Пора мне. Спасибо.

Я пошел к выходу, а Бенцианова немедленно вернулась к Ване и принялась хлопотать вокруг него. И таким теплом веяло от этой картины, что я всем сердцем поверил, что у них теперь все будет хорошо.

Пусть это и было дело о двух убийствах, но закончилось оно радостно. И я покидал дом Бенециановой с легким сердцем.

Едва я вышел на крыльцо, как услышал знакомый голос:

— Яков Платоныч!

Анна Викторовна шла ко мне через двор и улыбалась. Видимо, и у нее настроение было прекрасное.

— Анна Викторовна! — я сбежал ей навстречу по ступенькам. — Рад Вас видеть!

— А я вот приходил проведать Бенцианову после всех ее потрясений, — объяснил я свое здесь присутствие, –вашу духовидицу! Удивительно, но теперь совсем другой человек.

Анна рассмеялась мне в ответ счастливым смехом. Она, разумеется, была в курсе судьбы Вани, принимала в ней активное участие, втянув в это дело и своего отца-адвоката.

— Да, это правда! Это просто чудо-преображение.

Я откровенно любовался ею. Она была дивно хороша в своей изящной шляпке, очаровательная и женственная. Мне на мгновение вспомнилась девочка-сорванец, которой я умилялся этой осенью. Неужели всего лишь несколько месяцев назад? Сейчас передо мной стояла обворожительно красивая девушка. И улыбалась мне самой замечательной на свете улыбкой.

— А я вот иду к Ване! — сказала Анна Викторовна, не замечая моего завороженного взгляда. — Будем с ним заниматься, изучать основы грамоты. Готовимся к гимназии!

— Благое дело, — с трудом вымолвил я, не отрывая от нее глаз.

— Кстати, — слегка ехидно заметила Анна Викторовна, — вполне материальный и осязаемый дух, как видите!

— О, да! — согласился я. — Здесь мы имеем дело с редким случаем материализации духа при помощи уголовной полиции.

— Яков Платоныч! — ласково пожурила меня Анна Викторовна. — Еще немножко, и я, кажется, привыкну к Вашему несносному брюзжанию!

— Самое страшное, что и я начинаю привыкать к Вашим визитам в мой кабинет, — ответил я куда серьезнее, чем могло показаться. И постарался пошутить все же: — К чему я решительно не могу привыкнуть, так это к тому, что Вы каждый раз с собой нового духа приводите.

— Который помогает Вам не попасть впросак! — ответила она с улыбкой, лишь самую капельку язвительно.

На улице было морозно. И руки Анны Викторовны, видимо, замерзли в тонких перчатках. Она сняла их и попыталась засунуть руки в рукава, чтобы согреть. Я не мог отвести взгляд от ее рук. Мне хотелось взять их в ладони, согреть дыханием, поцелуями. Я любовался ее нежными пальчиками и понимал, что пропал, абсолютно и бесповоротно. А она смотрела на меня и светло улыбалась.

— Порой Ваши подсказки своевременны, — сказал я, зная, что ей будет безмерно приятно это услышать.

— А порой, знаете, Ваш скепсис, он просто не знает границ! — как обычно, Анна не поняла, что это был комплимент, и решила, что я снова дразню ее.

— Я материалист, — ответил я ей. — И верю лишь в то, что могу увидеть и могу осязать.

— А привязанность? — спросила Анна взволнованно. — Симпатия? Любовь? В них Вы верите? Ведь они же существуют, хоть Вы и не можете их осязать!

Я посмотрел на нее очень серьезным и долгим взглядом. Любовь тоже можно чувствовать и осязать. Она просто еще не знает об этом. А я знаю. И даже могу показать, в той степени, к которой осмелюсь.

— Ну почему же? — спросил я ее.

И позволил себе то, о чем минуту назад только мечтал.

— У вас, по-моему, руки замерзли.

Я снял перчатки и осторожно взял в руки ее холодную ладошку. Ласково спрятал ее в своих теплых руках. Наклонился, подышал, нежно согревая.

И, выпрямившись, посмотрел ей прямо в глаза.

Она не улыбалась уже. Смотрела на меня огромными изумленными глазами, в которых плескалось… так много. Растерянность, неверие, неуверенность, смущение.

Я так долго отталкивал ее от себя, что теперь она боялась поверить тому, что видела и чувствовала.

И это было хорошо. Потому что я и сам боялся поверить. Боялся даже словом обозначить то, что чувствовал к ней.

— Ну, я пойду, пожалуй, — смущенно сказала Анна. — Меня там Ваня ждет, и заниматься нам нужно.

— Да-да. Конечно, — сказал я, отпуская ее руку.

Она повернулась, пошла к дому.

Я не выдержал, окликнул ее:

— Анна Викторовна!

Анна повернулась ко мне резко, будто ждала, что я ее позову, что скажу еще что-то.

— Всего доброго, — сказал я ей с улыбкой.

— Всего доброго, — улыбнулась она мне в ответ и скрылась в доме.

Я одним движением запрыгнул в коляску и приказал трогать. Улыбаться я так и не перестал. Меня переполняло ощущение безграничного счастья. И ожидание чуда. Неужели чудеса все-таки возможны?..

====== Десятая новелла. Сицилианская защита. ======

Утро того дня было просто отвратительным. Я проснулся с сильной головной болью, остро ощущая все последствия своей вчерашней невоздержанности. Вчера вечером я развлекался шахматной игрой с Ферзем, петербуржским карточным шулером, задержанном нами по доносу осведомителя несколько дней назад. Ферзь, несмотря на свою профессию, оказался весьма приятным собеседником, а главное, фанатичным и искусным шахматистом. А поскольку отсутствие хорошего партнера по шахматам было единственным, с чем я не смог примириться в Затонске, я отдыхал душой. Да и телом позволил себе слегка расслабиться, приняв некоторое количество коньяку. Но, судя по тяжести в голове, похоже было, что несколько увлекся. Увы, каким бы ни было мое состояние, от работы оно меня не освобождало. Так что я отправился в управление, пребывая в отвратительнейшем настроении.

В управлении царил хаос и едва ли не паника. Все бегали с перепуганными лицами. И только дежурный мирно спал на своем месте, уронив голову на руки. Решив, что отругаю его позже или вовсе предоставлю это удовольствие Трегубову, я вошел в участок.

Там ко мне сразу бросился Коробейников, пребывающий в высшей степени испуганного волнения:

— Яков Платоныч! У нас происшествие, требующее Вашего безотлагательного внимания!

Он схватил меня за рукав, отвел, почти силой оттащил в сторону от городовых:

— Осмелюсь доложить, Яков Платоныч! Дежурный, проснувшись…

— Проснувшись? — перебил я его возмущенно.

— Так точно, — продолжил Коробейников, — проснувшись в шесть тридцать утра, обнаружил… Лучше Вам увидеть это.

Я последовал за Коробейниковым. Судя по его реакции произошло и в самом деле что-то неординарное. Как не вовремя! Сегодня бы мне происшествий не хотелось.

Но действительность превзошла все мои ожидания. Это было не просто происшествие. Это больше походило на катастрофу. Я смотрел — и не верил своим глазам. В камере Ферзя все было так, как я и помнил по вчерашнему вечеру. Так же стояла на столе шахматная доска с расставленными фигурами. Так же сидел на койке арестованный. Только вот был он абсолютно, безнадежно мертв. И доктор Милц уже его осматривал.

— Смерть наступила в результате удара в висок, — отчитался доктор. — Орудие убийства мы не нашли.

— Когда? — спросил я, преодолевая ошеломление.

— Судя по температуре тела, я полагаю, часов шесть-семь назад, — ответил Александр Францевич, — но точнее я скажу после вскрытия.

— Где второй дежурный? — спросил я Коробейникова.

— Ночью ушел, — ответил тот. — Жена рожает.

— Что?!

— Но Вы сами его отпустили! — изумился Коробейников.

— Как отпустил?

— Ну, мальчишка прибежал, сказал, тяжелые роды, — осторожно пояснил Антон Андреич. — Вы отпустили.

Мало того, что у меня голова раскалывается, так еще и провалы в памяти?! Да уж! Переборщил я с отдыхом, ничего не скажешь.