А в следующий момент неразбериха этого вечера не только продолжилась, но и усугубилась. В комнату вбежала дочь баронессы, Каролина и, рыдая, бросилась к матери. Сквозь слезы она кричала что-то неразборчивое, путая немецкие и русские слова, но я отчетливо разобрал слово «кровь».

Оставив Анну на попечение родных и Дарьи Павловны, я подошел к барышне и заговорил с нею по-немецки, пытаясь выяснить, что ее так напугало, и о какой крови она говорит. Мой спокойный голос, а пуще того, звуки родного для нее языка слегка успокоили Каролину, и я смог разобрать, что она хочет сказать. Услышанное меня поразило. Кажется, этот вечер будет просто полон неожиданностей.

— Яков Платоныч! — не выдержал Иван Кузьмич. — Да переведите же!

— Говорит, мертвая девушка возле конюшни, — объяснил я полицмейстеру.

— Так, господа! Прошу оставаться на местах! — решительно произнес наш полицмейстер. — Никому не уходить из дома, пока я не разрешу.

Хорошо, что он здесь сегодня. Если там и вправду труп, то я смогу нормально работать, а удерживание на месте перепуганных людей падет на плечи нашего доброго господина Артюхина.

— Яков Платоныч, — распорядился Иван Кузьмич, — берите девицу и за мной.

— Я пойду с дочерью, — заявила баронесса, прижимая к себе все еще рыдающую Каролину.

— Я с Вами! — рванулся вслед Ребушинский в надежде оказаться на месте преступления одним из первых.

Но не тут-то было. Наш Иван Кузьмич был добрейшей души человеком, но, когда надо, вполне мог проявить твердость. И прессу, в лице господина Ребушинского, любил не больше меня.

— Сидеть здесь, — приказал он журналисту твердо.

И тот, не смея возражать, немедленно опустился на стул.

Мы вышли на темный двор и прошли в конюшню. Каролина заходила неохотно, с опаской. Дойдя до дверного проема, заглянула, но внутрь не пошла. Показала рукой — там, мол.

Подняв фонарь, я прошел вглубь сарая, в ту часть, где был сеновал. Иван Кузьмич проследовал за мной. Зрелище, открывшееся нашим глазам, вполне могло довести до истерики не только впечатлительную барышню. На полу конюшни лежал труп девушки, крестьянки. Горло жертвы было перерезано. А само тело было расположено так, чтобы кровь могла вытекать из раны. Жертва была бледна даже для трупа. Обескровлена. Бескровная жертва?

Иван Кузьмич наклонился, чтобы повнимательнее все осмотреть. А я спросил Каролину:

— Как вы обнаружили труп?

Она уже слегка успокоилась, но все еще цеплялась за мать.

— Мы тут смотреть на конь. — ответила она на ломаном русском языке.

— Мы? — уточнил я. — Вы что, были не одна?

— С Михаил, конюх.

— А где же конюх?

-Я побежать от испуг, — попыталась объяснить Каролина, — он побежать за мной, и…

— Он что, гнался за Вами? — перебил я ее.

— Нет, он бежать и кричать: «Стой, стой».

На мой взгляд, именно это и называется гнаться. Полагаю, дело в языковом барьере. Или в ее волнении. Но не важно. Нужно найти этого конюха, и поскорее.

— Возвращайтесь домой, — сказал я обеим дамам, — а завтра я с Вами поговорю.

Они послушно пошли в дом. А я отправил слугу с запиской к Коробейникову, веля тому прибыть немедля в поместье. И привезти с собой фотоаппарат и все прочее, необходимое мне для следствия. А также захватить доктора Милца. Ну и наряд городовых, разумеется. А пока мы с Иваном Кузьмичом вдвоем остались охранять место преступления, попутно его осматривая.

Через малое время прибыли Коробейников с городовыми и доктор Милц. И закрутилось нормальная полицейская процедура расследования убийства. Для освещения места преступления добыли дополнительные фонари. Антон Андреевич, поднаторевший под моим руководством в фотографии, делал снимки, доктор осматривал тело жертвы. А я еще раз оглядывал конюшню, пытаясь представить себе, как все произошло.

— Странная композиция, — поделился я своими впечатлениями. — Кровь стекала в какой-то сосуд, который убийца забрал с собой.

— Господа, а вы обратили внимание, что на виске у жертвы рана? — спросил доктор Милц. — Собственно, от нее она и скончалась. Это говорит о том, что ее убили не здесь. Убили там, где мы с вами нашли пятна крови, и уже потом мертвую приволокли вот сюда, подвесили и перерезали горло.

— Яков Платоныч! — обратился ко мне Иван Кузьмич. — Только у меня в голове вертится эта мысль, или она Вас тоже посещает?

Разумеется, я сразу понял, что за «эту мысль» имеет в виду наш полицмейстер.

— Разумеется, я тоже об этом думаю, — ответил я ему, — таких совпадений не бывает. Но странно было бы обвинять баронессу лишь в том, что она рассказала эту легенду.

— Да… — протянул Иван Кузьмич. — Вот такая легенда.

В конюшню спустился Сила Кузьмич Фролов и подошел взглянуть на тело.

Еще в ожидании Коробейникова и доктора мы с Иваном Кузьмичом решили, что, после подробного осмотра места преступления, не станем мешать любопытствующим, желающим взглянуть на тело. Пусть смотрят. А мы посмотрим на них. Понаблюдаем, а при случае и расспросим.

Фролов пришел первым. То ли нервы у него были покрепче, чем у остальных, ведь, как-никак, его бизнес связан с забоем скота. То ли любопытства побольше. Он взглянул на покойницу, отшатнулся, перекрестился, не отводя глаз:

— О, Господи! Спаси и сохрани!

— Вы ее знали? — спросил у него Иван Кузьмич строгим голосом.

— Да, — ответил Сила Фролов, не сводя взгляда с тела, — это Дуня. Дочь моего работника, забойщика.

— Забойщика? — заинтересовался я.

— Скот у меня забивает на бойне. Семен Кокошин, — пояснил он.

— Вы знаете, есть одна интересная деталь, — привлек наше внимание доктор Милц, — дело в том, что сонная артерия рассечена очень уверенно. Одним точным ударом.

— Да Вы что себе думаете-то! — возмутился Сила Кузьмич.

— Я не думаю, я констатирую факт, — оборвал его доктор.

— Когда наступила смерть? — спросил я, прерывая могущий разгореться конфликт.

— Ну, судя по окоченению, — взглянул на тело доктор Милц, — я полагаю, часов шесть назад.

— То есть, было еще светло, — отметил я.

В конюшню зашел взволнованный Петр Миронов. Я сделал знак городовому, чтобы его не задерживали. Вопреки ожиданиям, Петр Иваныч на труп не любопытствовал. Увидел случайно, отвернулся в ужасе. И обратился к нам с Иваном Кузьмичом:

— Господа, право же слово, пощадите. Сил же никаких нет! Там дамы в истерике!

— Думаю, можно отпустить, — обратился ко мне Иван Кузьмич. — Допросите завтра.

— Как скажете, — не возражал я. Никуда все эти господа за ночь не денутся, а у меня еще и без допросов дел полно.

— Доктор! — обратился Петр Иванович к Милцу. — Пойдемте! Там Анне нехорошо. Пойдемте.

На секунду я почувствовал острый укол тревоги и вины. С этим убийством я даже не смог минуты улучить, чтобы узнать, как там Анна Викторовна. И теперь отвлечься не могу. Остается только надеяться, что Александр Францевич справиться с ее недомоганием. А семейство Мироновых уж точно не оставит ее заботой.

Доктор ушел вслед за Петром Мироновым. А им навстречу, расталкивая всех вокруг корпулентной своей персоной, вбежал господин Ребушинский. Вот его труп интересовал очень. В маленьких его глазках, почти задавленных щеками, пылал азарт, и даже нос, казалось, подергивался. Осмотрев все вокруг и даже, кажется, обнюхав для верности, он вполголоса обратился к моему помощнику:

-Антон Андреич! Мне бы пару снимков жертвы!

— Не положено, — строго ответил Коробейников.

— Гонорар, конечно, изыщем, — продолжил наседать Ребушинский, — хотя возможностей мало…

— Подкуп должностного лица? — возмутился Коробейников. — Вы что…

— Алексей Егорыч, — строго вмешался полицмейстер, — и вы тоже с нами покидаете место преступления.

— Ну Иван Кузьмич! — попробовал упросить его Ребушинский.

— Следуйте за мной, — остался непреклонным тот в своем решении. — За мной!

Ребушинский неохотно пошел в дом.