— Показал мне этого человека, — сказала Анна Викторовна, отводя руку от лица. — Высокий, курносый, молодой.

— С таким описанием далеко не уедешь, — вздохнул я разочарованно.

Анна внезапно снова уставилась на духа, на этот раз с откровенным испугом.

— Что случилось? — спросил я ее встревоженно.

— Они ушли, — проговорила она, и я понял, что это далеко не все, что ей пришлось сейчас увидеть. Слишком уж испуганный взгляд у нее был.

— Надеюсь, в ад? — сказал я.

Анна взглянула на меня беспомощно и растерянно, а потом прижалась, ища защиты и утешения. Я обнял ее, пытаясь укрыть от всех этих страшных, неведомых мне картин, которые мучили ее. Да уж, этот дар скорее проклятие. Бедная моя девочка, как же мне помочь тебе? Ее волосы под моими губами были мягкими и пушистыми. Анна прижималась ко мне, обнимая, и я слышал, как от моего тепла и нежности постепенно утихает ее дрожь, уходит страх. Это было единственное, чем я мог помочь. Но, кажется, это подействовало. Анна Викторовна овладела собой и мягко отстранилась, благодаря меня взглядом, полным нежности, но уже не страха. Вот ее лицо переменилось вдруг, будто какая-то идея пришла ей в голову. Я смотрел с тревогой, не торопясь ее отпускать, но Анна Викторовна решительно, хотя и мягко, отстранила мои руки и шагнула к столу, служившему ранее, полагаю, мистеру Брауну.

— Подождите, — сказала она мне.

Взяв лист бумаги и разыскав огрызок карандаша, Анна принялась быстрыми движениями набрасывать рисунок. Не желая мешать, я оглянулся по сторонам, надеясь найти хоть что-то, что поможет мне в поисках Брауна. Но не увидел ничего нужного. Видимо, все-таки придется разыскивать Лассаля и пытаться добыть сведения у него.

— Вот, — сказала Анна Викторовна, подавая мне нарисованный ею портрет. — Это курьер.

С листа бумаги, выписанный уверенными быстрыми штрихами, смотрел на меня господин Жиляев.

— Это помощник Увакова, — сказал я Анне Викторовне.

Значит, куратором Магистра был или сам Уваков, или тот, кто управлял им. Неведомый мне Кромвель. Любопытно.

— Чем же здесь занимался этот Браун? — спросила Анна Викторовна.

— А вот этого я Вам сказать не могу, — ответил я со вздохом.

А даже если и мог бы, я не стал бы тревожить ее ужасными картинами, что будоражили мое воображение после рассказа химика. Не надо ей этого знать. Достаточно того, что это знаю я. И я все сделаю, чтобы не допустить в мир проклятый газ. Духи отравленных, обезображенных солдат не встревожат ее покоя.

Анна Викторовна не стала настаивать на ответе.

— Это страшное место, — сказала она, умоляюще глядя мне в глаза. — Уведите меня отсюда.

Я осторожно обнял ее за плечи и повел к выходу, к свежему морозному ночному воздуху.

Лошадь выдержала сумасшедшую мою гонку и успела даже отдохнуть слегка. Мы с Анной Викторовной устроились рядом на козлах и неспешно двинулись к городу. Торопиться нам было некуда. Наступала ночь, время передышки, пусть и недолгой. Анна устало прижималась к моему плечу и молчала. Я правил лошадью, тоже молча, и пытался обдумать свои дальнейшие действия.

По всему получалось, что нужно было любым путем искать Лассаля. Он единственный точно знает, где искать мистера Брауна. Либо он прячет его у себя, либо уже передал заказчику похищения. А кто заказчик? Кромвель? Он в Петербурге, а значит, либо Лассаль должен везти Брауна туда, либо передать кому-то в Затонске. Но кому? Не Увакову, как мне кажется. Тот явно получил задание добыть Элис Лоуренс, ее и ищет. Кстати, мне тоже неплохо было бы ее разыскать. Есть еще вариант, что Жан похитил Брауна для Нины. Я забрал у нее документы, и ей ничего не остается, как попытаться добраться до оригинала. Тогда проще. На Нежинскую я сумею нажать. Выколотить сведения из Лассаля куда как труднее. Но я должен это сделать, любым способом. Ради всех нас.

— Домой Вам нельзя, — сказала Анна Викторовна, когда мы въехали в Затонск. — Номер снять Вы себе тоже не можете, Вас могут узнать.

— В пролетке переночую, — попытался успокоить я ее, не желая волновать сильнее своими планами. — Или у костра с нищими.

— Переночуете у меня в номере, — твердо сказала Анна, глядя мне прямо в глаза, — Вам надо отдохнуть.

И она снова устроила голову на моем плече. Это ей надо отдохнуть. Как она на ногах-то держится еще после всего, что ей довелось пережить? Хотя и мне не помешает маленькая передышка. По крайней мере, до глубокой ночи. Сейчас на улице еще люди, нужно выждать, пока ночь не заставит город замереть. И нет ничего дурного в том, если я проведу это время с Анной и немножечко отдохну. Кто знает, когда придется отдохнуть в следующий раз.

В гостиницу мы попали легко. Портье, как обычно, отсутствовал на своем месте. Анна Викторовна, заглянув в холл, подала мне знак, что путь свободен, и я тихо проскользнул к лестнице, никем не замеченный. Хорошо, что Затонск такой маленький и провинциальный. В столичном Петербурге в это время жизнь бьет ключом, а здесь уже все отходят ко сну.

Войдя в номер, Анна включила свет. Я шагнул за ней и нерешительно остановился на пороге.

— Да Вы проходите, — сказала Анна Викторовна устало.

Я прикрыл за собой дверь и помог ей избавиться от пальто. Она обернулась ко мне и ласковым, каким-то удивительно домашним и уютным жестом освободила меня от плаща и картуза. Было видно, что она даже не задумывается о своих действиях, погруженная в бесконечную усталость. Мне же вдруг стало неожиданно неловко от ее заботы. Она сделала то, что стало для нас совершенно естественным, будто мы прожили вместе много лет, будто так всегда было. Будто я был ей мужем.

Чувства нахлынули, принося мне неуверенность и даже страх. Имею ли я право здесь быть? Имею ли я вообще права в этой жизни? И тем более, в ее жизни?

— Как Вам здесь? — спросил я, пытаясь разговором отгородиться от неуверенности. — Не тесновато?

— Хорошо, — ответила Анна Викторовна, устало опускаясь на стул. — Дома последние дни совсем невыносимо было.

Ах, да, она же тоже беглянка. Адвокат Миронов уже, небось, весь участок на уши поставил, разыскивая дочь. Вот бы взглянуть, как Виктор Иванович атакует господина Увакова. На Илью Петровича я бы точно не поставил.

— И когда же Вы думаете вернуться? — спросил я, усмехнувшись представившейся мне картинке.

— Когда Вы победите, Яков Платоныч, — с легкой улыбкой и тенью прежнего задора в голосе ответила Анна.

У меня сжалось сердце. А когда она будет, эта моя победа? До нее еще гораздо дольше, чем Анна Викторовна может себе представить. Что же я делаю? Зачем я ей в ее жизни? Мне нужно уйти сейчас. Уйти и вернуться победителем. Вернуться, чтобы остаться навсегда.

— Простите, я Вас, наверное, стесняю, — неуверенно сказал я, понимая, что должен уйти, прямо сейчас, и не в силах сделать этот шаг.

— Яков Платоныч, — вздохнула Анна, протягивая ко мне руку. — Бросьте Вы, а?

И вместо шага назад я сделал шаг вперед, согревая ее ладонь в своих. Не уйду. Не могу уйти. Быть по сему.

— Вы очень сильно устали, — сказала Анна Викторовна, прижимаясь к моей руке щекой, — и Вам надо отдохнуть.

— Да-да, — вздохнул я, осторожно обнимая ее за плечи. — И Вам тоже.

— Я чаю сделаю? — спросила Анна, заглядывая мне в глаза снизу вверх.

Я лишь кивнул, не в силах слова вымолвить от нежности, накатывающей на меня при взгляде на нее. Она устала безмерно, и голубые прозрачные тени залегли под глазами. И все же она продолжала заботиться обо мне, не жалуясь ни на усталость, ни на страх, ни на боль. Такая хрупкая и одновременно такая сильная, бесконечно любимая моя женщина. Счастье мое, ангел мой, барышня на колесиках. Когда-то на берегу реки, разговаривая с ней в первый раз в жизни, я размышлял о том, кому она достанется, со своим характером. Мог ли я знать тогда… Да нет, я всегда знал. С той самой минуты, когда едва успел увернуться из-под колес единственного велосипеда в Затонске. Меня всегда восхищало в ней все: ее непреклонность, ее чистая душа, ее открытость. Маленькая девочка выросла на моих глазах, превратившись в прекрасную стойкую женщину, которую я любил всем сердцем. Ее не сломить никакими невзгодами, она моя любовь, мой мир, мое счастье. И ради нее одной я смогу все преодолеть и победить всех врагов. Чтобы вернуться к ней. И выпить чашку чая, который она для меня приготовит.