Коробейников вышел из кабинета, где нынче царил Уваков и куда впоследствии отвели доктора Милца. Я видел доктора мельком, но этого мне хватило, чтобы прийти в ужас. Жиляев, судя по всему, поработал с ним изрядно. Видимо, и Антона Андреича увиденное расстроило до чрезвычайности, потому что выглядел он совсем подавленным. Он и пришел-то в управление расстроенным, даже не обратил внимания на меня, когда проходил мимо. А вот теперь он меня, кажется, заметил, потому что остановился и медленно обернулся в мою сторону, явно не в силах поверить своим глазам. Но подойти не решался, глядя на меня с горечью и непониманием в глазах. Совсем запутался мальчик, не знает, кому и верить. А я сейчас его обижу, да так, что он мне, возможно, никогда этого не простит. Но я должен так поступить, к сожалению.

— Что же Вас гложет, Антон Андреич? — начал я разговор.

— Многое, — ответил он печально. И добавил, обратившись к дежурному: — Братец, пойди-ка чайку попей.

— Слушаюсь, Ваше благородие, — ответил городовой и ушел, хотя и не имел права этого делать.

Спасибо, Антон Андреич, век не забуду. Так еще и проще. Только вот Вы тоже век не забудете того, что я с Вами сделаю. И от этого саднит на душе.

— Как же это, Яков Платоныч? — спросил Коробейников, подойдя к самой решетке. — Что же это делается?

— Да не берите в голову, — постарался я его утешить. — Недоразумение. Все образуется.

— М-да… — вздохнул он. — А ведь доктор Милц и в самом деле помог Элис сбежать. И Вы знали об этом.

Я лишь кивнул в ответ на его слова. Ну, не было у меня сейчас в запасе пары суток, чтобы растолковать ему все происходящее.

— И Вы не могли не понимать, что это заговор, — продолжил Коробейников, мрачно глядя на меня.

Я огляделся. Дежурный сидел погруженный в бумаги. Да и далеко он, не успеет в любом случае. А больше в приемной никого не было. Пора.

— Я вот что Вам хотел сказать, — произнес я, ловя взгляд Коробейникова и поднимаясь с лавки. — Вы не грустите. Мне очень нужно отсюда уйти, — продолжил я очень тихо, беря его через решетку за лацкан пальто.

Антон Андреич, привыкший доверять мне инстинктивно, подался вперед, чтобы расслышать мои слова. И тогда я рванул его за пальто, одновременно выхватывая у него из-за пазухи револьвер и упирая ему в подбородок. Мой револьвер, тот самый, что я отдал ему когда-то, узнав, что своего у него нет. Он его так и не поменял, и это хорошо. Знакомое оружие всегда лучше.

— Оба сюда идите, — сказал я городовым, — и без глупостей, я пристрелю его.

Коробейников стоял совершенно спокойно, не пытался дергаться и сопротивляться. Я сам его учил этому, так что не волновался, что он сорвет мой спектакль. Но все же я был настороже. Я учил его и другому: расслабься, но жди момента. Но я не дам ему этого момента, ставки слишком высоки, чтобы я мог позволить себе проиграть. Второй попытки мне точно не дадут.

Городовые поверили и послушно подошли ближе.

— Что же Вы делаете, Яков Платоныч, — негромко, но очень горько сказал Коробейников.

— Все хорошо, Антон Андреич, — сказал я ему с максимальной убедительностью, — и совесть Ваша будет чиста. Вся вина за побег на мне. Оружие на стол кладите, — приказал я городовым. — Оружие на стол, я пристрелю его!

— Опомнитесь, я прошу Вас, — прошептал Коробейников. — Что ж Вы делаете, Яков Платоныч, что же Вы делаете?

Тебя спасаю, дурень! И себя заодно. Меня ночью Жиляев в камере удавит, а ты ведь не остановишься, ты копать станешь, не понимая, во что ввязался. И погибнешь ни за грош. А я этого не хочу.

Городовые сложили пистолеты и уставились на меня в ожидании.

— Открой, — велел я тому, кто был приставлен к клетке и оставил свой пост. Он подошел и загремел ключами. Я отступил на шаг, позволяя двери открыться, но мой револьвер был по-прежнему нацелен на Коробейникова.

— Одумайтесь, — снова попросил меня Антон Андреич. В его глазах, устремленных на меня, была такая боль, что мне страшно стало. — Что же Вы делаете, Яков Платоныч!

— В камеру все, — велел я городовым, переводя на них револьвер. — В камеру!

Они послушно зашли в камеру, и Коробейников тоже.

— Одумайтесь, Яков Платоныч! — уже просто взмолился он.

Я запер камеру и аккуратно положил ключ на стол.

— Котелок, Коробейников, — попросил я его, вспомнив, что оставил этот предмет гардероба на скамейке.

Он молча подал мне шляпу, глядя на меня с немыслимой обидой и болью.

— Все к лучшему, — улыбнулся я ему, пытаясь хоть немножко подбодрить. — Зла не держите.

Антон Андреич ничего не сказал мне в ответ, лишь смотрел с укором. Ничего, я потом все ему объясню. Теперь я еще больше, чем раньше, обязан выжить, чтобы была возможность оправдаться в его глазах, чтобы этот мальчик с удивительно чистой душой не остался жить с мыслью, что его старший друг и учитель оказался предателем и подлецом.

Покинув управление, я направился прямиком в трактир. Это вряд ли кому могло прийти в голову, зато я за малое время разжился там картузом вместо котелка и плащом, скрывающим силуэт моего пальто. Теперь меня можно было узнать лишь заглянув в лицо, а такой возможности я никому давать не собирался. Надвинув пониже капюшон и запахнув плащ, я направился на квартиру. Оба филера уже были там и ждали меня. А с ними меня ожидало страшное известие: Анну Викторовну снова похитили. Куда она шла, Жук, сопровождавший ее, так и не понял. Но на улице к ней подошел человек, судя по описанию, магистр адептов, и усадил в коляску. Это и сбило Жука с толку, то, что Анна села сама, не сопротивляясь. Видимо, мерзавец снова опробовал на ней свой гипноз. Филер добежать не успел, коляска рванула с места и скрылась. И где теперь искать Анну Викторовну, было не понятно.

Это известие буквально раздавило меня. Я не мог сейчас практически ничего, да и сам был вынужден скрываться. У меня больше не было в подчинении толпы городовых, у меня вообще никого не было, кроме этих двоих, стоящих передо мной. Причем, одного из них завтра утром в Затонске уже не окажется.

Что ж, значит, мы втроем найдем Анну Викторовну раньше. Я всегда ее находил, всегда! И этот раз исключением не станет. А сейчас нужно закончить другие дела, да поскорее.

Я быстро написал письмо, предназначенное Варфоломееву. Теперь мне оставалось лишь продержаться до тех пор, пока не прибудет помощь.

— Завтра кто-то из Вас, — сказал я филерам, — должен будет отвезти это в Петербург.

— Но здесь написано… — начал Франт, взглянув на имя адресата на конверте.

— Все верно, — сказал я ему. — Никому письмо не показывайте и передайте лично в руки начальнику охраны полковнику Варфоломееву.

Франт немедленно спрятал письмо во внутренний карман. По ним обоим было видно, что они поражены тем, что узнали, наконец-то, на кого я работаю, а, следовательно, на кого работали они сами.

— А теперь переверните мне весь город, — сказал я им. — Найдите Анну!

Они кивнули и быстро вышли, а я остался в комнате. Мне нужно было хоть несколько минут, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Ни к чему бессмысленно бегать по городу. Основные места, где может прятаться Магистр, сейчас проверят филеры. А я должен понять, куда он может пойти, если в тех местах его не окажется.

Вот тут это и случилось. Сперва сама собой упала свеча и подожгла лист бумаги, оставшийся лежать на столе. А потом — я не поверил своим глазам, — по бумаге побежали буквы, появляясь из ниоткуда. «Химия, химия, химия». Только одно слово, повторяющееся много раз, покрывающее весь лист, только что бывший совершенно чистым.

Я отступил на шаг и протер глаза. Что это со мной? Видения от усталости начались? Но когда я снова взглянул, буквы не исчезли. А затем я перестал видеть пламя. Вместо него будто открылось окно в какое-то странное место, больше всего напоминающее подземный бункер без окон. И там, в этом бункере, стояла Анна, очень испуганная.

Бумага догорела, и видение исчезло, мигнув. Я опустился на стул, будто у меня вдруг ослабли ноги. Можно было бы сейчас придумать себе, что это все мне почудилось от усталости и страха за Анну Викторовну, но я знал, что это не так. Вспомнилось, как Анна рассказывала, что по первости пугалась своих видений. Теперь я понимал ее очень хорошо.