— Я ведь Вам соврала, — сказала вдруг Анна Викторовна, опуская глаза и вновь поднимая на меня виноватый взгляд. — Я отказала князю.

От неожиданности я замер на мгновение, потеряв дар речи. А в следующее мгновение почувствовал, как улыбаюсь от счастья.

— Отказали? — у меня даже голос дрогнул. И улыбка, наверняка, была самая глупая в моей жизни. Но мне это было все равно, ей Богу!

— Ну, конечно, отказала! — улыбнувшись, ответила Анна Викторовна.

Она подняла руку и нежно, ласково погладила меня по плечу.

— Вам нужно отдохнуть, — сказала Анна с ласковой заботливостью.

Господи, что я натворил! Что же я наделал, идиот!

И я даже не могу теперь ни обнять ее, ни поцеловать на прощанье. И больше я уже ее не увижу. А если и увижу, то никогда не смогу ощутить ласкового ее прикосновения. Потому что завтра утром я умру.

— До завтра, Анна Викторовна, — сказал я ей, прилагая все силы, чтобы мой голос не дрогнул.

— А мы завтра с Вами встречаемся? — спросила Анна с очаровательной, чуть кокетливой улыбкой.

— А вот это как Бог даст, — ответил я ей. — Прощайте.

Вдруг духи и в самом деле существуют? Тогда мы увидимся, несомненно.

— Прощайте, — ответила Анна Викторовна, снова глядя встревожено.

Чутким своим сердцем она чуяла беду. И меня спасало только то, что ей в голову не могло прийти, как ужасно все было на самом деле.

Потому что, каким бы мерзавцем не был Разумовский, я более не имею морального права убить его. Я мог бы это сделать ради того, чтобы ее спасти. Но просто от ненависти — нет, не могу. Я не хочу становиться убийцей ради ненависти. Хотя не поколебался бы — ради любви.

Все было сказано, но мы по-прежнему стояли и смотрели друг на друга. Я просто не мог отвести от нее глаз, не в силах наглядеться. А она смотрела на меня и нежно улыбалась.

Потом вдруг Анна повернулась резко и пошла прочь. А я остался стоять в холодном темном парке. Я ошибся, поддался глупому гневу, позволил ревности и ярости затуманить мой мозг. И заплачу за свою ошибку жизнью. Это справедливо: моя ошибка, мне и платить. Но Боже, как же глупо! Именно тогда, когда действительно хочется жить.

Вот теперь действительно все было решено. Осталось найти ответ на один единственный вопрос — где взять секунданта. Смешно, но мне было не к кому обратиться с такой просьбой. Лучше всего подошел бы Петр Миронов. Но, увы, я не мог быть уверен, что он не проболтается племяннице, а этого допустить было нельзя. Доктор Милц просто никогда бы не согласился, да к тому же мог попробовать мне помешать. Коробейников в Москве, да я бы никогда и не попросил его о подобном. Не с его нежной душой смотреть, как я подставляюсь под пулю.

Оставалось лишь попробовать найти секунданта прямо здесь, среди тех, кто находился в усадьбе. И единственной кандидатурой был господин Чехов. Больше, собственно говоря, просить было и некого.

Хорошо живете, господин Штольман, на широкую ногу. Год прожил в городе, и некого в секунданты позвать.

Чехова я нашел в гостиной. Он устроился на диване под лампой и что-то писал в блокноте.

— Пишете заметку в свою газету? — спросил я, присаживаясь рядом с ним.

— Да нет, — ответил Антон Палыч. — Это так, зарисовки.

— У меня к Вам будет просьба, — сказал я ему, решив не тянуть долго, — только Вы не удивляйтесь.

— Мне кажется, после сегодняшнего дня, — сказал он, улыбаясь, — меня трудно чем-то удивить.

— Я прошу Вас, будьте моим секундантом, — вымолвил я, не глядя в его сторону.

— Вы это серьезно? — спросил явно ошеломленный подобным предложением Чехов.

— Совершенно, — кивнул я. — Да Вы и сами все видели. Мне и обратиться больше не к кому.

— А Ваш Ульяшин? — спросил он.

— Ему нельзя, — пояснил я, — он при исполнении. А Вы человек свободный, вам ничего не грозит.

— Право, Вы удивили меня, — сказал Антон Палыч, глядя на меня пристально. — Но, благодарю покорно за доверие, я не могу.

— Почему?

— А если Вас убьют?

— Ну, а Вам-то что? — спросил я его. — Еще вчера мы не были знакомы, Вы не знаете ни меня, ни князя.

— Вы странный человек, — усмехнулся Чехов.

— К тому же Вы писатель, — нашел я еще один аргумент, — и Вам такой опыт наверняка будет интересен. Не каждый день такой случай представляется.

— Да нет, что Вы, — усмехнулся Антон Палыч с иронией. — Ни к чему мне такой опыт. Да и не силен я в дуэльных правилах.

— От Вас ничего и не требуется, — сказал я. — Скоро сюда приедет секундант князя, и мы все обсудим.

— Нет-нет, увольте! — снова принялся отказываться он. — Это невозможно.

Я вздохнул. И молча взглянул ему в глаза. Он выдержал мой взгляд недолго и потупился.

— Вам действительно больше не к кому обратиться с этим? — спросил он, не глядя на меня.

— Не к кому, — ответил я со вздохом.

Некоторое время мы молчали. Затем он вздохнул, будто решаясь:

— Хорошо. Но у меня будет одно условие.

— Все что угодно, — пообещал я ему устало.

— У нас ведь есть сейчас время, — сказал Антон Палыч, — и ни Вы, ни я все равно не сможем сегодня уснуть. Я прошу Вас, расскажите мне все.

— Все? — удивился я. — Что именно все Вы хотите знать?

— Я хочу знать, из-за чего будет эта дуэль, — ответил Чехов. — Раз уж я в этом участвую, я хочу знать, из-за чего все произошло, с самого начала. Это ведь из-за Анны Викторовны, я прав?

— Вы правы, — подтвердил я со вздохом, — хотя скорее, из-за меня. Из-за моей глупости.

— Вот об этом и расскажите, — твердо сказал он. — С самого начала.

Что ж, это его условие, и я обещал. Возможно, я и сам не прочь рассказать. Своего рода исповедь. Нехорошо умирать, не исповедавшись, а искать священника я точно не буду. Возможно, когда-нибудь он использует мой рассказ в своих произведениях, и история моей глупости послужит кому-нибудь уроком.

И я рассказал ему все.

Про то, как приехал в Затонск, и про «барышню на колесиках», чуть не сбившую меня с ног. Про дело утопленниц, когда мы познакомились, и про чудное мгновение в парке. И про съезжающую на правый глаз шляпку, и про неожиданный ее поцелуй.

А еще рассказал, как спас ее первый раз в склепе на кладбище. Про ее неукротимость и упрямство, про неистребимое любопытство и потрясающее желание помочь всем на свете.

Я рассказал, как не мог поверить в ее духов, и как она поцеловала меня тогда на складе, рассказал тоже.

Он потрясающе умел слушать, этот писатель, бывший раньше врачом. Я не представлял, что могу хоть кому-то об этом рассказать. Но он молчал и слушал, а я говорил и не мог остановиться.

Я рассказал, как боролся с ее неукротимостью, как боялся не успеть, вытаскивая ее то из борделя, где прятался убийца, то из горящей конюшни. Рассказал о том, как она помогала мне изо всех сил, а я отталкивал и обижал ее. Рассказал про дело Ферзя и про зеркальный коридор. Может быть, Чехов и не верил в духов, но мне он верил, я это видел.

Я рассказал, как мы ссорились и мирились. И как она чуть не погибла из-за меня, рассказал тоже. И про Гроховского, когда ее похитили поляки.

Я рассказал ему, как понял, что люблю ее, как боролся с собой, но проиграл. И как сошел с ума от ревности, когда она сказала, что выйдет замуж за другого. И спровоцировал дуэль.

Я рассказал ему в ту ночь все, что имел право рассказать. И скрыл только одно: завтра, нет, уже сегодня утром я выстрелю в воздух и позволю князю убить меня. Я и по сей день не знаю, что заставило его пощадить меня два года назад. Но это не повторится, уверен.

Но этому славному человеку, так замечательно умеющему слушать, знать об этом вовсе не нужно. Я безмерно благодарен ему за его просьбу. Потому что мне нужно было все вспомнить и рассказать. Я попрощался и теперь был готов умереть.

Утро выдалось холодным, но хотя бы не дождливым и не снежным. Антон Палыч, державший ящик с пистолетами, привезенный Жаном, нервничал так, что не мог стоять на месте. Мне же было спокойно и как-то даже безмятежно. Все было решено, и волноваться было совершенно не о чем. Жан установил сабли, тщательно отмерив положенные десять шагов.