Он пошел в дом спокойно, не пытаясь ни бежать, ни делать иные глупости. Видимо, для него игра была окончена.

На допросе Тропинин тоже не стал запираться. Особенно после того, как я сообщил ему о смерти Полонской. Елену Николавну он, видимо, на самом деле любил, и мысль, что он, по сути, оказался виновным в ее смерти, подавила его. Полагаю, он воспринимал возможность все нам рассказать как разновидность исповеди. Вот только грехов никто из присутствующих не отпускал.

— Два года назад мы уже были вместе с Еленой Николавной, — рассказывал Тропинин. — Я познакомился с Алексеем, и он рассказал мне о своем горячем желании стать драматургом и дал почитать пьесу.

Анна Викторовна, которой я разрешил присутствовать на допросе взамен на обещание не мерзнуть с нами в засаде, прошлась по комнате за спиной Тропинина. Мои глаза невольно пропутешествовали следом. Я смотрел и пытался запомнить все, что видел: серьезное лицо с едва заметно нахмуренными бровями, гордую осанку, мягкий локон, выбившийся, как всегда, из прически.

Я снова перевел глаза на Тропинина. Лучше сосредоточиться на его рассказе. Слишком уж мучительна попытка вот так наглядеться на нее.

— Пьеса мне показалась недурна, — продолжал тем временем Тропинин, — и я ее предложил своему знакомому антрепренеру, но под своим именем. Я просто хотел, чтобы он повнимательнее к ней отнесся. Прочитав, он с восторгом отозвался о пьесе и тут же предложил мне ее поставить. Ну вот, — вздохнул Тропинин, дойдя в рассказе до начала своего грехопадения, — и тут меня бес попутал. Я не сказал, что пьеса не моя, ну, просто не смог. Никогда раньше ни одно мое произведение не принималось с таким безоговорочным восторгом.

— И тогда Вы договорились с Гребневым? — спросил я.

— Да, — просто ответил Тропинин. — Я убедил его, что пьесу поставят только под моей фамилией, мать будет играть главную роль… Ну, в общем, в итоге он согласился, взяв с меня обещание, что я буду помогать в продвижении других его произведений, уже под его собственным именем.

— Да, только с тех пор, — добавила Анна Викторовна, — он ничего стоящего так и не написал.

— Да, — согласился Тропинин, — «Прометей» имел огромный успех. Он принес настоящую славу и мне, и Елене. Обратного пути уже больше не было. Алексей прекрасно понимал, что признавшись в своем авторстве, он вызовет такой скандал, который погубит и меня, и всю карьеру его матери.

— Но вчера он решил объявить о своем авторстве, — сказал я.

— Да, — рассмеялся Тропинин. — Перед спектаклем он мне сказал, что более он не намерен молчать. А когда вернулась Елена Николавна и сказала, что представление сорвано, что Алексей убежал в парк, я понял, что он это сделает непременно.

— А где Вы взяли пистолет? — спросил я его.

— Сразу же после разговора с Еленой я поднялся в кабинет и взял пистолет, — ответил драматург. — Я знал, что он заряжен.

— Ольга, — обратился я к Соловьевой, безмолвно сидевшей у стены все время, пока Тропинин рассказывал свою историю, — я полагаю, Вы знали о планах Алексея объявить о своем авторстве.

— Да, я знала, — ответила она дрожащим голосом. — Он сказал мне, где лежит черновик.

— И после его смерти, — добавил я, — Вы решили шантажировать господина Тропинина. Что Вы хотели? Денег?

— Чего может хотеть молодая девушка, желающая стать актрисой? — ответил за Ольгу Тропинин. — Моей протекции в Санкт-Петербурге.

Ну, вот и все. Дело фактически закончено, остались формальности. Их, в крайнем случае, выполнят и без меня. А я свою работу сделал. Остался завершающий штрих.

— Господин Тропинин, Вы арестованы, — сказал я ему. — Сегодня переночуете здесь, у себя в комнате, под охраной городового. А завтра утром поедем в управление. Ульяшин, распорядись, — велел я околоточному.

Вот и все. Закончено мое последнее дело. При любом исходе завтрашней дуэли расследовать преступления мне больше не придется никогда. Было ли мне жаль? Да, пожалуй. Я всегда любил собачью свою работу. Если останусь жив, буду по ней тосковать. И все же я ни о чем не жалел. Есть вещи, которые не должны произойти ни в коем случае. Анна Викторовна не станет женой предателя и мерзавца. Я не допущу этого. Спасу ее еще один раз, последний.

А она возненавидит меня за это. Потому что никогда не узнает, что на самом деле я ее спасал. И не должна узнать.

Мне вдруг отчаянно захотелось увидеть ее еще раз. Последний. Я просто хотел попрощаться. При любом исходе мы не встретимся больше. А если и встретимся, доброго разговора не будет.

Я обошел дом, пытаясь ее найти, но нигде не увидел. Вышел на улицу. Городовой, дежурящий у входа, сказал, что Анна Викторовна выходила из дома и куда-то пошла. Где же ее искать в ночи? Я прислушался, и вдруг понял, куда мне идти. Я точно знал, где ее искать, как и утром.

Зрительный зал из стульев и кресел засыпало снегом. Анна Викторовна сидела, не обращая внимания на холод, и смотрела на сцену. Что она видела там? Может быть, духов Полонской и Алексея? Кажется, она сказала, что они теперь счастливы…

— Я Вас обыскался, — сказал я повернувшейся на звук моих шагов Анне. — Весь дом обошел. Вы что здесь делаете?

— Да я уже уезжать собиралась, — ответила она. — Экипаж ждет. Но почему-то вдруг захотелось сюда прийти. А хотите, я Вас подвезу? — сказала Анна Викторовна, улыбаясь мне.

— Я должен остаться с арестованным, — ответил я. — А завтра за нами приедет арестантский возок.

Это была ложь, на самом деле. Для сопровождения Тропинина достало бы и Ульяшина. Но я должен был остаться, и совсем по иной причине.

— А Вы отпустите бедного Семенова? — спросила она меня.

Конечно, его отпустят завтра, хоть это буду уже не я. Но я не отказал себе в удовольствие слегка ее подразнить.

— Разумеется, — ответил я, — но для начала подержу его в камере несколько дней. Он сознательно обманул следствие и взял на себя чужую вину.

— А Вы смогли бы так, как Семенов, — спросила Анна Викторовна, заглядывая мне в глаза.

— Что Вы имеете в виду? — спросил я ее.

— Взять на себя чужую вину, — ответила Анна, — чтобы спасти дорогого человека?

Когда-то давным-давно она задавала мне подобный вопрос. После дела Мореля, я помню. Я ответил отрицательно, но уже тогда знал, что лукавлю. Я чувствовал, что все что угодно сделаю ради нее. Так было тогда, и теперь это чувство не изменилось, разве что стало более сильным. Я все сделаю ради нее. И даже умру. Или убью. И она будет меня ненавидеть, живого или мертвого. А я буду любить ее, до последнего вздоха, и даже долее, если духи и вправду существуют.

— Простите меня, Анна Викторовна, — произнес я тихо. — Я у Вас прошу прощения за все… Все странное и нелепое, что было с моей стороны.

Прозрачные голубые глаза широко распахнулись в тревоге. Господи, только бы она не догадалась!

— Вы что, уезжаете? — спросила Анна с беспокойством.

— Нет, — успокоил я ее, — Вы простите меня.

— Вы как будто бы прощаетесь со мной, — сказала Анна Викторовна уже откровенно испуганно.

— Настроение такое, — улыбнулся я ей, надеясь улыбкой погасить ее волнение.

— Нет, — недоверчиво покачала головой Анна. — Это на Вас совсем не похоже.

Я действительно прощаюсь с ней сейчас. Но она не должна об этом знать. И все же… Господи, мне просто необходимо, чтобы она простила меня за все, что я причинил ей. За всю боль, все наши ссоры, мое недоверие и дурной мой характер. Она не простит мне того, что я сделаю завтра, но пусть простит хотя бы за остальное. А если мне не доведется выжить, я хочу умереть зная, что она простила меня.

— Так Вы прощаете меня? — спросил я снова.

— Ну, конечно, я Вас прощаю, — ответила Анна, не отводя от меня глаз. Будто пыталась прочитать в моих глазах, что на меня нашло вдруг.

— И Вы меня простите, пожалуйста, — добавила она, улыбнувшись неуверенно. — У нас с Вами будто воскресенье прощеное.

Я смотрел на нее, не в силах глаз отвести. Разумом я понимал, что нужно уходить, пока я не испугал ее своим странным поведением окончательно, пока она не догадалась ни о чем. Но мое сердце умоляло задержаться, хоть мгновение еще побыть рядом. И я был не в силах ему отказать.