Антон Андреич несколько оживился. В таких вопросах он был куда увереннее в себе, чем в самостоятельном анализе.

— Да, — ответил он, — но знаю немного. Знаю то же, что и все. Он женился на дочери прокурора Персианова и после Вашего приезда получил должность при своем тесте.

К концу этого монолога открытое лицо Коробейникова озарило понимание. Радости оно ему явно не принесло, и он уставился на меня едва ли не с ужасом. Догадался, наконец-то. Я всегда знал, что он умница, только идеалист пока что. Но при нашей работе это проходит быстро.

— Поезжайте-ка Вы к этому Изварину, — велел я ему, — и спросите, что он думает об этих манипуляциях с клинком и почему он не вызвал судебного медэксперта на место преступления.

— Я все сделаю, — очень серьезно ответил мне Антон Андреич, собираясь.

Что ж, будем надеяться, что его визит даст хоть какие-то плоды. Мне к Изварину точно соваться бесполезно. А вот безобидный Коробейников ни у кого не вызывает опасений. И можно надеяться, что и следователь Изварин не разглядит в нем острого ума и проболтается хоть о чем-нибудь.

Пока Коробейников пытался добыть какую-нибудь информацию от Изварина, я решил проверить сведения, любезно предоставленные мне Анной Викторовной. Или, наверное, правильнее будет сказать, духом Матвея Кулагина? Нет, пусть все-таки будет Анна Викторовна, к большему я пока не готов.

Без особых усилий я разыскал дворника, работающего на участке, где размещался дом Кулагиных и прилежащие к нему.

— Любезный, — обратился я к нему, — ты здесь здешний дворник?

— Точно так, — подтвердил он, подходя.

— Скажи мне, — попросил я его, указывая на крышу соседнего дома, — а как можно на ту крышу попасть?

— Это зачем же Вам на крышу? — проявил он бдительность.

— Из любопытства, — усмехнулся я в ответ. И пояснил: — Следователь я, из полиции. Так как можно на крышу забраться?

— Ну, это только если через квартиру господина Соловьева, податного инспектора — сказал дворник. — Они занимают весь второй этаж, там и вход на крышу.

— И часто этот господин Соловьев на крыше отдыхает? — поинтересовался я.

— Господь с Вами, зачем это ему? — изумился дворник. — Он солидный господин-то!

— Ну, тогда ты мне скажи, — спросил я его, — ты должен помнить, кто мог на крыше сидеть два года назад. В ту ночь убили городского голову.

— Не понимаю я, о чем Вы толкуете, Ваше благородие, — отвел глаза дворник.

— Врешь, — сказал я ему с усмешкой. — Я ж по глазам вижу, врешь! Ты кого покрываешь, убийцу или вора?

— Да что Вы! — перепугался старик не на шутку. — Какой еще убивец!

— Кого Ты покрываешь? — продолжил я на него давить. — Я ж тебя на каторгу упеку за соучастие!

— Не виновен я, — ответил дворник. — Не знаю никаких убивцев!

Я смотрел на него молча, и под моим строгим взглядом дворник наконец сломался и потупился.

— Да дело такое, житейское, — произнес он со смущением. — Вы уж не погубите, Ваше Благородие.

— Ну, давай, — приободрил его я, — рассказывай.

Дело и вправду оказалось вполне житейским. Сидел на крыше той ночью любовник госпожи Соловьевой, застигнутый внезапным возвращением мужа. Выйти через квартиру он не мог, так как боялся ревнивого мужа, но и слезть с крыши не получилось. Так и просидел до утра, пока дворник, пришедший убирать двор, не снял его при помощи приставной лестницы. На мое счастье, герой-любовник был личностью в этом квартале известной, так что дворник сообщил мне и его имя, и место, где обычно можно было его найти.

Он был там, где дворник мне и указал, в маленьком кафе на соседней улице. Занимался своим любимым делом, очаровывая барышню при помощи пародии на французский язык, видимо, призванной продемонстрировать утонченность его натуры. Слегка небрежно повязанный галстук и ухоженные кудри до плеч завершали романтический образ. Судя по выражению лица барышни, внимавшей его речам с одобрительной улыбкой, методы его были вполне действенны.

— Господин Филюрин, — обратился я к нему.

— Да, — повернулся он ко мне с недоумением, явно недовольный, что я вмешался в процесс обольщения, — не имею чести…

— Следователь полиции Штольман, — представился я.

— Что угодно? — насторожился Филюрин.

— У меня к Вам пара вопросов, — сказал я ему.

— Ко мне? — изумился он. — Какие вопросы ко мне у полиции?

Ну, щадить его репутацию я с самого начала не собирался. И вообще, этот профессиональный ловелас был мне неприятен до крайности. Так что я ответил ему, не смущаясь того, что барышня, сидящая за столом, слышит каждое мое слово.

— Известно нам о Ваших отношениях с госпожой Соловьевой, — сказал я с усмешкой.

— Что? — возмутился он, бросая быстрый взгляд на девушку. — Милостивый государь…

— Да Вы успокойтесь, — осадил я его. — Мне Ваш роман с замужней женщиной не интересен. Вы мне расскажите, что Вы видели два года назад, просидев на крыше всю ночь.

— Что за фантазии? — натянуто усмехнулся Филюрин.

— В ту ночь муж неожиданно вернулся домой, — напомнил я ему, — и Вы вынуждены были просидеть на крыше. Только утром дворник помог Вам слезть, лестницу приставил.

— Врет он все, — мрачно заявил Филюрин.

— Ну и зачем же ему врать? — спросил я, усмехаясь. — Вы расскажите лучше, иначе мне придется расспросить обо всем господина Соловьева.

— Это такие теперь методы у нашей полиции? — посетовал он, глядя на меня с возмущением.

— С крыши Вам хорошо был виден дом Кулагина, — сказал я, проигнорировав его недовольство. — Так вот, мне интересно, кто в него входил и выходил в ту ночь. Слушаю Вас.

Он встал, оказавшись выше меня чуть ли не на две головы. Внушительный самец, неудивительно, что дамы млеют. Но его взгляд сверху вниз не произвел на меня впечатления. Как известно, чем больше шкаф, тем громче падает. Я усмехнулся ему, показывая, что подобный оборот дела меня тоже весьма устроит. Но, к моему некоторому даже разочарованию, он оказался мастер лишь угрожать и, поняв, что я его не боюсь, сдался и рассказал мне все как на духу.

Оставив его и далее заниматься любимым делом, я отправился в управление, пребывая в глубокой задумчивости. Теперь я знал, кто убийца Матвея. Но я по-прежнему не понимал причин этого убийства. Видимо, дело было в тех самых бумагах, упомянутых Андреем Кулагиным, но они пропали. Стало быть, придется искать сведения в другом месте.

Подъезжая к управлению, я увидел сидящего на скамейке с ожидающим видом Петра Миронова.

— Яков Платоныч, — поднялся он, завидев меня. — Как же я рад Вас видеть! Вы себе даже не представляете.

— День добрый, Петр Иваныч, — ответил я, несколько удивленный столь теплым приветствием.

Петр Миронов всегда относился ко мне хорошо, но тут он, кажется, обнять меня был готов. Несколько неожиданной была подобная его радость. Уж не понадобилось ли что от меня этому стареющему авантюристу?

— Не успел Вас вчера поблагодарить, — сказал я ему.

— Это за что? — поинтересовался Миронов.

— Сохранили хладнокровие, — пояснил я, присаживаясь на скамейку. — Ну, или хотя бы его признаки в непростой ситуации.

— Ну вот тут вы не в бровь, а в глаз, — ответил Петр Иванович, усаживаясь рядом. — Именно что признаки. Вы знаете, у меня так руки тряслись, будто я весь день бревна ворочал!

Знал бы он, как они у меня тряслись! И не только руки, а и ноги тоже, особенно, когда закончилось все.

— И Кулагин этот перед глазами с револьвером стоит, — продолжил Петр Иванович, — как мученик истинный…

— Так Вы думаете, мученик? — спросил я его, усмехнувшись подобному высокопарному определению.

Понятно теперь, для чего Петр Миронов искал меня. Жаль только, я не могу поделиться с ним своими выводами. Человек он хороший, но совершенно непредсказуемый. Помочь он мне не сможет ничем, а вот помешать, сболтнув не то и не там, вполне в силах. Так что придется мне Петра Ивановича разочаровать.

— Знаете, — сказал я ему, — мне не раз приходилось видеть, как люди, побывавшие в плену у жестоких преступников и убийц, начинали испытывать сострадание к своим мучителям.