Впрыгивая в пролетку в сопровождении городовых, я мысленно представил себе здание суда. Знать бы еще, в каком именно помещении все произошло. Но в целом, в любом случае дело плохо. Здание стоит особняком, окна, даже первого этажа, расположены высоко. Так что самый меткий стрелок из лучшего ружья не сможет уложить преступника. Двери в здании суда отличные, дубовые, за один удар не вынесешь. Пока ворвемся, он десять человек перестрелять успеет. Так что остается только один способ — переговоры. И здесь некоторую надежду давало полученное мною письмо. Кулагин пошел на переговоры со мной еще до того, как захватил заложников. А значит, он однозначно согласится со мной поговорить. В крайнем случае, попробую убедить его обменять заложников на меня. Интересно, кто там в заложниках? Но это и в самом деле случай крайний, потому что вот тогда меня точно при штурме пристрелят наши орлы под воинственным руководством господина Трегубова. Стоит мне отойти от управления происходящим, и, я уверен, будет отдан приказ героически штурмовать, да побыстрее. Так что лучше бы мне поискать иное решение. Кулагин требует пересмотра его дела. Но на это требуется время, он не может этого не понимать. Возможно, здесь и будет лазейка. Обменяю заложников на себя, а потом отпущу Кулагина, обменяв собственную жизнь на его свободу. Ну, и поймаю позже, разумеется. Это несложно будет, беглому каторжнику в маленьком Затонске спрятаться особо негде.

На этом мои размышления были прерваны, мы прибыли.

Быстрым шагом я вошел в здание суда, но был тут же остановлен знакомым возгласом.

— Яков Платонович! — Анна Викторовна, бледная и испуганная, бросилась ко мне и ухватила за рукав пальто. — Что случилось? Я ни от кого добиться не могу!

— Вы что здесь делаете? — спросил я ее.

Вот мне только ее для полного счастья не хватало, чтобы в это и без того сложнейшее дело вмешалась Анна с ее духами. Мне сейчас требуется все внимание и все силы, я не могу себе позволить волноваться за нее.

— Вам лучше уйти отсюда, — сказал я, пытаясь осторожно оттеснить Анну Викторовну к двери.

— Там мой дядя, — промолвила она умоляюще, — в приемной прокурора. Скажите мне, что случилось?

Я похолодел. А я-то гадал, кто в заложниках. Теперь знаю одного. А также знаю еще, что Анна не уйдет, хоть умолять буду. Дядюшку она не бросит. Как же сделать, чтобы она доверилась мне, положилась на меня? На то, что я смогу спасти Петра Ивановича, как спасал ее саму столько раз? И времени ведь нет ни минуты!

— Там беглый каторжник, — сказал я ей.

Лучше правду, пусть и такую страшную. Ей — лучше всегда правду.

Анна Викторовна побледнела еще сильнее, хоть это и казалось уже невозможным.

— Господи! — прошептала она, еще крепче сжимая мою руку. — Что делать?

— Вы прежде всего успокойтесь, — сказал я, пытаясь передать ей всю мою уверенность, сколько бы ее там ни было.

— Я же только что видела, — проговорила она взволнованно, — как человек вошел в здание, а вслед за ним дух, как две капли воды похожий.

— Мы потом об этом поговорим, — пообещал я ей.

Не до духов мне сейчас, живых бы спасти.

Но Анна Викторовна не отпустила меня, вцепившись в мое пальто обеими руками:

— Я могу чем-то помочь?

Ну как же ей объяснить, что в данный момент она может помочь мне только одним — оставаясь в полной безопасности, желательно, как можно дальше отсюда?! Ведь не послушает ничего. Ну так значит, и слов тратить не стоит, время дорого.

— Проводите Анну Викторовну в безопасное место, — велел я городовому, мягко обнимая Анну за плечи и выдворяя за порог. Она послушалась, как ни странно, видимо, больше от растерянности.

Я же немедленно выкинул из головы все, кроме того, что может относиться к делу. То, что Петр Миронов оказался среди заложников, существенно укрепляло мои позиции. На него в случае чего можно положиться, он не растеряется и не потеряет самообладания. Да и в драке хорош. Хотя хотелось бы без нее обойтись.

Следующим человеком, преградившим мне путь, оказался Затонский окружной прокурор Персианов. Странно было видеть этого солидного высокомерного господина в таком испуге.

— Яков Платоныч, — кинулся он ко мне, — стреляли! У меня в приемной! Я задержался на первом этаже. Бог уберег. У меня там секретарь мой, Скамейкин.

— Это Кулагин, — рассказал я прокурору, — Андрей Кулагин. Вы помните его дело?

Персианов попытался сосредоточиться.

— Проходил два года назад, — вспомнил он, — как братоубийца. Осудили на десять лет каторги.

— А сколько человек у Вас в приемной? — спросил я его. — Хотя бы приблизительно.

— Не знаю, — помотал головой прокурор.

Он, похоже, настолько потрясен был тем, что чудом избежал опасности, что больше ни о чем думать не мог.

Оставив прокурора, я все так же быстро прошел к двери приемной. На входе у каждого дверного косяка стояло по городовому с револьвером наизготовку. Ближе всех к двери в приемную я увидел Евграшина. Видимо, он обогнал меня, пока я задержался за разговорами. Это очень хорошо, что он здесь. Не подведет, да и понимает меня отлично.

Я приблизился, Евграшин молча показал мне на дверь, за которой находился Кулагин, удерживающий заложников. Но не успел я сделать еще шаг, как из-за двери послышался удар, затем крик боли и еще какие-то невнятные слова. Плохо, очень. Видимо, там все на взводе. Нужно торопиться.

— Кулагин! — позвал я через дверь. — Следователь, Штольман!

— Вы один? — донеслось до меня.

— Да, — ответил я, взглядом предупредив Евграшина, чтоб не дышал.

— Отлично, — ответил Кулагин.

— Я получил Вашу записку, — сказал я ему. — Не вздумайте причинить вред пленникам.

— Скажите Вашим людям, чтобы вели себя тихо, — предупредил каторжник. — Пленники нервничают, а это опасно.

Ага, значит, он все-таки не совсем потерял голову. И убивать зря не хочет. Готов при необходимости, иначе не пошел бы на такое, но тянуть будет до последнего.

— Хорошо, — сказал я то ли Кулагину, то ли самому себе.

И сделал знак городовым отступить, оставив меня одного. Евграшин попытался запротестовать взглядом, но мой повторный жест заставил его покориться. Городовые отступили за дверь.

— Господин Штольман, — донесся вдруг из-за двери незнакомый мне голос, в котором явно проскакивали истеричные нотки, — заберите меня! У меня боязнь закрытых помещений, я могу рассудком повредиться, я даже дверь открываю, когда один в комнате нахожусь!

Ой, как нехорошо. Вот истерика там совсем лишняя!

— Слышали? — крикнул мне Кулагин. — Они достаточно благополучны!

— Да слышу я, — ответил я ему, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно будничнее, без накала эмоций. — Может, отпустите этого несчастного?

— Господин Штольман, — снова подал голос перепуганный заложник, — у него там бомба! Он всех нас укокошит!

Черт, неужели он серьезно?! И вправду, что ли, бомба?! Тогда времени у меня вовсе нет. Там же целая толпа перед зданием. Если взрыв до них и не дойдет, то осколками посечет точно. И Анна! Анна тоже там!

— Да что там происходит? — крикнул я через дверь, надеясь, что хоть кто-нибудь мне ответит.

— Отойдите от двери, — раздался голос Кулагина.

Довольно спокойный, кстати, голос. Похоже, он собой владеет, к счастью для нас всех.

— Извольте, берите, — крикнул Кулагин.

И в приоткрытую дверь вылетел перепуганный человек в очках, в котором я узнал судейского секретаря. Руки его были связаны перед собой. С каким-то нелепым криком ужаса он поднялся на ноги и бегом выбежал наружу, не задержавшись даже, чтобы я развязал его, не говоря уж о каких-либо сведениях. Впрочем, какие с этого труса сведения, видно же, что он напуган чуть не до потери сознания.

Я повернулся к двери, и она открылась мне навстречу. Андрей Кулагин с револьвером наизготовку пристально вглядывался в мое лицо. Я в ответ рассматривал его. Для полного понимания одного взгляда мало, но его спокойствие мне понравилось.