Анна улыбнулась радостной улыбкой, хоть и видно было, что мое покладистое поведение вызывает ее недоумение и даже настороженность. А я просто устал от боли и ссор. Сейчас она уйдет, ведь разговор наш окончен. И я хочу, чтобы все так и осталось мирно до самого ее ухода. Нет, дольше. До тех пор, пока мы еще сможем видеться. Потому что это теперь уже ненадолго.

Но Анна Викторовна не ушла. Поднялась, оглянулась, будто ища повод задержаться. И нашла, разумеется. А когда барышня Миронова не находила то, что ищет?

— А что это у Вас? — спросила она с улыбкой, указывая на бороды и парики, сваленные грудой у меня на столе. — Маскировку себе для слежки подбираете?

— Очень кстати интересуетесь, — ответил я ей. — Это парики и усы, которые проходили у нас по разным делам, и, как выяснилось, все она сделаны одной и той же рукой.

Анна Викторовна отошла к столику, налила себе чай и вернулась ко мне, весьма заинтересованная моим рассказом. Мне вдруг вспомнилось, как она в пылу полемики отбирала у меня чашку чаю, не замечая того. И мысли, посещавшие меня в тот момент, вспомнились тоже. Но больно не было. Только очень грустно.

— Наш парикмахер, Пров Хватов парики делает, — заторопился я с рассказом, прогоняя ненужную память, — и не спрашивает у заказчиков, зачем им весь этот маскарад. А знаете, что самое интересное? — сказал я, показывая ей клочок волос на бумажном листе. — Этот фрагмент бороды я нашел в комнате Элис, и он сделан той же самой рукой. Я думаю, эту бороду носил водопроводчик, который приходил к ней ночью.

— Получается, что он ее похитил? — спросила Анна.

— Или просто помог бежать, — ответил я.

— А позволите Вы мне завтра присутствовать при обыске? — спросила Анна Викторовна.

— Конечно, — ответил я ей. — Я извещу Вас.

— Хорошо, — улыбнулась Анна смущенно. — Ну что ж, до завтра?

— Нет-нет, — возразил я решительно. — Я Вас провожу. К тому же, у меня есть дела.

Она не стала протестовать, видимо, тоже сберегая хрупкий наш мир. В молчании мы дошли до калитки ее сада, и я вежливо откланялся, не позволив себе даже коснуться ее руки.

Вот теперь все именно так, как и должно быть. И никакой боли, ну, почти. А всего-то и нужно было понять, что времени у нас почти не осталось. Я буду любить ее, наверное, всю свою жизнь. Но скоро она выйдет замуж, и я потеряю возможность даже таких вот кратких деловых встреч. Так стоит ли отталкивать то малое, что мне дано, если я не смог получить большего? Само ее присутствие счастье для меня. И я буду наслаждаться им, покуда это возможно.

Проводив Анну Викторовну, я направился к парикмахеру Хватову. Время, конечно, было уже позднее, но я был уверен, что Пров еще на месте, ожидает поздних клиентов. Впрочем, я едва успел. Когда я подошел к дому, он уже запирал дверь.

— Господин Хватов, — окликнул я его.

— Ваше Высокоблагородие! — обрадовался он мне. — Постричься, побриться, так это я всегда пожалуйста!

— Да я не за этим, — ответил я ему. — Разговор у меня к Вам.

— Слушаю Вас, — с готовностью ответил цирюльник.

— Уж сколько раз проходили Вы у нас по делам разным с поделками Вашими, — сказал я, — все никак не успокоитесь? Видно, только Сибирь охладит Ваш пыл.

— Какой пыл? — изобразил Хватов святую невинность. — Вы о чем, Ваше Благородие?

— Да о париках и о бородах Ваших, — пояснил я ему.

— А, так это ж только подработка, — развел руками парикмахер. — Люди приходят, просят сделать. А для какой им надобности, откуда ж мне знать?

— Мне Ваши грешки без надобности, — успокоил я его, доставая из кармана бумагу с клочком волос. — Вы мне лучше расскажите, кому Вы делали это.

— Да откуда мне знать-то? — попробовал отпереться Хватов.

— Да будет Вам, — сказал я ему. — Вы по одному волосу узнаете свое изделие. Кому вы делали бороды в последний месяц?

— Ну, был один молодой человек, — ответил заметно поскучневший Хватов. — Не назвался. Я его потом в больнице видел. Фельдшер он.

Стало быть, фельдшер. Ох, доктор Милц, как же так? Почему Вы мне не доверились, ведь я бы помог! Впрочем, откуда доктор мог знать об этом? Я для него полицейский, служитель закона. О моем отношении к Разумовскому, а тем более о моей второй работе, доктор даже не догадывается. Самое неприятное, что и догадаться не должен. И это лишает меня возможности поговорить с ним по душам и все прояснить. А в первую очередь то, что непонятно мне более всего. Зачем? Ну зачем доктору помогать Элис бежать? А в том, что она сбежала добровольно, я теперь уверен. Как и в том, что доктор Милц не замешан ни в каких кошмарных делах. Он, скорее всего, помог Элис из простого сочувствия к девушке. А вот этот его фельдшер фигура непонятная. Я видел его лишь пару раз мельком, причем, всегда со спины. Будто он избегает меня и не хочет, чтобы я видел его лицо. Ну, а раз он не хочет, стало быть, мне это очень нужно. Правда, самому заниматься этим, причем еще и скрытно, времени у меня нет. Ну ничего, слава Богу, есть кому поручить.

Оставив растерянного Хватова переживать мой неприятный для него визит, я отправился домой. Уже поздно совсем, да и вечера сентябрьские становятся все холоднее. Хочется прийти в тепло и выпить горячего чаю. И спать лечь. Надеюсь, я засну сегодня. Не может же человек вовсе не спать.

Следующим утром, прихватив Коробейникова, я отправился туда, где подпоручик Замятин вроде бы видел человека, который мог стрелять в Сушкова. Мы внимательно осмотрели маленький дворик, где, со слов Замятина, прятался злоумышленник. Наши старания были вознаграждены. Под деревом я нашел гильзу английского патрона, пулей от которого был застрелен Сушков.

— Яков Платоныч, Вы не перестаете меня удивлять, — сказал Коробейников, рассматривая мою находку. — На мой взгляд это выдает неопытность злоумышленника. То есть, я хочу сказать, что непременно забрал бы гильзу с собой.

— Таких ружей в городе только три, — обратил я его внимание на более значимый момент. — И одно из них у господина Воеводина.

— Вы прекрасно осведомлены, — восхищенно сказал Антон Андреич. — И как всегда, Яков Платоныч.

Пропустив неуместный, на мой взгляд, комплимент мимо ушей, я вышел со двора.

— Но ведь в Сушкова стрелял молодой человек, — заметил Коробейников, догоняя меня и подстраиваясь под мой шаг.

— У Воеводина был секретарь, — сказал я ему, — якобы уволенный. Я навел справки, некто Ярослав Асмолов.

— Воеводин поручил ему убийство и при этом снабдил его своим собственным ружьем? — с некоторым недоверием спросил Антон Андреич.

— Ну почему? — возразил я. — Убийца мог сам взять это ружье без ведома Воеводина.

— Но если кто-то кого-то и шантажировал, — продолжал рассуждать Коробейников, — то кто и кого?

— Скоро мы это узнаем, — ответил я ему. — Я в дом к Воеводину, а Вы берите городовых и найдите мне этого стрелка. Я думаю, нам поможет то, что мы найдем в доме.

— Завещание! — догадался Коробейников. — В пользу Полины!

— Уверен, — сказал я ему, — это и есть краеугольный камень этого клубка убийств.

Прежде чем отправиться в дом Воеводина, я зашел в управление и прихватил с собой городовых. Для подробного обыска мне двух рук будет мало. Заодно, помня о своем обещании, я послал записку Анне Викторовне, предлагая ей присоединиться. Вполне возможно, она и в самом деле поможет нам обнаружить тело горничной. Об иных своих мотивах этого поступка я себе задумываться запретил.

Дверь нам открыла Полина, крайне удивленная нашим визитом.

— Что Вам угодно? — спросила она встревожено.

— Обыск, — ответил я кратко, проходя в дом.

Городовые последовали за мной.

— Где завещание Воеводина? — спросил я Полину, когда мы поднялись на второй этаж.

— В кабинете и есть, наверное, — пожала она плечами.

— По завещанию все наследуете Вы?

— Не знаю.

— Да бросьте, — сказал я ей, — все Вы знаете! Вы ведь сами все устроили.

— О чем это Вы? — спросила барышня, но я различил наигранность в ее голосе.