Подойдя к столу, я размотал бечевку, которой был перетянут сверток. Серебряные вилки и ложки со звоном рассыпались по скатерти. Воеводин опустился на диван, будто у него колени подломились. Но взял он себя в руки довольно быстро.

— Удивительно, — произнес он, пытаясь выдать потрясение за восхищение моими действиями. — Она что ж, забыла их взять или не успела?

Итак, Воеводин продолжает обвинять в краже горничную. Но я уже знаю, что Татьяна мертва. И что-то подсказывает мне, что не сбегала она, как и серебра не крала. Но торопиться не следует. Никаких улик против Воеводина у меня нет. И на интуицию полагаться я не могу сейчас. Так что, будем расследовать дело, как положено, а не как привыкли.

— Да, действительно странно, — согласился я с ним. — А кто-нибудь еще в доме мог спрятать это серебро?

— Нет, никто не мог, — ответил Воеводин, отводя глаза. — В доме только я и моя воспитанница Полина. Она не могла. Зачем ей?

— А что, — спросил я его, — в доме больше никто не бывает?

— Нет, — ответил он. — Был секретарь еще, но я его уволил несколько месяцев назад.

— Причина?

— Обленился! — пояснил Воеводин.

— Так значит, получается, — принялся рассуждать я, — Ваша горничная серебро не брала.

— Получается, что не брала, — согласился он, — зато деньги украла. Двадцать рублей!

Вот как? Новый поворот сюжета. Теперь еще и деньги. А сумма немаленькая, и не только для горничной. Что ж он раньше про деньги-то молчал?

Интересно, почему Воеводин так хочет оговорить покойную Татьяну? Или думает, что если ее воровкой ославить, так я искать ее меньше буду? Нет, вряд ли. Тут другое что-то, чего я не понимаю пока.

— Может быть, она в деревне, у родных прячется, — выдвинул версию обворованный домовладелец.

— Да нет, проверяли мы там, — возразил я, — нет ее.

В этот момент в комнату вошла молодая барышня.

— А вот и Полина, — представил ее Воеводин, с видимым облегчением отвлекаясь от неприятного разговора. — Представь, дорогая, — радостно обратился он к воспитаннице, — ложки нашлись!

— Следователь Штольман, — представился я барышне, видя, что Воеводин нас представлять не торопится. — Скажите, а может быть, Вы знаете, кто мог спрятать это серебро за комод?

— За комод? — удивилась Полина. — Надо же! Так может, Татьяна припрятала, да забыла?

— Вот и я о том же говорю, — поддержал воспитанницу Воеводин.

При этом он будто невзначай взял ее за локоток и почти что всем телом прильнул. Полина довольно резко руку отняла и отстранилась. Так, одной проблемой меньше, интуиция моя в порядке. Ясно, что я почуял в слащавости Воеводина и почему мне захотелось с первого взгляда применить к нему грубые методы. Жаль, не получится пока что. Но, полагаю, это временно.

— Ну что ж, — сказал я, решив, что для одного раза увидел достаточно. — Будем продолжать искать Вашу горничную.

И на этом откланялся, оставив Воеводина с Полиной и его ложками. Тот проводил меня с явным облегчением. Это он зря, я вернусь еще.

В управлении меня дожидался Коробейников, вернувшийся из больницы. Новости не радовали. Пострадавший, чья фамилия оказалась Сушков, был обречен. Пуля застряла там, куда хирург не мог подобраться, не убив при этом пациента. А если не вынуть пулю, он умрет все равно, и довольно быстро.

— Печальная картина-с, — рассказывал Антон Андреич, утешая расстроенные нервы сладким чаем, — Сушков этот на ладан дышит. Но утверждает, что слышал несколько выстрелов, то есть, похоже, что его подстрелил подпоручик. Дело ясное.

— Ну, я бы не стал так торопиться с выводами, Антон Андреич, — сказал я задумчиво. — Пока ищут подпоручика, Вы отправляйтесь к супруге пострадавшего, поговорите, присмотритесь. Да, и на почтамт загляните, узнайте, что за человек был этот Сушков, как себя на службе проявлял, ну и вообще…

— Понял, — кивнул Коробейников, наскоро допивая чай. — Будет исполнено.

Сам же я, проводив его, взялся за давно откладываемую мной бумажную работу. Разумеется, вся эта писанина спокойствия мне не добавит, но отвлечет с гарантией.

— Вот так Сушков! — раздался спустя некоторое время радостный голос моего помощника, вытаскивая меня из бумажного болота. — Простой почтовый чиновник, — продолжал Коробейников, входя в кабинет и присаживаясь к моему столу, — но за ним что-то кроется, что-то здесь не так.

Он вывалил на мой стол целую пачку каких-то газет:

— Извольте взглянуть. Газеты! Наш «Затонский телеграф». Казалось бы, ничего особенного, верно?

Судя по всему, Коробейников раскопал что-то действительно выдающееся и теперь готов был преподнести мне свою находку со всей театральностью. Я терпел, позволяя ему торжествовать. Это просто молодость, радость открытия, любовь к своей работе. Я тоже таким был, тысячу, нет, уже миллион лет назад.

— А Вы взгляните! — продолжал Антон Андреич, вкладывая мне в руки газетный сверток. — Голыми руками, можно сказать, из пламени выхватил! Жена Сушкова хотела сжечь.

— Зачем? — спросил я, потому что с первого взгляда ничего необычного в газетах не увидел.

— Он буквы вырезал, — пояснил Коробейников и, разрезав бечевку, стягивающую сверток, показал мне изрезанный газетный лист.

А вот это уже серьезно! Это мотив, несомненно. И наша случайная жертва, похоже, была подстрелена вовсе не случайно.

— Но это только начало, — продолжил Антон Андреич все также возбужденно. — Эту спиртовку я нашел в его рабочем столе, на почте. Примечательно, что никто никогда не видел, чтобы он ею пользовался.

Спиртовка перекочевала из кармана Коробейникова на мой стол, а новости у моего помощника по-прежнему не заканчивались.

— И это еще не все, — заявил он. — Внимание!

И развернул передо мной еще один номер «Затонского телеграфа», на этот раз аккуратно сложенный конвертиком.

— Еще одна газета? — спросил я его.

— Нет! — торжествующе произнес Антон Андреич. — Буква!

Он коснулся пальцем газеты, и на нем и в самом деле осталась буква, явно аккуратно вырезанная ножницами.

— Она завалилась в ящике стола, — пояснил Коробейников. — Я нашел при свидетелях, так что он не отвертится.

— Отличная работа, Антон Андреич, — произнес я с чувством. — Это улика. А чем еще знаменит этот Сушков?

— По отзывам начальства, он пунктуален, — сообщил Коробейников, устраиваясь на стуле, — приходил вовремя, уходил позже других. С неба звезд не хватал, но старательный.

— Да нет, — пояснил я свой вопрос. — Чем он на почте занимался?

— Письма, — ответил мой помощник, — корреспонденция.

— Вот, письма! — ухватил я мысль. — Он мог вскрыть чье-то письмо, узнать чужую тайну и шантажировать этим.

— Это интересно, — кивнул Антон Андреич.

— Но это только одна из версий, — обнадежил я его.

— И тогда в него стрелял тот, кого он шантажировал, — сделал напрашивающийся вывод Коробейников.

— Или подпоручик все-таки сразил его шальной пулей, — вздохнул я.

Этот вариант тоже следует учитывать. Хоть и не верю я в совпадения.

— Но он же писал эти анонимки! — возмутился Антон Андреич.

— Явно писал, — успокоил я его. — И все это нужно выяснять. Я, пожалуй, еще раз с ним поговорю, покуда он жив.

И оставив Коробейникова в управлении, я направился в больницу.

Сушков лежал на кровати с перевязанной шеей. Он был очень бледен, а на повязке проступила кровь, видно, кровотечение никак не прекращалось. Я невольно вспомнил, как допрашивал в этой больнице другого умирающего, тоже с окровавленным бинтом на шее. Неприятное это дело — допрашивать обреченных. Но деваться некуда, это тоже моя работа. На меня Сушков почти не отреагировал, глядя прямо в стену перед собой. Я присел на табурет подле кровати и приступил к допросу.

— На почтамте в Вашем рабочем столе, — сказал я ему, — мы нашли спиртовку, которую Вы, вероятно, использовали для вскрытия конвертов. И газету мы там нашли, из которой Вы вырезали буквы.