Чуть позже в управлении я допрашивал Куликова. Откладывать этот допрос я не хотел ни за что. Это дело, доставившее мне столько кошмарных минут, должно было быть закончено как можно скорее.

Анна Викторовна к моменту прибытия в управление уже совсем успокоилась и теперь сидела на своем привычном месте у окна, с кружкой чаю в руках. А вот меня наоборот начало трясти по-настоящему только сейчас. Последними словами я ругал себя за то, что подверг ее опасности, и мое ставшее вдруг неукротимым воображение подсовывало мне картины провала, одну красочней другой. Я понимал, разумеется, что дело здесь просто в пережитом мною потрясении, да еще, пожалуй, в недостатке сна за последние трое суток. Но все же я был немыслимо рад, что Анна сидит фактически напротив меня, и я могу совсем незаметно переводить на нее взгляд, снова и снова убеждаясь в том, что она жива и в порядке.

Куликов, сидевший перед моим столом, вел себя вызывающе, даже нагло.

— А с чего мне перед вами исповедоваться? — спросил он, когда я посоветовал ему рассказать все самому. — Не хочу.

— Как вам угодно, — ответил я ему. — Я вам сам расскажу. Профессор Анненков договорился с князем Разумовским о пожертвовании в пользу факультета. Вы участвовали в переговорах, поэтому знали об этом все. Приехав сюда в Затонск от имени профессора, вы получили пятьдесят тысяч рублей и присвоили их себе. Но что дальше? Пока вы об этом думали, князь пригласил вас и Анненкова к себе в гости, и вы знали, как только Анненков встретится с князем, вы будете разоблачены.

Куликов слушал меня с ироничной улыбкой, но это была бравада. На что он надеется? Его нападение на Анну Викторовну бесспорно, и уже одного этого достаточно для каторги. А учитывая все остальные обстоятельства, а так же то, что он снова попытался использовать то же оружие, мне не сложно будет доказать его причастность к двум убийствам. Так что он был обречен, и признание его не было мне необходимо.

- И вам пришел хитрый план, — продолжал я рассказ. — Приехав сюда в Затонск, вы пригласили профессора в дом к Мироновым для предварительного знакомства. И убили его в их саду.

— Далее, чтобы замести следы, — вмешался Антон Андреич, — Вы вспомнили старую историю о вычислении Формулы Создателя и подставили своих однокурсников, Демиурга и Счетовода.

— К тому же вы знали, — продолжил я. — что у Обручева с юности болезнь почек.

— Но мне одно непонятно, — спросил Куликова Коробейников, — как вы узнали, что Счетовод здесь, в монастыре?

— Антон Андреич, это уже не важно, — остановил я своего горячащегося помощника.

— Но зачем? — вдруг тихо спросила Анна Викторовна. — Зачем нужно было убивать Обручева?

— Я думаю, он тоже что-то знал о пожертвовании и мог проговориться князю, — ответил я ей, видя, что Куликов продолжает молчать.

— А я? — спросила Анна. — Меня-то за что?

И вот тут он заговорил наконец. Видно, слишком сильно было его потрясение тогда, на сеансе, чтобы промолчать в ответ на этот вопрос.

— Вы меня убедили! — сказал Куликов. — Я поверил в то, что вы можете спросить у Анненкова.

— Неужто просто денег захотелось? — спросил я его.

Начав говорить, остановиться Куликов уже не мог.

— Вы знаете, захотелось! — ответил он с вызовом. — Захотелось! Я всю ночь тогда вез деньги в поезде. Я открывал саквояж поминутно и смотрел на них. На деньги! Я никогда не видел столько сразу денег!

Он замолчал. Мы тоже молчали. Нечего было больше сказать. Я посмотрел на Анну Викторовну. Она взирала на Куликова с немыслимым отвращением. Я полностью разделял ее чувства. Жизнь человеческая бесценна, ее не измеришь деньгами. А сидящий перед нами мерзавец ради денег убил двоих и не собирался останавливаться. Он заслужил все, что его ждет, и я рад, что поймал его. Вот для этого я работаю, чтобы подобных мразей становилось меньше. И верю, что когда-нибудь станет.

Допрос был окончен, остались формальности, которые я переложил на Коробейникова. Анна Викторовна собралась уходить, и я вышел проводить ее. Подал ей руку, помогая спуститься с крыльца, да так и не отпустил. Не мог отпустить. Хоть я и успокоился слегка за время допроса Куликова, но эмоции мои все еще кипели, и нервы были на взводе.

— Это что получается? — сказала Анна, когда мы вышли во двор. — Что я была ошибкой вселенной, чувствовала себя важной персоной, а дело-то, как обычно, в деньгах?

— В деньгах, Анна Викторовна, — согласился я с ней, думая вовсе о другом. — Я вот что хотел…

— Я прошу вас! — перебила меня Анна. — Пожалуйста, только Вы сейчас ничего высокопарного не говорите.

— Хорошо, — согласился я. — Я просто хотел сказать… Но хорошо, не буду.

Что-то у меня сегодня со словами беда. Совсем беда. Их вовсе, кажется, не осталось, кроме нескольких — тех, что никак нельзя произносить. И которые рвались наружу, причиняя мне боль.

— А скажите, я хотела бы узнать, — спросила Анна Викторовна, — у Вас ведь эти дни не было возможности заниматься делом Элис?

— Нет, я спал всего два часа за трое суток, — попытался оправдаться я, зная, как ей важно то, о чем она спрашивает. — Думал о вашей безопасности.

Я хотел пошутить своей последней фразой, но и шутка не удалась. Может, потому что это и была не шутка, а может, потому, что я вспомнил, о чем еще думал за эти трое суток, и от охвативших меня эмоций даже голова закружилась.

— Спасибо, я очень Вам благодарна, — поблагодарила меня Анна. — Но скажите, вот сейчас у Вас есть же ведь возможность заниматься этим делом?

— Да, я сделаю все возможное, — пообещал я ей.

— Сделаете, я знаю, — ответила она. — Спасибо.

Что-то снова шло не так, и мы оба ощущали неловкость ситуации.

— Ну что же, — сказала Анна Викторовна, смущенно отводя глаза. — Опасности больше нет…

— Нет, — подтвердил я, не сводя с нее глаз.

— Можно меня не провожать? — она взглянула на меня с какой-то непонятной мне неуверенностью.

Сейчас она уйдет, а я останусь. Как всегда. Я больше не могу, как всегда! Я не хочу, чтобы она уходила. Я не хочу не знать, когда увижу ее в следующий раз. Я должен ее задержать, хоть ненадолго, хоть на минуту. Или напроситься в провожатые. Я просто не в состоянии расстаться с нею сейчас!

— Вы простите меня, Аня, но опасности, они будто ходят за Вами по пятам, — постарался я объяснить ей необходимость того, чтобы я проводил ее. — И я стал к этому привыкать.

— Аня? — с изумлением в голосе переспросила она. — Неожиданно…

С радостным изумлением, и мне это не показалось.

А я и не заметил, как сосредоточившись на попытке ее задержать, произнес ее имя так, как отваживался произносить лишь мысленно, да и то редко. А еще во сне. Но я старался не вспоминать те сны.

— Вы меня простите, пожалуйста, — сказала Анна Викторовна смущенно. — Я столько Вам мучений доставляю, Яков Платоныч…

— Да нет-нет! — перебил я ее.

Будь что будет. Я не могу больше молчать. Я никогда и никому не говорил ничего подобного, я не знаю, как это делается, и мне безумно страшно, но я должен сказать ей правду, пока эта правда не разорвала мне сердце.

— Вы можете смеяться надо мной, — произнес я, мучительно подбирая слова, — но я просто человек другого уклада, и мне… Мне сложно понять, как Вам это удается, но Вы…

Анна Викторовна смотрела на меня широко распахнутыми в изумлении глазами и молчала. Но почему-то от ее взгляда мне стало легче и проще. Она ведь всегда меня понимала, что бы я ни говорил ей. Может быть, и теперь она поймет то, что так трудно и путано я пытаюсь ей сказать.

— Ни на мгновение я не сомневаюсь, что… — сказал я, не отрывая взгляда от ее глаз. — Вы слышите меня?

Она кивнула молча, не отводя взгляда.

— Что моя жизнь без Вас была бы иной! — произнес я, так и не решившись вымолвить ТОГО слова.

— Иной? — тихо переспросила Анна.

— Она была бы пуста, — выдохнул я истину.

Мы стояли и смотрели друг на друга, не в силах отвести глаз. Здесь, посреди двора полицейского участка это было все, что мы могли позволить себе. Я чувствовал, как стало свободнее на душе. И больше не было страшно. Голубые глаза напротив меня ласкали теплом, нежностью и любовью. И обещанием огромного, просто-таки безграничного счастья.