— Нет, я упоминал о Формуле Мироздания, — возразил я ему, — но Вы промолчали.

— А зачем мне было влезать? — спросил отец Артемий. — Я хочу забыть этот грех и не хочу, чтобы о нем знали в обители.

Грех, вот как? Однако такой взгляд мне в голову не приходил. Что если монах посчитал Анненкова, увеченного Формулой, грешником, заслуживающим немедленной смерти, и, узнав о его приезде, воспользовался случаем и убил? А затем и Обручева, по той же причине? И Анну Викторовну он вполне мог хотеть убить, просто потому, что она может беседовать с мертвыми. Я давно знал о весьма неоднозначном отношении людей к ее дару. Для монаха медиум, вполне возможно, просто-таки исчадье ада.

— Скажите, а где Вы были третьего дня ночью, — спросил я его.

— Так в монастыре, — удивился он, — где ж мне быть?

— Кто может подтвердить?

— Да почти все, — ответил монах. — Служба у нас была, Всенощная.

Алиби? Ну, это еще проверить нужно.

— Скажите, — продолжил я расспросы, — а господин Обручев приходил к Вам за снадобьем?

— Нет, — покачал головой отец Артемий, — Ни Обручев, ни Анненков, никто ко мне не приходил из прежних знакомцев.

— И Вы не знали, что они в городе? — спросил я, не слишком скрывая свое недоверие к его словам.

— Нет, — твердо ответил келарь, — я давно ни с кем из них связи не поддерживаю.

— Куликова сюда давайте, — велел я Коробейникову.

Без очной ставки нам тут не обойтись. Надеюсь, сведя вместе этих двоих, я смогу что-то прояснить.

— Да, мы были студентами профессора, — подтвердил доцент Куликов, с изумлением разглядывая отца Артемия, сидящего перед ним. — А потом он куда-то исчез с четвертого курса.

— В Бога я уверовал, — сказал ему монах, — и другой путь себе избрал в жизни.

— И что же? — ехидно поинтересовался у него Куликов. — Совсем забросил Формулу?

— Да, нет, грешен, — вздохнул отец Артемий, — иногда коротаю время за вычислениями. И, кажется, приблизился к решению. Слаб человек. Трудно унять страсти свои.

Вот как! А я-то решил, что он считает Формулу ересью. А оказывается, все с точностью до наоборот. И, что особенно вызывает настороженность, в голосе его прозвучала сейчас отчетливо самая настоящая ревность. Так может быть, в этом причина всех бед? Ведь каждый из математиков считал правым себя. И отец Артемий, судя по всему, не исключение. И, если Формула является его страстью, он мог и убить ради нее.

Судя по всему, Куликову в голову пришли подобные же мысли.

— Нашел решение? — произнес он гневно. — И поэтому ты убил учителя и сокурсника?

— Бог с тобой, брат, — ответил келарь, — никого я не убивал!

— Так вы не встречались после университета? — спросил я их обоих, пытаясь переменой темы предотвратить конфликт. Оба покачали головой отрицательно.

— Я ничего не знал о том, — заявил Куликов, — что наш Счетовод здесь, в монастыре. Я не заказывал никакого снадобья. Я приехал вчера, профессор был убит до моего приезда. Мой билет из Петербурга у Вас. Да, я занимался вычислениями, — продолжал он все более возмущенно, — но я никогда не был знаком с госпожой Мироновой. И, само собой, уж не имел бредовых идей о том, что она ошибка мироздания.

— Вы не волнуйтесь так, — сказал разошедшемуся математику Коробейников.

— Ну что ж, — сказал я Куликову, — у меня нет причин вас задерживать.

— И на том спасибо, — сердито ответил он, поднимаясь. — Надеюсь, вы найдете убийцу.

— Непременно, — пообещал я ему.

— Из города пока не уезжайте, — велел доценту Коробейников.

— То есть как это? — развернулся он ко мне. — Мне надо быть в Петербурге.

— Город не покидать, — подтвердил я строго.

— А Вам придется остаться, — сказал я отцу Артемию, — Ваше алиби будем проверять. Если оно подтвердится, тогда и отпустим.

Монах не стал ни спорить, ни возмущаться. Попросил лишь позволения послать весточку в монастырь, что задерживается. Его спокойное достоинство импонировало мне чрезвычайно. И, даже не смотря на то, что многое сейчас указывало на него, я не мог отделаться от мысли, что вряд ли он окажется виновным.

Не успел дежурный увести келаря, как в наш кабинет быстрым шагом вошел полицмейстер.

— Это кого повели? — осведомился он.

— Подозреваемый по нашему делу, — пояснил я.

— Монах? — удивился Трегубов.

— Монах, — согласился я. — Бывший математик.

— Черт знает что! — сказал Николай Васильевич с возмущением. — Совсем народ распустился. То они монахи, прости Господи, то они математики. Никакого порядку, поэтому и убийства! Ну что, уличили монаха-то?

— Никак нет, — ответил Коробейников. — Пока нет.

— Рано делать выводы, — добавил я. — Мы разбираемся.

— Разбирайтесь скорее! — раздраженно велел полицмейстер. — А то преступления сыплются на нашу голову, как из рога изобилия. К тому же, эта англичанка! Куда она могла деться?

— Антон Андреич, — сказал я Коробейникову, — Вы поезжайте в монастырь, проверьте показания келаря.

Мой помощник кивнул и быстро вышел.

— Да, по поводу Элис Лоуренс, — сказал я Трегубову, когда мы остались с ним вдвоем. — Я хотел попросить у вас санкции на обыск в доме князя.

— Но вы уже осматривали комнату сбежавшей, — не понял меня полицмейстер.

— Я хотел бы обыскать весь дом, — ответил я ему.

— Зачем это? — изумился Николай Васильевич.

— Есть подозрение, что сам князь замешан в исчезновении этой девушки, — пояснил я ему. — Не исключено, что ее просто перепрятали в какое-то другое место. В тайное место в этом доме.

— Эко вас повело! — сказал Трегубов, и я понял, что сейчас он мне откажет. — Яков Платоныч, романы читаете?

— Напротив, — попробовал я еще раз его убедить. — Читал дело о задержании полковника Лоуренса здесь в Затонске десять лет назад. И князь был замешан. Его тогда подозревали.

— Да что Вы! — наклонился ко мне полицмейстер, приглушив голос. — Это дело секретное. Князь проходит свидетелем, и все тут! И не надо упоминать его имя всуе!

— Элис тогда была шифровальщицей полковника Лоуренса, — продолжил я пытаться, хоть и без всякой надежды на успех. — И через столько лет князь забрал ее к себе в дом, спрятал, а теперь, я думаю, он хочет сделать так, чтобы никто никогда не узнал.

— Молчать! — шепотом заорал на меня Трегубов. — Молчать! Молчать, и все тут, я Вам приказываю! Что Вы себе там надумали, что Вы накрутили все? — возмущенно продолжил он уже в полный голос. — Давайте-ка лучше разберитесь с этими вашими математиками! И так Петербургские газеты пишут, что в Затонске погиб светило Российской науки. Мне уже из департамента полиции запросы по телеграфу шлют!

Он уже направился к двери, но тут же снова повернулся ко мне.

— Яков Платоныч, я прошу Вас, выкиньте эту чушь из головы! — сказал полицмейстер предельно взволнованно. — Забудьте, забудьте это!

Он ушел, а я с досадой покачал головой. Князь вне подозрений, и все тут. Без доказательств, железных и неубиваемых, никто мне не позволит даже прикоснуться к нему. А я не могу добыть доказательства именно потому, что Разумовского обороняет его статус. Заколдованный круг получается, или, вернее, колесо для белки. И белка эта — я.

Но я все равно найду их, эти доказательства. И Элис Лоуренс найду тоже. А пока что нужно еще раз осмотреть место преступления. Вчера в темноте мы так и не нашли орудие убийства.

Мы уже битый час пытались разыскать что-либо в зарослях крапивы на месте преступления, когда я, оглянувшись, увидел Анну, наблюдающую за нами с балюстрады.

— Анна Викторовна! — обратился я к ней, подходя ближе. — Ну я же просил вас не выходить из дома!

— Ну, я же подумала, что мне уже ничего не грозит! — улыбнулась она мне. — К тому же, мне послание было. И, кажется, не я причина всех этих преступлений.

— А что же? — поинтересовался я.

— Что-то гораздо более приземленное, — ответила она.

Видно было, что Анну Викторовну чрезвычайно радует возможность того, что убийства произошли не из-за нее. Это я мог понять. Вот чего я совершенно понять не мог, так это ее беспечности. Потому что, какова бы ни была причина, убийца все еще на свободе. И вполне может захотеть ее убить просто для того, чтобы утвердить нас в версии о формуле. Ну неужели Анна не понимает, что я не могу работать спокойно, зная, что она пренебрегает своей безопасностью?