— И между прочим, он действительно кинулся первый! — продолжала Анна Викторовна, игнорируя мою улыбку. — И если бы не Улла, он бы успел включить свой этот дьявольский аппарат, и тогда бы доктор…

— Ну, раз Вы не ко мне, — прервал я ее, не желая вспоминать тот подвал, — не смею Вас задерживать.

Лучше уйти сейчас. Пока все хорошо, пока мы снова не поссорились. Потому что я не умею любить весь мир, как Анна Викторовна. Вчера я едва не потерял друга. Я точно знаю от доктора Милца, что он остался в живых лишь благодаря жадности Уллы Тонкуте, попытавшейся отнять у Клизубова драгоценности графини. А вот освободить его она и не пыталась даже. И если бы ей удалось завладеть шкатулкой, то она бросила бы доктора на растерзание Клизубову и его аппарату и даже не обернулась. Нет, сочувствовать Улле я не мог. Поэтому предпочел уйти в кабинет, оставив Анну Викторовну дожидаться в коридоре.

И так уж получилось, что в тот момент, когда она уходила из управления, я снова оказался в коридоре. Клянусь, это не было намеренным. Ну, осознанным-то уж точно не было. Просто разбирая почту, переданную мне дежурным, я обнаружил, что один из конвертов оказался вскрыт. И вышел из кабинета, чтобы выяснить, кто осмелился вскрывать почту, адресованную сыскному отделению. Синельников, дежуривший сегодня, невнятно оправдывался, пытаясь, как обычно, прикинуться невиновным, когда в коридоре появилась Анна Викторовна, закончившая, видимо, свой визит к Улле.

Мы не обменялись ни словом. Анна Викторовна прошла к двери и вдруг оглянулась в последний момент, почувствовав, видимо, что я смотрю на нее. И снова я увидел в ее глазах вопрос и ожидание, которых не мог или просто боялся понять. До этой самой минуты. Может быть, дождь в дверном проеме за ее спиной что-то нашептал мне, но я вдруг увидел, как плачет ее сердце, и услышал, что говорят мне ее глаза.

«Я люблю Вас, — говорили эти удивительные, чистые как небо глаза, — я так сильно и так давно Вас люблю! Я же вижу, я небезразлична Вам. Почему Вы снова отталкиваете меня? Скажите мне, умоляю! Неужели Вы не видите, как мне больно? Я ведь уже не могу без Вас!»

Я стоял, будто громом пораженный, не в силах пошевельнуться, боясь отвести глаза. Я любил ее безмерно, до боли. В любую секунду я готов был отдать жизнь за нее. И моя жизнь давно стала без нее невыносимой. Но все же я не потерял рассудок настолько, чтобы подвергнуть ее опасности. Моя любовь, если о ней прознают мои враги, была опасна для нее. До тех пор, пока я не завершу поручение полковника Варфоломеева, я вынужден ждать и молчать. Просто потому, что не принадлежу себе до того времени.

Но любовь, светившаяся в ее взгляде, давала мне надежду. И придет обязательно то время, когда я навсегда изгоню боль из этих удивительных глаз. Я небо смешаю с землей, но сделаю все, чтобы она была счастлива.

«Вы только подождите, Анна Викторовна, — попросил я одними глазами. — Умоляю Вас, дайте мне время!»

Анна Викторовна вздохнула тихонечко и быстро вышла за дверь. А я продолжал стоять и смотреть на дождь.

====== Девятнадцатая новелла. Фотограф. ======

Несколько следующих дней я провел в размышлениях. Боль, увиденная мною в глазах Анны, терзала меня. Меньше всего я хотел для нее страданий. Но как я мог что-то изменить? Отказаться от задания Варфоломеева было невозможно ни под каким предлогом. Это был мой долг, и я обязан был его исполнить. Свои чувства я был способен подчинить, понимая, что передо мной стоит задача в сотни раз более важная, чем мои личные переживания. Но Анна ничем не заслужила страданий, причиняемых мной. Я не имел права открыться ей, рассказав всю правду. Не мог и солгать. Я вообще не мог ей лгать. Ситуация была мучительной для нас обоих, но абсолютно безвыходной. Измучившись этими размышлениями, я принял решение просто оставить все как есть. Полагаю, это не было лучшим выходом. Но я просто не видел другого. Оставалось лишь надеяться, что ситуация повернется, и у меня появятся иные возможности. Так что я запретил себе размышлять на эту тему и с новой силой накинулся на работу, изрядно мною заброшенную за эти дни, надеясь, что дела, как обычно, позволят мне забыться. В целом, так и получилось, если бы можно было работать круглые сутки. Потому что каждую ночь, раз за разом, я видел дождь в дверном проеме и голубые глаза, полные боли и любви.

Учитывая мое состояние и жадность, с которой я набрасывался на любое дело, известие об очередном убийстве было воспринято мной едва ли не как подарок судьбы. В своем доме был найден мертвым фотограф Голубев. Прибыв на место преступления, мы с Коробейниковым обнаружили хозяина лежащим на полу в своем кабинете с проломленной головой. Рядом лежала гирька, испачканная в крови, поясняя, как именно фотограф оказался в таком положении. К сожалению, рассказать, почему он в нем оказался и с чьей помощью, гирька не могла. Это нам придется узнавать самим.

— Череп проломлен, орудие убийства тут же, — констатировал я увиденное. — Думаю, произошло все это часов двенадцать — четырнадцать назад.

— Эта гиря, судя по всему, использовалась как пресс для фотографий, — сказал Коробейников, рассматривая орудие преступления через увеличительное стекло.

— Отправьте ее и тело доктору Милцу, — велел я, продолжая осмотр комнаты.

— Похоже, что-то искали, — произнес Антон Андреич, глядя, как я перебираю разбросанные по столу фотографии, — но нашли или нет, это вопрос.

— Я одного понять не могу, — поделился я с ним своим недоумением, — столько нечетких фотографий, как он этим на жизнь зарабатывал?

— Дело в том, — пояснил мой всезнающий помощник, — что его специальность — групповые фотографии с духами умерших родственников. Вот к примеру, взгляните, — сказал он, подавая мне фотографию, снятую со стены. — Извольте видеть, семейная пара. Вполне четкое изображение, но за их спинами два размытых силуэта.

— Духи? — удивился я.

— Совершенно верно! — хитро усмехнулся Коробейников, подавая мне еще одну фотокарточку. — А вот те же самые духи, но фото сделано при их жизни.

— Это что ж получается, — уточнил я, — Голубев просил клиентов приносить прижизненные фотографии родственников, а после этого делал копии и впечатывал нечеткие, но узнаваемые силуэты в фотографии клиентов?

— Именно так, — подтвердил Антон Андреич.

— А ради чего? — удивился я.

— Деньги! — ответил Коробейников. — Разумеется, ради денег. На обывателя эти фотографии производили колоссальное впечатление.

Вообще-то, подобные действия совершенно однозначно квалифицируются, как мошенничество. Вот нам и первый возможный мотив в этом деле. Но поистине странно встретить подобный вид мошенничества в патриархальном Затонске. Здесь как-то ожидаешь более традиционных развлечений.

— Я знаю, — сказал я с некоторым недоумением, — спиритическая фотография в Европе сейчас в моде, но…

— Совершенно верно, — согласился Антон Андреич, — он и прибыл из Европы, полгода назад. Расклеил по всему городу афиши. Я сам, признаться, хотел зайти к нему, — добавил Коробейников несколько смущенно.

— Пройти курс обучения? — съязвил я.

— Вроде того, — вздохнул Антон Андреич, — мне было любопытно, как именно он одурачивает своих клиентов. Так сказать, углубиться в его мастерство.

— Видно, кто-то из одураченных его и посетил, — сказал я ему. — Надеюсь, что дальше предпринимать, объяснять не нужно?

— Само собой, — кивнул Коробейников.

Он принялся перебирать фотокарточки и искать записи о клиентах фотографа, а я тем временем продолжил осмотр квартиры. Здесь и в самом деле что-то искали. Все было перевернуто вверх дном. Ящики выдвинуты, вещи разбросаны. По наличию некоторых предметов гардероба, валяющихся в спальне, я предположил, что убиенный фотограф жил не один. Вот только непонятно тогда, где же дама, с ним проживавшая.

Она появилась спустя краткое время. Лет двадцати пяти, довольно миловидная и несколько перепуганная. Вошла в комнату и остановилась, в растерянности глядя по сторонам.