Убедившись, что с Александром Францевичем все в порядке, я повернулся к Улле, которой уже помогала встать Анна Викторовна. Судя по тому, с каким ужасом она смотрела на мертвого Клизубова, именно она его застрелила.

— И откуда же у Вас пистолет? — спросил я, поднимая оружие с пола.

— Уварова держала в доме на всякий случай, — ответила Улла, не отводя взгляда от мертвого тела.

— И как же Вы оказались здесь? — продолжил я расспросы.

Анна Викторовна взглянула на меня недовольно и заботливо помогла Улле сесть. Ей казалось, видимо, что я мучаю несчастную женщину, перенесшую сильное потрясение. Только вот я видел, что госпожа Тонкуте нервничает куда слабее, чем хочет показать. И этот театр, вкупе с самим ее присутствием в этом подвале, порождал у меня массу вопросов, на которые я хотел получить ответ, и незамедлительно.

— Я услышала шорох в подвале, — принялась рассказывать Улла. — Я спустилась и увидела, что он делает с этим человеком. Он на меня набросился.

— А почему же он хотел убить Вас? — спросил я ее.

— Я не знаю, — вздохнула гадалка. — Может, он потерял рассудок?

— Яков Платоныч, — окликнул меня городовой, осматривавший комнату, — взгляните.

В руках у него была пропавшая шкатулка графини Уваровой, полная драгоценностей. Я посмотрел, как играют камни в свете лампы. Потом перевел взгляд на Уллу. Она разительно изменилась. Исчезла несчастная испуганная женщина, которая представала передо мной лишь минуту назад. Сейчас она смотрела лишь на шкатулку, и на лице ее были только жадность и злость. Анна Викторовна тоже заметила это преображение. И отступила на шаг.

Отдав все нужные распоряжения насчет вещественных доказательств и тела Клизубова, велев отправить Уллу Тонкуте в управление, а также проследив, чтобы туда отвезли и доктора Милца, которого я попросил подождать в моем кабинете, я вышел на улицу. Меня ждала гроза и буря, и я не собирался от нее бегать. Анна стояла у балюстрады крыльца. Я подошел к ней, и она тут же повернулась ко мне лицом, готовая к бою. Ох, что сейчас начнется, и вообразить страшно! Глаза ее из небесно-голубых стали синими, потемнев от гнева, щеки пылали. Она была так дивно хороша, что я мог думать лишь о том, насколько хочу ее поцеловать. Ну, и еще — самым краешком сознания, — о том, что мне ни в коем случае нельзя улыбнуться. Потому что если только посмею — не быть мне живу!

— Запереть меня в кабинете! — дрожащим от гнева голосом произнесла Анна Викторовна. — Это бестактно!

Маленький кулачок толкнул меня в грудь. Счастье, что у нее веера при себе не оказалось. Я отчаянно боролся с желанием поймать ее руку и перецеловать каждый пальчик.

— Это унизительно! — еще один толчок, легкий, как ласка.

Я все-таки не уследил за собой, и непослушная рука потянулась поправить выбившийся завиток волос на ее виске:

— Анна Викторовна!

— Что Вы себе позволяете! — она гневно отвела мою руку, не позволив дотронуться до упрямого локона. — Вы последнее время все время границы переходите!

— Мне это часто говорят в последнее время, — согласился я.

— Да мне плевать, что Вам говорят! — чуть не выкрикнула Анна.

Кажется, она заплачет сейчас. Если заплачет, я ее поцелую. И гори оно все синим пламенем!

— Вы просто… — голос ее уже дрожал совсем. — Просто пользуетесь…

— Чем? — перебил я ее.

— Тем, что я вам верила, — ответила она резко. — Но больше — нет!

Я опустил голову. Невольно вспомнилось, как доверчиво пошла она за мной в кабинет, не ожидая ни подвоха, ни коварства. А я ее обманул.

— Ради Вашей безопасности, — попробовал оправдаться я.

— Да я слышать больше не могу про мою безопасность! — ответила Анна Викторовна сердито. — Все ради моей безопасности, все! А если меня надо будет в тюрьму посадить ради моей безопасности?

А вот если бы я и в самом деле запер ее не в кабинете, а в камере, она бы не выбралась! Экая соблазнительная мысль, однако.

И — да, посажу, если будет надо. Я все сделаю ради ее безопасности. Потому что от одной мысли о том, что с нею может что-либо случиться, меня охватывает такой страх, что хочется схватить ее и спрятать за тысячу замков. Потому что я просто не смогу жить, если с ней что-нибудь случится.

Анна снова подошла совсем близко, и маленький кулачок еще раз толкнул меня прямо напротив сердца. А потом она повернулась и ушла, все еще пылающая гневом.

Она так и не заплакала. А я так и не поцеловал. И даже ничего не сказал. Но я уже отчетливо понимал, что надолго моей силы воли не хватит.

Поздно вечером в моем кабинете мы с доктором Милцем лечили нервы старым проверенным способом.

— Гроза для Клизубова была очень кстати, — рассуждал доктор, разливая по рюмкам коньяк, — за шумом дождя, грома, ничего не было слышно.

— И чтобы Улла не узнала о его посещении и не помешала сеансу, — продолжил я его мысль, — он и передал через графиню ей бутылку вина с этим зельем.

— А может, графиня сама ей в чай что-то плеснула, — предположил Александр Францевич. — Ну, например, опий.

— Может быть, — согласился я с ним.

— Сдается мне, — сказал я, наполняя рюмки по новой, — что брат служанки был в доме той ночью и мог что-то видеть.

— Понимаете, Яков Платонович, — сказал Милц, — для Клизубова было очень важно, чтобы все это выглядело как преднамеренное убийство, а вовсе не как несчастный случай.

— Зачем? — не понял я. — Для того, чтобы произвести судебное вскрытие тела, и убедиться в действии своей убийственной машины?

— Вот-вот, именно, — подтвердил доктор. — Одержимость. Vita sine litteris mors est.

— Жизнь без науки — смерть, — перевел я.

— Еще б немного, и я сам стал бы жертвой этой науки, — со вздохом сказал доктор Милц.

— Ваше здоровье, Александр Францевич, — улыбнулся я ему.

На следующий день произошло оглашение завещания покойной графини Уваровой. К моему удивлению, графиня и в самом деле отписала драгоценную брошь своей горничной. Так что девушка с братом, отпущенные мною еще вчера, были теперь людьми вполне обеспеченными. Им не придется больше возвращаться к сектантам, чтобы как-то прожить. Основное же свое состояние графиня завещала Медицинской Академии Санкт-Петербургского университета, в результате чего Виктор Иванович Миронов уже некоторое время спорил с господином Трегубовым. Николай Васильевич настаивал, что драгоценности являются вещественными доказательствами, а Виктор Иванович беспокоился за их сохранность. Сам же ларец лежал в сейфе, в кабинете полицмейстера, до того времени, как ему придется фигурировать в суде в качестве основной улики.

Придя в управление после обеда, я увидел Анну Викторовну, сидевшую на стуле с корзиной на коленях. После того, как она ушла тогда, рассерженная и обиженная, мы еще не виделись. Неужели на этот раз наша ссора не продлиться долго?

— Анна Викторовна, — приветствовал я ее, — рад Вас видеть. Вы ко мне?

— Нет, не к Вам, — ответила Анна, — к госпоже Тонкуте.

Улла Тонкуте была арестована и содержалась под стражей в ожидании суда. Ей вменялось убийство доктора Клизубова и, учитывая показания доктора Милца, смягчающих обстоятельств было немного.

— Николай Васильевич Трегубов дал разрешение на посещение и передачу, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, что Вы так смотрите? — спросила меня Анна, поняв, что я ничего ей не отвечаю. — Ну кто-то должен позаботиться о бедной Улле. Она ведь не закоренелая преступница, просто жертва обстоятельств.

— Ну, это еще неизвестно, как там все было, — предостерег ее я.

Все в мире могло меняться, кроме одного: Анна Викторовна Миронова всегда находила в людях светлые стороны. Я очень бы не хотел, чтобы однажды ей пришлось испытать боль разочарования.

— Да известно! — махнула рукой Анна. — Мы уже поговорили с Клизубовым, он мне в подробностях рассказал, как его Улла убила.

Моя непослушная улыбка все-таки меня победила. Анна Миронова и ее духи. Интересно, с каких пор это сочетание стало для меня символом мира и покоя в моей жизни? Она не говорит со мной о духах, если сердится. А значит, сейчас у нас мир.