Вернувшись в управление, я занялся анализом финансовых документов графини Уваровой в совокупности с попытками вычислить предполагаемых наследников покойной, раз уж Виктор Иванович отказался сообщить мне имена наследников действительных. Но вскоре это мое занятие было прервано самым неожиданным образом. В мой кабинет явился доктор Милц в сопровождении Виктора Миронова и потребовал, не больше, не меньше, чтобы я немедленно заключил его под стражу. Не сразу удалось мне разобраться в этих весьма эмоционально высказанных требованиях. Оказалось, что наш доктор, оскорбленный подозрениями господина Клизубова, счел сам себя подозреваемым и решил, что я из хорошего отношения делаю ему поблажку, оставляя на свободе. Вот и пришел требовать справедливости, заручившись помощью адвоката. Виктор Иванович посматривал на меня виновато. Я уже понял, что он пытался отговорить Александра Францевича, да не справился.

— Мы на Вашей стороне, доктор! — продолжал он спорить с упрямцем. — И если понадобиться, не дай Бог, конечно, я готов защищать Ваши интересы в суде совершенно бескорыстно.

— Виктор Иванович, — с достоинством сказал ему доктор Милц, — я Вам очень благодарен. Это крайне великодушно с Вашей стороны.

— Это недоразумение, доктор, — вступил я в разговор, — и я говорю Вам, это выяснится все в ближайшие дни.

— Яков Платоныч, — возразил мне Александр Францевич упрямо, — я, как подозреваемый, обязан быть немедленно арестован и помещен под стражу.

— Ну какое арестован, какая стража! — возмутился я. — Вы что несете!

— Любой подозреваемый, в конце концов, может скрыться! — продолжал настаивать доктор. — Улики уничтожить, помешать ведению следствия, в конце концов!

— А вот это оставьте мне! — ответил я ему, уже не скрывая раздражения.

— Я хочу, чтобы моя невиновность была доказана с соблюдением всех правил и процедур, — волновался Милц.

— Можете в этом не сомневаться, доктор, — заверил Виктор Иванович.

— Только в этом случае, — не слушал его Александр Францевич, — моя репутация может быть восстановлена.

— Будьте уверены, — пообещал я ему устало, — я найду настоящего убийцу. А сейчас, господа, прошу прощения, — сказал я им обоим, — должен идти.

Выйдя из кабинета, мы оказались свидетелями весьма забавной картины. Анна Викторовна, пришедшая, видимо, в участок вместе с отцом, а потому отважившаяся зайти внутрь, заступила дорогу Антону Андреичу, загнав того в угол, и в чем-то очень эмоционально его убеждала. Мой помощник стоял со смущенным и несчастным лицом, явно борясь и с ней, и с самим собой. С одной стороны, он прекрасно помнил мои слова о том, что еще одна авантюра, подобная той, что была во время дела Мореля, и я его уволю без жалости. И Антон Андреич отлично понимал, что я не шутил тогда. А с другой стороны, отказать Анне Викторовне в чем-либо во всем полицейском участке удавалось только мне, да и то, признаться, не всякий раз. Так что вышли мы как раз вовремя, чтобы спасти моего помощника от увольнения.

— Анна Викторовна, — окликнул я ее строго.

Даже со спины было заметно, как она напряглась от неожиданности. И замерла на мгновение, раздумывая, видимо, как бы половчее выкрутиться из сложившейся ситуации.

— Да! — повернулась она к нам, сияя улыбкой.

Эту улыбку я сегодня уже видел, утром, когда она пыталась убедить отца в том, что вовсе не собирается вмешиваться в расследование, а в доме графини и вовсе случайно оказалась.

— Мне кажется, — спросил я ее со строгостью, — или Вы подстрекаете моего помощника на очередную авантюру?

И я взглянул на Виктора Ивановича, намекая тому, что далее с этой ситуацией разбираться будет он.

— Я просто просила Антона Андреича помочь мне, — подчеркнуто-непринужденно ответила Анна Викторовна, не переставая лучезарно улыбаться, — в одном личном деле.

— Анна! — строго произнес мрачный, как грозовая туча, адвокат Миронов. — Ей Богу, не веди себя, как ребенок!

— Коробейников, — занялся я своею частью воспитуемых, — делами займитесь!

Антон Андреич с виноватым видом прошмыгнул мимо нас в кабинет. Бедняга! Собственно, он-то пока ни в чем виноват не был. А досталось обоим!

Из управления я направился побеседовать с ювелиром Селивановым, тем самым, которого посещала служанка покойной графини Уваровой. Нужно же было выяснить, что понадобилось у ювелира девушке, чье материальное положение абсолютно не предполагало посещения подобных мест.

Оказалось, что Селиванов не только общался со служанкой, но и был доверенным ювелиром самой графини и все ее драгоценности знал отлично. Служанка же, с его слов, принесла с собой брошь, принадлежащую графине.

— Вещь ценная, старинная, — рассказывал ювелир, передавая мне изображение броши. — Она хотела узнать ей цену.

— А до этого Вы ее видели? — спросил я, разглядывая рисунок.

— Служанку-то? — не понял ювелир.

— Да нет, брошь.

— Конечно, — ответил он. — Покойная показывала мне все свои сокровища, каждую вещь. Тоже ценой интересовалась.

— Неужто продавать собиралась? — заинтересовался я.

По моим сведениям, материальное положение графини Уваровой было весьма стабильным. И продавать драгоценности ей могло понадобиться только в одном случае — для быстрого получения крупной суммы. Обычно, подобное происходит в случае шантажа.

— Да, кое-что, — подтвердил Селиванов, — столичным ювелирам не доверяла и правильно делала. Обманут!

— А служанка объяснила, откуда у нее брошь графини? — спросил я.

— Объяснила, — рассказал ювелир. — Сказала, что вещь принадлежит ей по наследству, и в завещании графини о том сказано.

— А откуда же ей знать завещание? — поинтересовался я.

Я-то точно знал, что оглашение завещания еще не производилось.

— Так графиня ей вроде бы сама сказала, — пояснил ювелир. — Я полагаю, графиня боялась умереть в одиночестве и потому обещала своей служанке эту ценную брошь в наследство, чтобы та не сбежала.

— А сколько, интересно, стоят все драгоценности графини? — спросил я его. — Ну, хотя бы примерно?

Селиванов усмехнулся и, написав на листе бумаги цифру, показал мне. Сумма была с большим количеством нулей. Если графиню убили ради кражи драгоценностей, то это меня больше не удивляет. За такую сумму — странно, что раньше не убили.

— А что же она такие ценности в доме держала, практически на виду? — спросил я Селиванова.

— Зачем же на виду? — удивился он. — Шкатулка обычно в моем сейфе хранилась. Графиня брала ее время от времени, когда на какой прием собиралась, как и в этот раз.

Итак, некто точно знал, что Уварова забрала драгоценности у ювелира. И именно в этот день убил графиню и забрал шкатулку. И, учитывая, что брошь из шкатулки оказалась у служанки, она, одна или с подельником, это, как видно, и провернула. Что ж, как ни странно, а прав был Синельников, нужно арестовывать служанку.

Горничную мы застали в доме Уваровой. Брошь она отдала сразу, как только увидела рисунок и узнала, что я беседовал с ювелиром. Но по поводу остальных драгоценностей заявила, что понятия не имеет, куда они пропали. Обыск в ее комнате ничего не дал.

— Где шкатулка находилась в день смерти графини? — спросил я ее.

— Здесь — показала девушка на комод в комнате графини, — во втором ящике.

Собственно, она и раньше это утверждала, еще когда сообщила нам, что драгоценности пропали.

— А как же брошь оказалась у тебя? — поинтересовался я.

— Мне ее графиня завещала! — упрямо повторила горничная.

— И где остальные драгоценности?

— Не знаю, — продолжала упорствовать она. — Днем они были на месте, здесь. Ну, перед смертью. А потом пропали!

— А как же брошь не пропала? — спросил я ее.

— Ну я ее тайком взяла! — заплакала горничная. — Чтобы ночью полюбоваться. Она все одно моей будет!

— Твоей она будет тогда, когда огласят завещание, если таковой пункт имеется, — пояснил я ей. — А взяла ты ее при жизни графини, значит, украла.

— Да не крала я ее! — рыдала служанка. — Я б ее вернула назад! Я только полюбоваться взяла.