— Где шкатулка? — продолжал давить я на нее.

— Я не знаю!

Видно было, что ничего другого она сейчас не скажет. Пусть посидит в камере, подумает. Может, решит и правду рассказать. Глупо, конечно, едва украв драгоценности, бежать с ними к ювелиру, да еще к тому, который их опознать сможет. Но и девица, сразу видно, особым умом не блещет. Хотя, как мне кажется, она не одна все это проделала. Должен быть у нее сообщник, у него и шкатулка теперь.

Вечером того же дня я очень хорошо понял, чем будут заканчиваться мои обиды и моя принципиальность в отношении Анны Викторовны. Срочно поступил весьма сумбурный вызов от Синельникова в дом графини, больше похожий, пожалуй, на крик о помощи.

По прибытии на место мне не сразу удалось разобраться в произошедшем. Но постепенно я понял, что произошло, и в который раз ужаснулся. Анна Викторовна, лишенная мною возможности принимать участие в официальном расследовании, а также не получившая возможности подбить на свои авантюры Коробейникова, ангажировала в качестве подельника доктора Клизубова. Видимо, он остался единственным в городе, кто еще не знал, что месть моя за подобные выходки будет страшна. В общем, вдвоем они отправились поздно вечером в дом графини и прошли туда, легко миновав заслон в лице Синельникова. И, видит Бог, я намерен еще разобраться, как именно им это удалось. Потому что не они двое его миновали. Следом за ними, как я понял, с намерением оберегать племянницу, проник Петр Миронов. А еще в доме оказался некто, которого никто толком не разглядел, и который сбил Петра Ивановича с ног, скрывшись из дома. Расстроенный этим фактом, Миронов решил утешиться привычным ему способом, но из доступного алкоголя нашел лишь початую бутылку вина в комнате Уллы. Бокала этого вина хватило, чтобы лишить Петра Ивановича чувств. На этом месте доктора Клизубова, наконец-то, посетила светлая идея, что подобными вещами должна заниматься полиция, и он позвал городового. Ну, а тот, вне себя от паники, вызвал уже меня. Я даже обругать их не смог толком, в таком был бешенстве. Хоть и понимал в глубине души, что в чем-то и сам виноват. Обиделся, как девица, и перестал контролировать ситуацию. А ведь знал прекрасно, что Анну Викторовну простым запретом не остановить. Хорошо, что этот неизвестный, прятавшийся в доме, напал на Петра Миронова, а не на нее.

Так что я не стал даже пытаться объяснить им что-то, отправив дядюшку с племянницей домой, справедливо полагая, что в данном случае могу смело переложить воспитательный процесс на плечи адвоката Миронова. Сам же я, подробно расспросив Клизубова и прихватив бутылку с остатками вина, вернулся в управление. Охрану дома графини я усилил еще одним городовым. А то мало ли кто еще пожалует.

Утром следующего дня я рассказывал эту историю Коробейникову. Надеюсь, он понимал при этом, что на месте доктора Клизубова должен был оказаться именно он. Но Антона Андреича, как и обычно, интересовали совсем другие материи. Ему было до крайности любопытно, успела ли Анна поговорить с духом графини и что она смогла узнать.

— С самой Анной Викторовной я не беседовал, — ответил я ему, — а про свои приключения они мне рассказать не посмели.

— А если бы Петр Иванович вина не хлебнул, то… — протянул Коробейников примирительно, принюхиваясь к бутылке.

— То тогда бы мы имели совершенно другой коленкор, — ответил я ему, отбирая бутылку.

Кто его знает, что там намешано? Вдруг оно и на вдыхании действует?

— Предположим, что этот Шато Лафит действительно презентовала графиня, — принялся строить версии Антон Андреич. — В таком случае, быть может, его привезли из Петербурга?

— Да, — вздохнул я, скорее своим мыслям, чем соглашаясь с помощником. — Вот что, Антон Андреич, вы вызовите компаньонку Уваровой, нужно ей принести наши извинения.

— А это еще зачем? — изумился он.

— Ну, она ведь говорила тогда, что плохо себя чувствует, — ответил я ему, — а я ей не поверил.

— А нечего по астралам было шастать и графине мозги пудрить! — неожиданно непримиримо отозвался Коробейников.

Любопытно, однако, чем ему-то так Улла не угодила?

— Думаете, за это ей и вино такое досталось? — усмехнулся я.

— Кто знает, — философски вздохнул Антон Андреич, пристально разглядывая бутылку.

Пока мой помощник ходил в камеру за госпожой Уллой, я еще раз рассмотрел через увеличительное стекло и бутылку, и пробку. Старания мои увенчались успехом: на пробке я обнаружил тончайший сквозной прокол, будто ее насквозь проткнули иглой. Например, иглой от шприца?

Но тут меня отвлек от расследования совершенно неожиданный визитер. Дежурный доложил, что меня хочет видеть егерь Ермолай. С тех самых пор, когда я попросил его, еще весной, присматривать за усадьбой, в которой жил господин Браун, Ермолай Алексеич регулярно присылал мне записки, в которых описывал перемещения англичанина. И хотя ничего нового, по сути, он мне так и не сообщил, я все равно был ему очень благодарен. Но сегодня Ермолай пришел сам, что могло означать, что у него значительные новости, которые он не решился доверить посыльному. Разумеется, я приказал его немедленно впустить.

Он вошел, чуть смущаясь, не вдруг отдав дежурному неразлучную свою винтовку. Я вышел из-за стола, приветствуя его рукопожатием.

— Ну, здравствуй, Ермолай Алексеич, — сказал я. — Что нового?

— Да есть кое-что, — ответил он, присаживаясь, — сказывают, в лесу объявился какой-то ядовитый туман.

— Это что еще за туман? — насторожился я, мигом вспомнив рассказ Анны Викторовны об их с Ниной приключениях в лесу. Они тогда тоже попали в какой-то туман и чудом смогли из него вырваться.

— Говорят, появляется он в низинах, на некоторое время, — рассказывал Ермолай, — особливо, когда с полигона ветер дует. И солдаты при этом рядом. Зверь дохнуть стал от этого тумана, птица. Люди стали болеть. А еще говорят, вместе с солдатами видели англичанина, Брауна, за которым Вы меня шпионить заставили.

— Ну так уж и шпионить! — возразил я.

— Ну, а как же это называется, Яков Платоныч? — спросил егерь. — Я Вас прошу, ну не по мне эта должность! Ну что в нем особенного, в этом Брауне? Ну ездит к нему какая-то дамочка, но Вы и сами прекрасно об этом знаете!

— Да знаю, — отмахнулся я.

— Яков Платоныч! Ну избавьте меня от этой повинности! — попросил Ермолай Алексеич. — Ну Христом Богом молю!

— Ну что с тобой поделать, Ермолай! — согласился я со вздохом. — Будь по-твоему. Ты и так для нас много сделал.

Егерь ушел, рассыпаясь в благодарностях. Уж больно ему филерская служба не по нутру пришлась. Некрасивая это работа, многим она не по душе. Вот только без нее никак пока не обойтись. И кто-то должен делать ее, иначе всем будет очень плохо.

Он ушел, а я снова задумался о тумане, который появлялся в лесу. Раньше я считал, что Анна с Ниной просто надышались каким-то болотным газом. Но после рассказа Ермолая я задумался, не был ли этот газ вовсе не болотным, а вовсе даже искусственным. Если химик Браун разрабатывает какое-то оружие, вроде тумана, способного отравить врага, выведя его из строя, то вполне понятна и секретность вокруг него, и пристальный интерес к нему Разумовского. Судя по тому, что князь активно побуждает Нежинскую общаться с Брауном, он тоже не знает точно, чем занят химик. Но очень хочет узнать. И мне ни в коем случае нельзя ослаблять внимания, чтобы не пропустить тот момент, когда ему это удастся.

Коробейников привел Уллу, которой я принес официальные извинения и позволил ей покинуть управление, запретив, впрочем, уезжать из города до окончания расследования. Она поблагодарила меня несколько высокомерно, но без грубости. Затем я отчитался Трегубову, пожелавшему узнать, как движется расследование, а заодно послал за доктором Милцем, чье авторитетное мнение насчет вещества в вине было мне необходимо. Узнав о найденной броши и арестованной служанке Николай Васильевич пришел в крайне благодушное настроение и даже не стал возражать, когда попросил время для экспертизы вещества в вине. Меня, если сказать по правде, это вино чрезвычайно смущало. Не вязалась очевидная глупость служанки с отравленным вином, ну, никак. Хотя, возможно, ее сообщник был гораздо умнее ее.