— Значит, напрасно мы шатаемся по кабакам, — раздраженно ответил он мне.

— Так Вы домой идите, Антон Андреич, — сказал я ему сердито.

— А Вы? — немедленно заинтересовался он.

— А я здесь посижу, — ответил я ему, — может, они сами ко мне подойдут.

— Да как же! — возмутился он.

— Идите домой, Коробейников, — попытался я прогнать настырного спутника.

— Вы знаете, я вас одного не оставлю, — заявил мой помощник упрямо.

Не знаю, чем бы окончился наш спор, мое состояние не очень-то подходило для того, чтобы мириться с чьим-либо несогласием. Но в этот момент взгляд моего помощника резко изменился, став острым и внимательным. И смотрел он уже не на меня, а на что-то за моим плечом.

— Яков Платоныч, — понизив голос сказал Коробейников, разворачиваясь так, чтобы я мог видеть то, на что он смотрел, — это он.

— Кто? — не понял я.

— Там в углу сидит тот, который мне карту подбросил, — прошептал Антон Андреич, — который столкнулся со мной!

— Уверены?

— Да у меня глаз-алмаз! — обиделся мой помощник.

Я оглянулся. Таверна полна народу. А брать поляка придется самим, городовых лучше не привлекать. Чем меньше народу будет знать, тем лучше.

— Антон Андреич! — громко сказал я, положив руку Коробейникову на плечо и увлекая его в сторону поляка. — А Вы с той барышней все еще встречаетесь?

— С барышней? — удивился он, но тут же сообразив, подыграл: — Ах да, разумеется! Мы играли с ней недавно на пианино в четыре руки.

— Ну, так вот, — сказал я тихо, когда мы приблизились достаточно, — слева и заходите.

В последнюю минуту поляк узнал Коробейникова, а затем и меня, и, опрокинув стол, попытался сбежать. Началась всеобщая свалка. В драку вмешалось несколько завсегдатаев трактира, которые, не разобравшись, пытались хватать всех одновременно, включая и нас с Коробейниковым. Но револьвер, извлеченный Антоном Андреичем из кармана, мигом отсеял непричастных, и мне удалось схватить поляка, скрутив ему руки. С Коробейниковым, прикрывающим наш тыл, мы покинули таверну, уводя так необходимого нам свидетеля.

— Я ничЕго не знаю! — запирался поляк, приведенный в управление. — НичЕго не понимаю, Ваши Благородия!

— Ты же мне карту, даму червовую, подбросил! — возмутился Коробейников. — Ты думал, я тебя не узнаю? У меня глаз-алмаз!

— Какая дама? — продолжал отказываться задержанный. — Я никакой дамы не знаю!

— Вот оно что! — сказал рассерженный Антон Андреич. — А мы уже Варшаву отправили запрос о твоей личности. Так что задержишься у нас надолго!

— Да не виновен я ни в чем! — продолжал стоять на своем поляк. — Просто я приехал в ваш город. Это преступление?

— Зачем приехал? — спросил его Коробейников.

— Красиво здесь! — язвительно ответил поляк, нахально улыбаясь.

— Так красиво, что аж до Варшавы слава о нашей красоте докатилась, да?

— Еще бы! — продолжал наглеть он, — В Варшаве прямо так и говорят бывалые люди: «Кто Затонска не видал, тот в Европе не бывал».

Коробейников оглянулся на меня с беспомощностью.

— Издевается, сволочь! — произнес он возмущенно. — Издевается! Карту мне подбросил и глумится над нами!

Поляк сидел, сохраняя спокойствие, и даже не смотрел в нашу сторону. Это он зря так спокоен. Я позволил Коробейникову вести допрос лишь потому, что, пребывая в состоянии крайней ярости, не уверен был, что сдержусь. Но если сейчас этот мерзавец не начнет говорить, я вышлю моего молодого помощника из кабинета и выпущу ярость наружу. И плевать на принципы! То, что останется от поляка после моего допроса, расскажет мне все, даже то, чего не знает.

— Кто тебе велел даму подбросить? — спросил я, старательно следя за голосом.

Он молчал.

— Отпущу, если скажешь, — пообещал я.

— Не знаю я никакой дамы! — сказал допрашиваемый, по-прежнему на меня не глядя.

Я уже открыл рот, чтобы попросить Коробейникова удалиться, как дверь отворилась, и вошел наш полицмейстер.

— Работаете, господа? Прекрасно! Кто таков? — осведомился Трегубов, разглядывая поляка.

— Карту мне подбросил, бандитский знак, и не признается, — пожаловался Антон Андреич.

— Это по делу похищенных? — уточнил Николай Васильевич.

— Именно, — сказал я. — Уверен, он к этому причастен.

— Не признается? — удивился Трегубов.

— Нет, Ваше Высокоблагородие, — ответил Коробейников.

Николай Васильевич внимательно оглядел нашего подопечного

— Dziś bardzo uparo, — произнес полицмейстер по-польски.

Поляк вздрогнул и посмотрел на него.

— Очень жарко, — пояснил Коробейникову Трегубов, передавая ему свою фуражку.

Николай Васильевич уселся напротив допрашиваемого.

— Jak zaś Pan u nas podobny?

Задержанный молчал, но видно было, что Трегубов его пугает.

— Lubi pan śpiewać? — спросил он его.

— Ja nie śpiewam, — ответил поляк испуганно

— Сейчас ты у меня запоешь, — поднимаясь, пообещал ему Николай Васильевич с хищной усмешкой. — Выйдите, господа, — велел Трегубов нам с Коробейниковым, не оборачиваясь.

Мы с Антоном Андреичем покинули кабинет. Кажется, господин полицмейстер сберег мои принципы, решив провести допрос сам. Правда, заодно он лишил меня возможности разрядить кипящую ярость, но, уверен, для этого у меня еще будут возможности.

Мы стояли в коридоре перед дверью кабинета, из которого доносились звуки ударов и крики. Я молча смотрел в окно, сохраняя внешнюю невозмутимость. Мне доводилось видеть и не такое, хоть я и не был никогда сторонником подобных методов. Но стоило мне подумать о том, что этот маленький мерзавец, возможно, знал, где спрятали Анну, как моя совесть благополучно заснула, а желание присоединиться к господину Трегубову сделалось почти непреодолимым.

Коробейников, не сталкивавшийся за недолгую свою карьеру с подобными методами, явно нервничал, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за двери.

— Старая школа, — вздохнул он неуверенно, то ли пытаясь оправдать действия Николая Васильевича, то ли наоборот.

Я промолчал. С морально-этическими аспектами позже разберемся.

В это время мое внимание привлек шум в приемной. Кто-то едва ли не силой пытался ворваться в управление, а дежурящий Ульяшин пытался посетителя не пропустить, но, похоже, тщетно. Выглянув в приемную, я увидел Виктора Ивановича Миронова, который прорывался сквозь заслон. Сразу стало понятно, почему Ульяшин старался задержать уважаемого адвоката: Виктор Иванович был в крайнем бешенстве. Полагаю, известие о похищение дочери наконец-то настигло ее отца. Что ж, он вправе гневаться. Но уж лучше на меня, чем на моих подчиненных.

— Пропустить, — велел я Ульяшину.

Тот с видимым облегчением отступил назад.

— Извольте ответить мне, сударь, — обратился ко мне Виктор Иванович гневно, — где моя дочь?

— Мы ее ищем, — сказал я, опуская глаза.

— Ищете?! — проорал Миронов. — Из-за Вас ее похитили!

— Виктор Иванович, возьмите себя в руки, — попытался я урезонить разгневанного отца. — Я делаю все, что в моих силах.

— Черта с два Вы делаете! — продолжал гневаться он. — Сидите тут… Где полицмейстер?

— Занят, — ответил я, не желая, чтобы и так рассерженный адвокат Миронов наблюдал методы допроса, используемые Трегубовым.

— Что значит занят? — возмутился Виктор Иванович и, сметя с дороги и меня, и Коробейникова, ворвался в кабинет.

Прервав очередную очень громкую польскую фразу и остановив руку, не окончив удара, полицмейстер повернулся к распахнувшимся дверям.

— Что Вы хотели, Виктор Иванович? — вежливо осведомился он, слегка запыхавшись.

— Я хотел выразить протест… — сказал слегка смешавшийся Миронов, глядя на избитое лицо задержанного с изумлением, граничащим с ужасом.

— По поводу нерешительных действий полиции! — закончил за него Трегубов, снимая окровавленные перчатки. — Прошу ко мне в кабинет, там поговорим.

— Прошу, господа, — Николай Васильевич указал нам с Коробейниковым на подследственного. — Молодой человек готов к разговору. Работайте, господа, работайте!