— Дела есть, — согласился Тимохин. — Лес у него покупаем.

— Значит, наверняка и сына его хорошо знали? — продолжил я расспросы.

— Да, еще мальчонкой помню.

— Помогал в делах отцу?

— В торговле? — усмехнулся Тимохин. — Нет! Молодой офицер. Какая коммерция?

— Наслышан, — сказал я. — Кутежи, дуэли…

— Ай, нехорошо, — протянул с неодобрением купец. — Ну, нехорошо так о покойнике-то.

Мне надоело выслушивать его нотации и я ответил ему молча, только взглядом. И позвонил в колокольчик, вызывая лакея.

— Что хозяин? — спросил я, когда слуга явился на звонок.

— Лежат-с, — доложил он. — За доктором послали.

— Я бы хотел поговорить с его дочерью, — сказал я лакею.

— С Евгенией Антоновной? — уточнил он. — Как узнали, заперлись у себя, плачут.

— И все же доложи, — велел я.

— Решили всю семью извести? — с вызовом спросил Тимохин.

Интересно, он специально нарывается, или это у него просто манера общаться такая? Зря нарывается, он ведь тоже под подозрением.

— Господин Тимохин, — усмехнулся я, — я провожу следствие по делу о внезапной смерти, причины которой пока не установлены. Так что Ваша ирония здесь не уместна.

Мою ложь про неустановленные причины Тимохин проглотил, не изменившись в лице. Но я и не надеялся на результат. Просто никогда не стоит упускать удачный случай.

Дверь в кабинет отворилась, и вошла Евгения Львова. Она была уже в черном траурном платье, и было заметно, что плакала недавно.

— Чем могу служить? — спросила она меня.

— Примите мои искренние соболезнования, — сказал я ей, — но должен задать Вам несколько вопросов.

Во время моего вступления Тимохин подошел к Евгении, взял ее за руку. Потом повернулся ко мне, вспомнив, видимо, что сейчас я снова его выгоню, и прося с этим повременить:

— Я не буду мешать.

Я лишь молча кивнул, соглашаясь.

— Женечка, дорогая! — Тимохин поцеловал ей руку. — Держитесь. Любая помощь, все, чем могу!

Затем Тимохин, попрощавшись со мной, вышел, наконец-то, доставив мне изрядное облегчение. Экий все-таки неприятный тип. Ну, я еще присмотрюсь к нему повнимательнее.

— Что Вы хотели бы знать, господин Штольман? — спросила меня Евгения Львова, усаживаясь в кресло и жестом предлагая мне также садиться.

— В каком часу Вы вчера были у брата в гостинице? — приступил я к расспросам.

— Около восьми вечера, — потупилась она.

— О чем говорили?

— Он поссорился с отцом, — ответила она, — и я хотела их помирить.

Лжет барышня не слишком-то умело. Что ж, это очень хорошо. Для меня, разумеется.

— Почему же Ваш отец, — поинтересовался я, — не хотел благословить брак Вашего брата с госпожой Колчиной?

— Он считал, что это мезальянс, — ответила Евгения, почему-то замешкавшись.

— Ну да, бедная гувернантка и наследник богатого состояния, — ответил я. — И что же Вы ему посоветовали?

— Я сказала ему, что нужно смириться, — произнесла Львова, — что увлечения проходят, а семья важней.

И снова в ее голосе прозвучали неискренние нотки. Что-то она от меня пытается скрыть, вот только делает это не слишком хорошо, то ли от природной несклонности ко лжи, то ли просто пребывая в подавленном состоянии из-за смерти брата. Но даже то, что я видел искренность ее горя, не снимало с нее подозрений.

— Не по годам мудро, — одобрил я ее позицию, не слишком скрывая сарказм. — Это Вас отец об этом попросил?

— Нет-нет! Я сама!

— И что же брат?

— Он только смеялся, — сказала Евгения. — И говорил, что я ничего не понимаю, что эта девушка — счастье всей его жизни. Скажите, — обратилась она ко мне, — а правду говорят, что он отравился?

Столь искренний страх прозвучал в ее голосе, что все стало понятно. Она усыпила брата, а теперь боялась, что превысила дозу и отравила его.

— Зачем Вы подсыпали снотворное в шампанское брату? — спросил я.

Но Евгения Львова не собиралась признаваться в содеянном.

— Я? — разыграла она изумление. — Что Вы такое говорите? Он открыл бутылку и пил, я только пригубила. Зачем же мне, Господи…

— Вы знали, что той ночью Ваш брат собирался венчаться с госпожой Колчиной, — пояснил я ей.

— Нет, я не знала, — возразила Львова. — Он был так оживлен, так счастлив. Мы поговорили, и я ушла.

— А почему же Ваш брат вызвал на дуэль поручика Кожина? — поменял я тему беседы.

— Я не знаю, — ответила она.

Надо же, и этого она не знает. Вот ведь незадача!

— Может, потому что он за Вами ухаживал? — подсказал я ей.

— Нет! Нет, совсем пустое это! — качнула она головой отрицательно. — Я знаю, что они поссорились, но причины я не знаю.

Мне надоело слушать ее бесконечное «не знаю» и я спросил более жестко:

— Когда Вы видели поручика в последний раз?

— Не помню, — заволновалась она. — Может быть, неделю назад.

— Есть подозрение, — поведал я ей, — что поручик приехал в церковь вместо Вашего брата. И обвенчался с госпожой Колчиной, выдав себя за него.

— Зачем? — спросила она с напряженной улыбкой.

— А Вы как думаете? — спросил я ее в ответ.

— Откуда я знаю! — проговорила с горячностью Евгения. — Я знаю, что это просто невозможно, что Кожин не мог, он…

Она замолчала, смутившись, поняв, что выдала свое к Кожину отношение.

В целом, мне было все понятно. Доказать я пока ничего не могу, но, судя по моим впечатлениям от разговора, ее непосредственное участие ограничилось подсыпанием снотворного. Об убийстве она не знала. Но, вполне возможно, о нем знал поручик Кожин, к которому Львова явно благоволит.

— Ничего не хотите больше добавить следствию? — спросил я, поднимаясь.

— Нет, — сказала она и потупилась.

Выйдя из дома Львовых, я не стал торопиться уходить, а отошел чуть в сторону и встал так, чтобы не бросаться в глаза. Ждать пришлось недолго. Как я и предполагал, после разговора со мной Евгении срочно потребовалось побеседовать с Кожиным. Отлично, я тоже хочу с ним пообщаться. И я пошел за ней, с осторожностью, хоть и не слишком скрываясь. Слежки она не ждала и даже не оборачивалась.

В результате недолгого пути мы оказались перед входом в недорогую гостиницу. Львова оглянулась, проверяя, не видит ли ее кто-либо из знакомых, и решительно вошла в дверь. Меня она не заметила, и я остановился напротив, размышляя. Можно было войти прямо сейчас, прервав их разговор. Но меня смущало то, что Кожин наверняка вооружен. У него ведь и свой револьвер должен иметься, да еще оружие поручика Львова вполне может быть тоже в его руках. За себя я не боялся, но вот Евгения… Не очень-то хотелось полагаться на то, что убийца не станет стрелять в любимую женщину. Так что не лучше ли мне обождать, пока Львова выйдет, а уж потом побеседовать с поручиком?

Пока я размышлял таким образом, ситуация вдруг резко переменилась. На улице, направляясь явно все к тому же дому, появилась Анна Викторовна. Дошла до двери, остановилась на минуту, ее рассматривая. И решительно попыталась войти. Я едва успел схватить ее за руку и спрятать за колонной. В голове как-то сразу мелькнуло, что у Кожина револьвер, и я не знаю, куда выходят окна номера.

Анна вскрикнула от испуга и неожиданности, попыталась вырвать руку. Но я держал крепко. Впрочем, она тут же меня узнала и перестала вырываться. Зато лицо ее заранее приняло непримиримо-упрямое выражение. Видимо, Анна Викторовна готовилась сражаться со мной, отстаивая свое право в очередной раз помогать людям. Ну уж нет! Я сказал ей, что намерен прекратить ее участие в расследованиях, и я это сделаю. Довольно уже рисковать. Вот только что она едва не отправилась туда, где находится вооруженный человек, которого я подозреваю в убийстве!

— Анна Викторовна, — обратился я к ней довольно резко, еще не придя в себя от испуга за нее. — Не нужно туда идти!

— Что Вы здесь делаете? — спросила она, возмущенная моим обращением.

Отличный вопрос! Вот только это была моя реплика.

— Слежу за одной барышней, — ответил я. — Я так понимаю, Вы тоже здесь не случайно?